Райнхольд Браун - Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945
«Через восемь дней я вернусь!» — сказал, уходя, Шинья.
Но восьмой день наступил, и мы напрасно прождали его до вечера. На следующий день он тоже не вернулся. Мои запасы кукурузной муки подошли к концу, и теперь я был вынужден просить еду у рабочих. Nui vine Sinja! — «Шинья не вернулся», — говорили они. Настроение наше впервые за последние дни начало портиться. Разочарование, непонятное поведение хозяина вызвали у рабочих горечь. Они сказали немало неприятных слов в его адрес. Я не понимал, что они говорят, но по их тону понимал, что ничего хорошего про Шинью они не сказали. Непросто ждать в таком месте! Ожидание действует на нервы. Со второй половины дня мы садились у окна и принимались смотреть на поле. Наступала темнота, но Шиньи не было. Мы раздражались, сильно раздражались. Шинья не вернулся. Мука между тем подошла к концу. Пришлось ввести жесткий рацион. Мы начали голодать. Люди перестали сдерживаться и громко ругались. На пятый день Кокош не получил свою порцию зерна. То, что предназначалось ему, мы сварили для себя. Ничего, это был жирный петух. К тому же пусть приищет съестное между досок. Шинья должен, обязан приехать завтра. По-другому просто быть не может. Он непременно приедет. Но он не приехал. Вместо этого у нас погасла лампа, потому что кончился керосин. Мы сидели в темноте и открывали дверцу печки, чтобы видеть хотя бы самих себя. Ключи от кладовой он (умышленно?) унес с собой. В кладовой были сыр и мука, сало и керосин в избытке! Внушительный замок висел на железном засове, преграждая вход в кладовую. Nui vine Sinja! Nui vine Sinja! Еще печальнее этот припев звучал по-венгерски: Nem jö Sinja! Nem jö! Nem jö! Это были уже раскаты грома, в голосах рабочих слышалось мрачное возмущение. Шинья просто не вернулся, и все. У нас оставалась всего пара пригоршней кукурузной муки. Рабочие решили ждать еще один день, а потом вернуться в родную деревню. Другого выхода не было.
Я страшно испугался, хотя и должен был предвидеть такой поворот дела. Это решение становилось неизбежным, когда закончится мука. Теперь ее едва хватит до следующего дня. Мешок с мукой был как песочные часы, показывавшие, сколько времени мы еще можем здесь оставаться. Нам был дан еще один день. Возможно, я мог бы задержаться еще на пару дней, но потом и мне пришлось бы снова выйти навстречу зимним опасностям, столкнуться с коварством, бедами и жестокостью, которые не преминет обрушить на меня безжалостный и беспощадный мир. Я очень плохо спал в ту длинную ночь перед решающим днем. Я часто просыпался, думая о том, как мне выдержать то, что мне предстояло. Я не хотел терять то, что у меня теперь было. Нет, нет, ни за что на свете! Я не желал уходить из тепла и уюта в холод горной зимы. Я должен остаться здесь до наступления настоящей весны! Мне надо дождаться тепла, дождаться, когда в лесу созреют ягоды. Мы же договорились! Все было решено! По-другому просто не может быть! «Ты замерзнешь, ты пропадешь, околеешь, как собака, — говорил мне Франц. — Шинья тебе поможет», — обещал он. Да, Шинья мне помог, но где теперь этот Шинья? Что, если мне взломать кладовую, когда уйдут рабочие? Поймет ли меня Шинья? Я возьму только немного муки, ровно столько, чтобы поддержать силы и не умереть от голода. Это будет немного. Я не возьму ни сала, ни сыра. Мне даже керосин не нужен! Никто не сможет меня за это осудить! Надо подумать и о Кокоше. Такие вот мысли вертелись у меня в голове всю ночь. Иногда мне просто хотелось кричать от тоски.
В первой половине дня я наколол дров на неделю. Я просто не мог сидеть без дела. Мои мысли путались, помогала только тяжелая работа. Такая, как рубить топором дрова.
— Придет ли Шинья сегодня? — спросил я старшего рабочего. Он что-то ответил и выразительно пожал плечами. Вероятно, это должно было означать: кто же знает?
Я понимал, что веду себя как сумасшедший, но ничего не мог с собой поделать. Уже в полдень я сел у окна и принялся смотреть на поле во все глаза. Я не отрывал глаз от долины, от того места на опушке леса, где в нем исчезала проходившая по полю дорога. Оттуда должен появиться Шинья! Только оттуда может он выйти, чтобы вернуться к нам по широкому заснеженному полю. Рабочие, глядя на меня, язвительно шутили. Иногда они смеялись и что-то мне говорили. Потом я тоже смеялся, и, видимо, это был лучший ответ, какой я мог им дать. Шинья все не шел, но было еще рано. Может быть, он уже идет? Но шли часы, а не Шинья. Надвигались сумерки. Nui vine Sinja! — в один голос твердили мои сотоварищи. Nem jö! Мысли мои словно оцепенели. Я сидел у окна и сверлил взглядом темнеющий ландшафт.
Опушку леса уже поглотила ночная мгла. И тут я заметил два силуэта, показавшиеся на дальнем краю поля. Люди шли быстрым широким шагом.
— Vine Sinja! Vine Sinja! — заорал я.
Мы едва не прыгали от радости, не веря этому чудесному возвращению. Вот они уже у крыльца. Мы замахали им руками, и они помахали нам в ответ. Только теперь мы поняли, что Шиньи с ними нет. Один из двоих был рабочий, который ушел вместе с Шиньей, а второй был незнакомец, которого не знали и мои сотоварищи. Содержимое их заплечных мешков, вероятно, положит конец нашим бедствиям. Наверное, они принесли кукурузную муку, новые распоряжения, а может быть, даже и керосин.
Незнакомец оказался немцем.
Его звали Бернд Вольтман! На этом месте, дорогой читатель, мне хотелось бы отложить в сторону перо и призвать тебя подумать. Подумать о том, что произошло до этого события, ибо ни один момент моего бегства не имел такого большого значения, как тот, о котором мы сейчас говорим, ибо это был, по моему глубочайшему убеждению, решающий момент. Как это могло получиться? Поразительны все же цепи случайностей складывающиеся в судьбу, когда при этом кто-то теряет, но в результате кто-то другой и находит.
Из-за пожара на лесопилке Шинья был вынужден до намеченного срока вернуться в свою деревню. После того как он по почте отправил печальную весть в ближайший город, ему пришлось в течение какого-то времени сидеть дома и ждать распоряжений из Бухареста. В это время случилось так, что к его соседу, кузнецу, попросился на ночлег преследуемый немецкий солдат. Кузнец, конечно, знал, что Шинья говорит по-немецки и находится сейчас дома. Кузнец немедленно позвал его к себе, так как хотел поговорить с солдатом. Собственно, рассказывать мне больше нечего, ибо не надо обладать большой проницатель ностью, чтобы предугадать конец этой истории. Два дня спустя Шинья отправил Бернда Вольтмана на лесопилку вместе с одним из своих рабочих. Им было дано указание доставить сторожам, то есть нам троим, муку и сказать, что господин прибудет через три дня. Так эти двое оказались на лесопильне.
В тот момент, когда я тем сумрачным вечером впервые пожал руку Бернду, в бесконечных глубинах космоса встретились две звезды. Звезды судьбы — моя и Бернда. Как покажет дальнейшее мое изложение, ни один из нас не смог бы в одиночку добраться до родины. Только вдвоем, как братья, связанные кровными узами, смогли мы проложить себе дорогу домой. У меня появился спутник, товарищ, которого я не смог найти в плену, и вместе мы преодолели все беды и несчастья, вскоре обрушившиеся на нас.
Я не стану здесь описывать Бернда. Картины наших дальнейших злоключений настолько выпукло обрисуют его характер, что я считаю излишним вступительное описание. Я лишь немногими словами коснусь его недавнего прошлого, тех событий, которые привели его на лесопилку.
Ему, как и мне, пришлось пережить ужас русского плена; он точно так же голодал в Фокшанах, а потом его включили в состав команды, отправленной в горы на лесозаготовки. Его команда работала недалеко от того места, где трудились мы. Бернд знал это место, так как успел поработать и там. Приблизительно через восемь дней после моего побега Бернд с товарищем бежали с лесозаготовки. На следующее утро их обнаружили и обстреляли. Товарищ был убит, но в Бернда пули преследователей не попали, и ему удалось скрыться в густом лесу. Так же как и я, Бернд без устали шел по заснеженному лесу на северо-запад, пока не попал в руки разбойничьей цыганской банды. Бернд сказал, что до этого он был одет в нормальную гражданскую одежду, которую ему дал один добросердечный румын, но разбойники раздели его до нитки, одели в какое-то рванье, отняли опинчи, дали вместо них какие-то рваные сапоги и прогнали прочь. То есть ему еще крупно повезло! Два дня спустя он едва не попал в руки жандармов, но спасся, постучавшись в дом кузнеца.
Я улыбался, слушая его повествование. Бернд рассказывал мне мою собственную историю. О лучшем спутнике я не мог и мечтать! У нас обоих был бесценный опыт, поэтому нам будет вдвойне легче продолжать путь вдвоем, опираясь друг на друга.
Вместе с Берндом мы дождемся здесь весны.
Каждый день был подарком. Как стучали наши сердца, когда под полуденным солнцем начиналась капель, а во дворе, среди бревен и досок, образовывались лужицы. Они сливались в шелестящие, журчащие ручейки, воздух был напоен пряными ароматами весны. Мы слышали, осязали, обоняли: скоро! Скоро зима будет окончательно побеждена! Вечерами подмораживало, и утром над дверями и окнами повисали длинные сосульки, на штабелях досок поблескивала корочка льда. Но солнце каждый день радостно его слизывало. Вскоре нам уже не приходилось носить воду из Путны. Рядом с домом проснулся родничок. Мы стали пить чистейшую прозрачную воду с гор! Заветный момент приближался с каждым днем! Но все это было потом. Пока же нас интересовало одно: где Шинья? Господин Шинья обещал вернуться через три дня. Три дня прошли, но его не было. Nui vine Sinja! Nem jö!
