Райнхольд Браун - Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945
Когда зуйка хорошенько ударила его по мозгам, старый солдат вспомнил, что Франц-Иосиф однажды лично пожал ему руку! Кажется, это было в четырнадцатом году. Как это произошло, мы так и не поняли. Ясно было одно: «В те времена всем нам было хорошо!» Старуха в разговор не встревала. Она вообще замолчала и за все время, что мы сидели за столом, не произнесла ни слова. Вечером она расщедрилась и угостила нас яйцами. Теперь мне было ее даже жалко.
Среди ночи сон покинул меня, и я долго лежал в темноте с открытыми глазами. Тьма казалась мне сетью, и меня начали мучить какие-то странные фантазии. На меня неотступно смотрели чьи-то сухие глаза, глаза человека, который с радостью бы расплакался, но не мог.
На следующее утро старый солдат проводил нас до опушки леса. Скрипел снег, из-под ног в разные стороны разлетались мелкие льдинки. Когда мы прощались, старик пожелал нас счастья и назвал товарищами. Мы были очень ему благодарны. Он был добр к нам и отменно нас накормил. За щекой у меня лежал ком мамалыги, который я был уже не в состоянии проглотить. Я был просто набит золотисто-желтой кукурузой. Меня даже подташнивало. Кишки, желудок и пищевод были забиты мамалыгой. Она стояла у меня в глотке. Я постарался срыгнуть, чтобы избавиться от неприятного чувства. Тщетно! Кукурузы в глотке от этого меньше не стало. Я чувствовал себя отвратительно. У Бернда дела шли не лучше. Мы — как два горшка мамалыги — шли по лесу, распространяя вокруг себя дух вареной кукурузы. Если бы мы были жвачными — как коровы или овцы! Но мы были всего-навсего люди. Кукуруза накрепко засела в нас! Мы сами, по доброй воле затолкали в себя неимоверное количество этого злака, и теперь нам предстояло справиться с ним по-человечески. Вот что случается, когда пытаешься наесться впрок и теряешь разумное чувство меры!
Но мы справились. Пищеварение заработало, и мы удобрили лес до того, как дошли до трактира. Нам надо было отблагодарить хозяина за приветливую встречу. Мы прибавили шагу. Собака залаяла, как часы. Мы приблизились к кабаку. Вот он!
Ого! Мы дружно присвистнули, увидев у входа двух привязанных к крыльцу оседланных коней. Кажется, мы не вовремя? Надо разузнать — не жандармы ли это? Да, ладно, пошли. Мы пройдем мимо и как бы невзначай заглянем в окна. Сытость сделала нас отчаянно легкомысленными. Мы направились к лошадям, похлопали их по крупам, приподнялись на цыпочки и заглянули в окно.
— Какие-то отчаянные парни! — шепнул я Бернду.
— Да, — выдохнул он в ответ, — но не жандармы.
Двое диковатого вида субъектов сидели за столом, пили водку и закусывали хлебом. За ними стоял хозяин в грязном фартуке.
— Войдем? — спросил Бернд.
Я удивленно посмотрел на него и ответил «да», хотя мое бешено заколотившееся сердце с радостью сказало бы «нет». Это было чистой воды сумасшествие, но мы это сделали. Может быть, этот заход окажется удачным? Может быть, здесь нам удастся разжиться едой, которую мы не нашли в деревне.
Мы поднялись по ступенькам крыльца и толкнули завизжавшую на ржавых петлях дверь. Вот мы уже стоим в сенях на грязном заплеванном полу. Гав, гав, гав! На нас бросился верный хозяйский пес. Я дал ему пинка, а Бернд отворил дверь в зал.
— Buna ziua! [21] — говорит Бренд и входит в зал.
— Buna ziua! — говорю я и вхожу вслед за ним. Я с треском захлопываю за собой дверь. Мы пришли. Двое незнакомцев вскочили с места и бросились к нам.
В этот момент они были похожи на застигнутых на месте преступления бандитов! Один из них заорал что-то так громко, что едва не оглушил нас — как будто из ружья выстрелил! Подскочив, он набросился на Бернда, словно хотел схватиться с ним врукопашную! Но нет, нет! Он обнял Бернда!
— Товарищ! Камрад! — хрипло продолжал орать он, прижимая Бернда к груди. — Товарищ! Камрад! Товарищ! Я смотрел ему в лицо, пока он неистово хлопал Бернда по спине. Я ничего не мог понять, не соображал, что происходит, — я видел лишь радостную улыбку этого дикого зверя. Все произошло так неожиданно. Из луженой глотки разило водкой, табаком, старым перегаром.
— Товарищ! Товарищ! Я стоял как столб и чувствовал себя последним идиотом. Я не мог связно объяснить себе, что произошло.
Но очень скоро все объяснилось. Правда, и сам Бернд побледнел как полотно. Он всего лишь на секунду раньше меня понял наконец, что все это значило. Этот парень был из той же деревни, что и Шинья, и успел дружески поговорить с Берндом, когда тот был у кузнеца. Они были знакомы. Знакомы! Вот это случай! Прямое попадание! Это был выигрыш в безнадежной лотерее. Какой поднялся шум! Мы пожали парню руку, и второй румын тоже поздоровался с нами, протянув руку, которую мы с радостью пожали.
— Присядем! Мы с Берндом упали на табуретки. Наши лица постепенно приняли свой обычный цвет.
Хозяин шмыгнул за стойку.
Нам принесли бутылку, и мы, не откладывая в долгий ящик, сделали по паре добрых глотков. А-а-а-а! Как хорошо пошло! Вчерашняя кукуруза была окончательно побеждена. Мы что-то кричали друг другу, смеялись, мы стали наилучшими друзьями!
Какие это были ребята! Плевать они хотели на все законы! Отъявленные преступники! — думал я. Настоящие висельники. Сегодня вам, видимо, крупно повезло! Иначе не сидели бы вы здесь за бутылкой водки. Ваши ножи еще дымятся от крови. Но вы расслабились.
Один — мощный, коренастый — все время широко улыбался. Он был похож на кабана, дикого вепря, которому по недоразумению водрузили на башку кэтчулэ. Это он, зарычав, как зверь, бросился обнимать Бернда. Второй был худощавый, можно сказать, тощий субъект. Лицо его напоминало решето. Во всяком случае, именно такое впечатление создавали веснушки, густо обсыпавшие его физиономию. Они были похожи на крошечные отверстия, на странный вентиляционный механизм, на фильтр. Смотреть на него было забавно, но мне было непонятно, зачем у этого парня в голове столько дырок? Возможных объяснений было много, но, наверное, в тот момент у меня было что-то не в порядке с головой.
Мы узнали, что эти двое только что удачно вернулись из очередного воровского рейда. Ага, значит, я был прав! И теперь они расслаблялись за бутылкой. Хозяин — скупщик краденого. Естественно, кем еще он мог быть? Этот трусливый червь жил в своей грязной норе, как таракан, складывая добычу в самом дальнем ее углу. Я правильно все понял. Кажется, я начинаю умнеть. Этот трактирщик, этот шинкарь был, так сказать, задним проходом, конечной стадией воровских набегов. Собака! Грязная тряпка! Ты ничем не рискуешь! Ты лишь складываешь в тайник деньги, набиваешь ими свой необъятный кошель! Я бросил взгляд на хозяина: словно мерзкий плевок, прилип он к своей стойке. Два свирепых разбойника заметили этот мой взгляд. Они что-то сказали и грубо расхохотались. В их смехе я безошибочно почувствовал пренебрежение и презрение. Эти парни мне нравились. Они были вылеплены из крутого теста. Шинкарь был в их глазах полным ничтожеством. Если бы он рискнул им перечить, они могли бы раздавить его двумя пальцами, как навозную муху. Так я, во всяком случае, тогда думал.
Нам было пора идти. Нас ожидал неблизкий путь. Но тот, который был похож на кабана, вдруг закричал:
— Подождите!
Он встал, подошел к двери за стойкой, открыл ее и исчез в кладовой. Конопатый заговорщически нам улыбнулся. Сейчас мы получим сухой паек на дорогу, подумал я. В глазах Бернда я прочитал ту же мысль. Да, мы получим еду! Разбойник ногой распахнул дверь кладовой и вышел в зал, неся с собой какую-то освежеванную дичь. Он бросил тушку на стол, отчего на руки его брызнула кровь. Да, парень был уже основательно пьян. Кулаком он трижды шмякнул тушку и при этом прокричал что-то, вероятно: жрите, рвите мясо зубами. Не знаю, правильно ли его понял. Но по крайней мере, он трижды ударил тушку кулаком и при этом что-то задиристо прокричал.
Мы взяли мясо и душевно поблагодарили разбойника. Хозяину пришлось, скрипя зубами, принести бумагу, в которую мы завернули подаренное нам мясо. Эта жалкая крыса, как он засуетился и забегал, когда небритый кабан потребовал принести бумагу для упаковки. Теперь-то мы видели, чего он стоил! Побирушки! Так он нас обозвал. Как я его ненавидел! Мне было очень хорошо оттого, что я мог так его ненавидеть! На прощание я бы с удовольствием пнул его в толстую жирную задницу! Но он был сделан из студня, и моя нога застряла бы в нем, как в дерьме, или он рассыпался бы на части, как трухлявый пень. Бррр! Ну его к черту! — подумал я и повернулся к нему спиной.
Парни проводили нас на улицу. Там стояли их лошади. Они ржали нам вслед, когда мы свернули на дорогу, ведущую к лесопилке.
* * *И снова перед нами раскинулась глушь и бескрайний снег…
Кровь капала сквозь бумагу, в которую была завернута тушка. Тушка была немаленькая — с голову ребенка. И она была такой же невинной, как голова ребенка. Темно-красные капли падали на снег, который жадно впитывал их своими ноздреватыми губами. Бумага полностью промокла и в некоторых местах лопнула, обнажив переплетения мышц и сухожилий. Мясо было темно-красным, сочным и аппетитным. Мы с наслаждением принюхивались к его запаху, предвкушая вечер у костра. Лес молчал как заколдованный, ни плача, ни воспоминания об убитом здесь животном. Небо заволокли тучи, скрывшие солнце, под кедром не было ни одного зернышка. В ручье я смыл кровь с мяса, бумага окончательно разлезлась. Тушка стала очень скользкой, и мне пришлось буквально вонзить пальцы в мясо, иначе я бы упустил его в ручей. Руки у меня окоченели, и я в конце концов бросил мясо на снег. Словно огромный сгусток крови, тушка лежала на снегу, источая аромат свежайшего мяса. Я растер руки и, присев, зажал их между ног, чтобы согреть. Было похоже, что я сейчас закричу: «Смотрите! Смотрите! Что это за чудо?» Тушка лежала на снегу, как большой красный цветок. Снег немного просел в том месте, где я ее положил. Наш подарок лежал у меня в руках совершенно обнаженный. Бернд сломал две сосновые ветки, стряхнул с них снег и соорудил что-то вроде сумки. Я положил в эту импровизированную сумку тушку, и теперь Бернд нес эту драгоценность.
