Андрей Мартынов - По обе стороны правды. Власовское движение и отечественная коллаборация
Поведение власовцев он объяснял изначальной «беспринципностью» коллаборантов, целью которых была власть, что сближало их с «лучшими образцами ленинизма-сталинизма»{48}.
Вместе с тем Двинов признавал, что не считает власовцев «последователями наци», он приводил в конце книги оценку КОНР, сделанную доктором Эберхардом Таубертом (министерство пропаганды), написавшем в свое время сценарий к фильму «Вечный жид»: «Власовское движение не чувствует себя настолько связанным с Германией, чтобы идти с нею на “пан или пропал”. Оно имеет сильные англофильские симпатии и играет идеей возможной перемены курса… Власовское движение не национал-социалистично. В то время как национал-социалистическая идеология действует взрывчато, как динамит в районах большевисткого господства (что доказано опытом Каминского), власовское движение является жидкой настойкой из либеральной и большевистской идеологий. Важно и то, что оно не борется с еврейством и вообще не признает еврейского вопроса. Власовское движение высмеивает национал-социалистическое мировоззрение»{49}.[8]
Интересно, что не все социалисты выступили с критикой Николаевского. В том же году, что и труд Двинова, в Нью-Йорке вышла книга сотрудника радиостанции «Свобода» Бориса Шуба «Выбор», в которой он, следуя мысли автора «Истории одного предателя», писал, что «главной причиной побед гитлеровских армий, позволившей глубоко вторгнуться в глубь России, было нежелание миллионов солдат воевать за Сталина»{50}. Правда, и сам Двинов вынужден был позже признать, по крайней мере отчасти, правоту своих оппонентов: «За всю тысячелетнюю историю России, столь богатую вторжениями иностранных завоевателей, не было до того случая образования, или попытки образования русской национальной армии, которая бы сражалась на стороне врага»{51}.
История коллаборации исследовалась и в работе Свена Стеенберга (Артур Доллерт) «Власов» (оригинальное название «Власов. Предатель или патриот?»). Большая часть из нее была посвящена заглавному персонажу, хотя присутствовали страницы, связанные с РОНА бригадефюрера СС Бронислава Каминского. Стеенберг предпринял попытку реконструировать биографию русского генерал-лейтенанта. Автор воспринимал Власова сильной, целеустремленной личностью, талантливым военным и незаурядным дипломатом, хотя, касаясь периода после провозглашения Пражского манифеста, признавал «пессимизм», «глубокую безнадежность» в состоянии лидера РОА{52}.
Стеенберг считал, что предпринятая Власовым «попытка свержения советского строя… несомненно имела все шансы на успех»{53}. Причины неудачи были обусловлены, и здесь историк солидарен с Торвальдом, негибкостью нацистского руководства и прямого противодействия ему главы Имперского министерства оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга, чье ведомство Власов остроумно назвал «колониальным министерством»{54}. Следует отметить, что в данном случае Власов почти дословно повторял Тауберта, который в служебной записке Геббельсу от 29 сентября 1944 года писал, что ведомство Розенберга «в свое время было создано по принципу британского министерства по делам Индии, чтобы управлять колониями»{55}. Русское освободительное движение противопоставлялось Стеенбергом как нацизму, так и традиционным формам коллаборации (квислинговской модели). Его масштабы обусловлены в первую очередь политическими причинами.
В работе Стеенберга содержится ряд ошибок, связанных с биографиями членов ВС КОНР. Так, например, командир 1-й дивизии РОА Сергей Буняченко никогда не служил при штабе маршала Семена Тимошенко{56}.
Концептуально к исследованию Стеенберга примыкали и мемуары гауптмана Вильфрида Штрик-Штрикфельдта «Против Сталина и Гитлера». В годы войны, будучи военным переводчиком, а затем сотрудником отдела абвера «Иностранные армии. Восток» (Fremde Heere Ost), Штрик-Штрикфельдт много общался с Власовым. Именно он склонил военнопленного генерал-лейтенанта к сотрудничеству. По сути, гауптман стал одним из создателей РОА. Как и многие члены Русского освободительного движения, Штрик-Штрикфельдт (будучи связанным с заговором Штауффенберга через генерал-майора Хеннинга фон Трескова и полковника Весселя Фрейтаг-Лорингофена) исповедовал либеральные ценности. Штрик-Штрикфельдт дал яркий, убедительный, хотя и не лишенный апологетики портрет как генерала, так и самого движения. Для Штрик-Штрикфельдта власовская коллаборация была во многом естественной реакцией «угнетенных и униженных» народов, возникшей еще до Власова. Анализируя драму власовской армии, Штрик-Штрикфельдт считал, что именно «1941 год был годом, когда история дала Гитлеру последнюю возможность изменить свой курс. Но ослепление и самонадеянность его сделали это неосуществимым. 1942–1943 годы были годами, когда немецкие и русские офицеры из внутренних, идейных побуждений рискнули встать на путь, ведущий к миру и свободе, — вопреки Сталину и вопреки Гитлеру. В 1944 году Гиммлер обратил внимание на Освободительное движение. Но эта перемена курса была неискренна, и к тому же она слишком запоздала. 1945 год принес крушение надежд и конец движения»{57}.
Еще один сподвижник генерала, начальник личной канцелярии Власова полковник Константин Кромиади оставил довольно информативные воспоминания об отечественной коллаборации «За землю, за волю»[9]. В 1942 году, будучи сотрудником абвера, он участвовал в создании экспериментальной русской части в Осинторфе. В результате «осинторфской эпопеи» возникла Русская народная национальная армия, в которой служили будущие руководители РОА генерал-майор Владимир Боярский (Баерский) и генерал-лейтенант Георгий Жиленков. Затем полковник вошел в состав ВС КОНР.
Кромиади, помимо значительного фактологического материала, подробно описывал настроения Берлина (где он работал таксистом) перед и в начале войны на Восточном фронте. Полковник вспоминал о причинах массового перехода РННА на сторону партизан. В значительной степени это было обусловлено отсутствием у немцев адекватной стратегии на оккупированных территориях. Одновременно интересы коллаборационистов, их ожидания в отношении политики немцев не соответствовали ответным ожиданиям Берлина. Именно трения с СД и привели к переходу в РОА самого Кромиади. В мемуарах описаны и неудачные переговоры, которые полковник вел с Владимиром Гиль-Родионовым о включении «Дружины» в состав власовской армии.
Также интересны воспоминания гауптшурмфюрера СА Сергея Фрелиха, отвечавшего за безопасность Власова, «Генерал Власов. Русские и немцы между Гитлером и Сталиным». Они содержат массу ценных фактов и бытовых подробностей. В частности, мемуарист описывает трудности, возникшие при охране генерала. Они были связаны не только с получением оружия. Основные проблемы заключались в том, что глава РОА «был очень гостеприимным и приглашал всех, кто только приходил. Если кто-нибудь встречал его в подземке и заговаривал с ним по-русски, то Власов немедленно приглашал его к себе». При этом жил командующий РОА скромно. К столу, вне зависимости от присутствия гостей, подавались небольшие бутерброды, которые «состояли из кусочков соленых огурцов, томатов и двух кусочков хлеба». Обед «состоял из жидкого супа с капустой и жареной картошки с салатом»{58}.[10] Вместе с тем мемуары не лишены мелких досадных ошибок. Так, например, генерал-майор Закутный никогда не командовал «пограничным корпусом»[11], отец Власова был середняком, а не кулаком, слова популярной (в том числе и в РОА) песни «Землянка» написал Алексей Сурков, а не Константин Симонов{59}.
Много данных о чертах характера и взглядах Власова содержится в воспоминаниях Игоря Новосильцева, начальника отдела культуры КОНР, бывшего другом генерала. Он рассматривал коллаборацию в контексте политики: «без компромиссных решений не может быть государственного деятеля». Также Новосильцев отмечал, что в отечественной истории уже были подобные прецеденты в лице князей (в том числе Александра Невского), ездивших в Орду{60}. Мемуарист приводил рассказ Власова о начале войны, когда он командовал 4-м механизированным корпусом. Однажды при эвакуации были забыты некоторые документы. Власов лично на танке вернулся в город, чтобы забрать их. Каково же было удивление генерала («страшнейшее впечатление»), увидевшего толпы людей, готовящихся с цветами встретить немцев. «И в танке пулеметчик ему сказал: “Пустить очередь?” А он ответил: “Нет, женщины и дети”. И они повернули, взяв из того помещения, где оставили, эти документы»{61}.
Новый интерес к проблематике коллаборации был связан с появлением книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Он рассматривал коллаборацию в контексте целого комплекса социальных, политических и экономических противоречий коммунистического режима. И если Борис Николаевский соотносил число «пораженцев» до и после переворота 1917 года, то Солженицын поставил вопрос о предательстве не коллаборантов, а правительства, бросившего собственных пленных. Ибо «это были не изменники ей, а ее изменники. Не они, несчастные, изменили родине, но расчетливая родина изменила им и притом трижды. Первый раз бездарно она предала их на поле сражения — когда правительство, излюбленное родиной, сделало все, что могло, для проигрыша войны… Военнопленные — это и были именно те, чьими телами был принят удар и остановлен вермахт… Второй раз бессердечно предала их родина, покидая подохнуть в плену… третий раз бессовестно она их предала, заманив материнской любовью (“Родина простила! Родина зовет!”) и накинув удавку уже на границе»{62}.[12] В принципе, уже один факт отказа помощи пленным, по мнению Солженицына, достаточен: «с человека, которого мы довели до того, что он грызет летучих мышей, — мы сами сняли всякий его долг не то что перед родиной, но — перед человечеством»{63}. Отсюда и его риторический вопрос-утверждение о том, «что для мировой истории это явление небывалое: чтобы несколько сот тысяч молодых людей в возрасте от двадцати до тридцати лет подняли оружие на свое отечество в союзе со злейшим его врагом. Что, может, задуматься надо: кто ж больше виноват — эта молодежь или седое отечество? Что биологическим предательством этого не объяснить, а должны быть причины общественные»{64}. Следует отметить, что в данном случае Солженицын повторял письмо генерал-майора ВС КОНР Михаила Меандрова от 5 января 1946 года: «Ведь нас не десятки, не сотни, а тысячи. Тысячи “изменников” родины? В истории русского народа этого никогда не было. Какая же причина такой массовой “измены”? Никто, видимо, не хочет задуматься над этим вопросом»{65}.
