Олег Пленков - «Гладиаторы» вермахта в действии
Один немецкий солдат летом 1943 г. писал домой: «На вновь занимаемой территории Красная армия призывала все население, мужчин и женщин. Сформированные из них трудовые батальоны использовались для увеличения атакующей массы. Не имело значения, что эти призывники не обучены, большинство из них без оружия, а многие — без сапог. Взятые нами пленные говорили, что безоружные рассчитывают взять винтовки у павших. Эти невооруженные люди, вынужденные идти в атаку, подозревались в сотрудничестве с нами и своими жизнями платили за подозрение». Другие информанты, эмигранты Иосиф Дугас и Федор Черон — сами бывшие, пленные — вспоминали: «Как правило, освободив от немцев определенную территорию, советское командование собирало всех военнообязанных мужчин и, часто без оружия и военной формы, гнало их в бой. Так, например, было в харьковском наступлении в мае 1942 г. Солдаты называли наспех мобилизованных “воронами” (по темной гражданской одежде). В наступлении “вороны” могли быть вооружены лопатой, штыком, в редких случаях винтовкой, из которой стрелять они не умели. Немцы поступали так: “ворону” с наголо остриженной головой или же с винтовкой отправляли в плен. Иногда немцы просто прогоняли “ворон”»{368}. Этим срочно мобилизованным и штрафникам не полагалась даже звездочка на пилотке. Шансов выжить у штрафников и срочно мобилизованных практически не было. Отношение к жизни солдат в советской армии не изменилось до самого конца войны. Так, немецкая мемуаристка Габриэлла Лич-Аннах передавала, что в 1945 г. при похоронах солдат, убитых в бою недалеко от пригорода Берлина Бабельсберга, она обратила внимание, что на убитых немецких солдатах были медальоны для опознания, а на советских — нет{369}.
В Красной армии потребность в пополнении на фронте была столь велика, что в конце марта вышло специальное постановление ГКО, которое регламентировало отправку на фронт заключенных. Сейчас трудно сказать, насколько охотно заключенные шли в войска… Пятеро бывших зэков стали Героями Советского Союза. В эту пятерку входил и знаменитый Александр Матросов, бросившийся на амбразуру вражеского дота{370}.
Дисциплина, основанная на страхе, — вот главный козырь советской сталинской системы, движущая сила армии; она явилась решающим фактором и в достижении огромных политических и военных успехов Сталина. Потери Красной армии в 1941 г. не были последними — впереди были неудачная Ржевско-Вяземская операция, катастрофы под Харьковом и на Дону, трагедия 2-й ударной армии, огромные и ничем не оправданные жертвы в многочисленных наступательных операциях и бестолковых фронтальных атаках. Из-за чудовищных потерь в Красной армии почти не оставалось опытных солдат, которые помогли бы новобранцам освоиться в боевой обстановке. Весьма недолго оставались в строю командиры рот и взводов. Советские сухопутные войска за четыре года войны потеряли около двух миллионов офицеров! Именно поэтому немецкие танки в среднем ходили в атаку одиннадцать раз, а советские — три, именно поэтому в советской армии не могло быть такого танкового аса, как Михаэль Витман, уничтоживший за три года 138 танков и 132 артиллерийских орудия{371}.
Трагический парадокс Великой Отечественной войны заключается в том, что советские солдаты, бросаясь в лобовые атаки со словами «За Родину, за Сталина!», гибли с верой в грядущую победу. На самом же деле такие атаки не приближали, а отдаляли победу над нацистской Германией, поскольку, используй советское руководство подавляющее численное и техническое превосходство более рационально, заботься оно о сохранении жизни и здоровья солдат, — победы, быть может, удалось бы достичь еще в конце 1942 г., и уж во всяком случае — в 1943 г.{372}
Жорес Медведев, призванный в армию в феврале 1943 г. (перед своим первым боем под Новороссийском в мае 1943 г. он ни разу не стрелял из трехлинейной винтовки, да и гранатами пользоваться не умел), рассказывал жуткие вещи, свидетельствовавшие о полной некомпетентности командования: «Ну, скажем, у нас была очень популярна тактика мощной артподготовки перед началом наступления. У немцев под Новороссийском были две линии обороны, отлично укрепленные в глубину примерно на три километра. Считалось, что артподготовка очень эффективна, но мне кажется, что немцы довольно быстро к ней приспособились. Заметив, что сосредоточивается техника и начинается мощная стрельба, они уходили на вторую линию, оставив на передовой лишь несколько пулеметчиков. Уходили и с таким же интересом, как и мы, наблюдали весь этот шум и дым. Потом нам приказывали идти вперед. Мы шли, подрывались на минах и занимали окопы — уже почти пустые, лишь два-три трупа валялось там. Тогда давался приказ — атаковать вторую линию. Тут-то и погибало до 80% наступавших — немцы ведь сидели в отлично укрепленных сооружениях и расстреливали всех нас чуть ли не в упор. В течение одного дня от роты, в которой я воевал, осталось 37 человек. А ведь это был май 1943 г., когда советская армия имела уже большой опыт… Когда обнаруживалось, что взять немецкую линию невозможно, давался приказ — окапываться! И вот результат: у немцев — прекрасно оборудованная линия с колючей проволокой, а мы рыли индивидуальные окопчики и пытались в них противостоять немцам. Через пару дней они, понятно, отбрасывали нас обратно. На мое счастье, сила контрудара после очередного нашего наступления пришлась немного в сторону от окопчиков, где мы лежали. Оттуда я видел, как шли танки, как героически оборонялись наши солдаты. Это особенно трудно, когда нет сплошной линии окопов, нет артиллерии, расположение войск беспорядочно, командование не знает толком, где какой полк… Я убедился, что рядовой пехотинец в активной фронтовой обстановке выжить практически не мог. Я видел просто горы трупов — после таких бессмысленных с точки зрения военной науки бросков….Потом, уже после Курска, артиллерийский вал стали использовать таким образом, что он все же защищал пехоту, но весной 1943 г. еще не разработали такую тактику, и много народу погибало бессмысленно»{373}.
За первые четыре военных месяца советские потери были в 15 раз (!) больше потерь противника. В последний военный год наши потери были больше немецких в 2,8 раза — это самое благоприятное для нас соотношение за всю войну{374}. Сталин об этих жутких и непропорциональных потерях прекрасно знал, время от времени призывая воевать не числом, а умением. Но это противоречило тоталитарной системе беспрекословного подчинения, в которой всякая инициатива была нежелательна. К тому же сам Сталин слал своим командирам приказы с настойчивыми призывами «с жертвами не считаться». Советская сверхцентрализация привела к большим потерям, к истощению людских ресурсов страны и, в конце концов, к затягиванию боевых действий на два года{375}. В рамках сталинской тоталитарной системы по-другому вести войну просто было нельзя, но, с другой стороны, — в этом и заключался трагизм положения — иначе вермахта было не одолеть…
Советские офицеры, боясь принимать решения, подменяли свою роль командиров передачей приказов сверху с бездумным требованием его обязательного исполнения «любой ценой». Такие приказы, особенно в начальный период войны, часто отдавал Жуков. Виктор Астафьев в своей последней повести «Веселый солдат» отмечал, что никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как маршал Жуков, лицемерно посвятивший свои мемуары простому солдату. В другом месте Астафьев назвал Жукова «браконьером русского народа»{376}.
Спрашивается, какое, собственно, отношение имеет все это к вермахту? Как на нем могла отразиться «беззаветная» готовность советского руководства без предела жертвовать своими людьми? Со временем все начинают походить на своих врагов и проникаться их отношением к жизни, к себе, к окружающим, ибо для того, чтобы преодолеть врага, нужно встать с ним на одну почву и попасть во власть тех же ценностей, понятий и даже идеалов. На солдат вермахта огромное влияние оказали не только многочисленные свидетельства злодеяний НКВД, но и отношение советского руководства к собственным солдатам на фронте, к пленным красноармейцам, которые, по существу, были объявлены Сталиным вне закона. Легко теоретически допустить, что подобное отношение советской власти к солдатам стало образцом и для солдат вермахта… Разумеется, это ничуть не релятивирует вины вермахта, но учесть этот аспект нужно обязательно.
Разумеется, оставалась и сфера, неподвластная идеологии, унификации, давлению, манипулированию — немецкие фронтовики постоянно отмечали необыкновенное упорство, неприхотливость (даже стоицизм) и изобретательность советских солдат. Так, Отто Скорцени в мемуарах приводит весьма любопытный факт: при переправе через Десну советские войска использовали гениальное инженерное сооружение — невидимые с воздуха фермы моста находились на глубине 30–40 см от поверхности воды, и увидеть этот мост с самолета было невозможно{377}. Мостом пользовались только в ночное время…
