Коллектив Авторов - Сборник. Афган, снова Афган
Затем по степени важности шел торгпред и руководитель аппарата экономического советника; ниже стояли сотрудники аппаратов разных ведомств.
Самыми бесправными были так называемые совспедиалисты. Ими уже мог помыкать любой.
Мы не знали, что для выезда на работу за границу, а также для продления срока пребывания совспециалисты и прочие второстепенные технические сотрудники должны были «дарить» своему руководству в Союзе и на месте «подарки» и «сувениры». На то, чтобы скопить денег для подношений, как правило, уходило около года (общий срок пребывания наших граждан в загранкомандировках был не более трех лет).
Этот абсурдный мир существовал сам по себе, он был создан, взлелеян, детально расписан и накрепко вбит в души людей.
Обо всех этих внутрипосольских делах я узнал много позже.
Хотя, справедливости ради, следует сказать, что даже в те времена в природе существовали, да и сейчас наверняка есть, действительно хорошие послы и торгпреды. Как правило, это — не партийные выдвиженцы, а карьерные мидовские дипломаты или выходцы из МВЭСа. Мне приходилось таких видеть. Работать с ними было одно удовольствие. Но даже при таком раскладе в той или иной степени, на ином, более низком уровне сохранялась описанная выше иерархическая система, которую теперь уже, наверное, никак не вытравить...
Да... Тогда мы еще многого не знали. Хотя и догадывались, что «не все ладно в датском королевстве». Но ведь мы и сами были детьми этого мира, а поэтому многое воспринимали как само собой разумеющееся: сначала кажется диковатым, а потом — вроде бы так и надо... А вообще-то, по сравнению с нынешними «закидонами» сильных мира сего и существующими в настоящее время порядками ( а вернее сказать — «понятиями») в наших заграничных, да и иных, учреждениях все прошлые дела кажутся просто детскими шалостями.
Так что мы, поудивлявшись, приняли инструктаж и сообщение офицера безопасности к сведению и после команды командира: «Разойдись, готовиться ко сну!» — вышли на заднее крыльцо школы, выкурили по сигаретке и пошли спать. Тем более что впечатлений за этот день мы набрались более чем достаточно.
Глава 12. А потом медленно потянулись
дни...
А потом медленно потянулись дни по формуле «шесть через двенадцать». Это означало, что шесть часов боец несет службу, двенадцать часов отдыхает. Вернее, на время для отдыха (сна) было выделено всего шесть часов, остальные шесть — пребывание в резервной группе быстрого реагирования. То есть бодрствовать в форме и при оружии.
На плоских крышах четырехэтажных зданий по всему периметру обширной территории посольства мы оборудовали огневые ячейки из мешков с песком. В наряд заступали двое. Вооружение штатное: автомат, пистолет, двойной боекомплект, штык-нож, гранаты. А кроме того, еще один ручной пулемет (или снайперская винтовка), бинокль, радиостанция.
Днем, лежа на плащ-палатке, брошенной на бетон крыши, я часами, глядя в бинокль, наблюдал чужую жизнь чужого для меня народа — афганцев.
Строения местных жителей начинались метрах в ста от каменного посольского забора. Дома были одноэтажные и двухэтажные, причем первые этажи, как правило, сложены из самана (самодельные кирпичи из обожженной глины) и побелены, а вторые были деревянными и напоминали наши голубятни. Над домами торчали какие-то шесты с болтающимися на них полуистлевшими тряпками, над некоторыми крышами были антенны. Каждый дом был обнесен корявым забором из того же самана, хотя кое-где участки забора были из гофрированного металла. Территория вокруг была захламленная и пыльная. Под испепеляющими лучами солнца лениво бродили облезлые собаки и кошки. Кстати, кошки здесь были не такие, как у нас: морды у них были более вытянуты.
В пыли копошились одетые в лохмотья грязные дети. В бинокль я смог разглядеть, что у маленьких девочек, несмотря на убогую одежду, лица нарумянены, глаза и губы подкрашены. Тогда я только подивился этому, а позже узнал, что по местным обычаям, особенно в деревнях, детей специально одевают плохо, более того, им специально пачкают лица: это якобы спасает их от дурного глаза. А макияж на девочек наносят их матери, чтобы с самого детства они выглядели красиво.
На небольшой площадке подростки постарше, пыля, азартно играли в волейбол через веревку.
По утрам из узких переулков выходили люди, в основном мужчины, одетые весьма прилично, многие в пиджаках, некоторые при галстуках. Они шли через пустырь к проспекту Дар-уль-Аман, видимо, на работу.
Чуть позже появлялись женщины с сумками: наверное, на базар за покупками. Через какое-то время они возвращались, и над домами и двориками показывались небольшие дымки: готовилась еда. Иногда ветерок доносил до меня запахи свежеиспеченного хлеба или лепешек, реже — аромат жареной баранины: вообще-то в основе своей рядовые жители Кабула жили весьма скромно и мясо ели не каждый день.
Потом, когда солнце поднималось в зенит и начиналась дикая жара, наступало затишье. Все живое пряталось в тень...
Жизнь местных казалась вполне мирной, спокойной и устоявшейся. Со стороны это выглядело примерно так: живут себе люди по раз и навсегда заведенным правилам и обычаям. Все у них нормально, ничего им особенного не надо, довольствуются малым: тем, что у них есть. Они здесь родились и выросли, а придет время — умрут, как умирали их предки, и их похоронят на кладбище рядом с ушедшими ранее в мир иной родными и близкими.
Иногда я ловил себя на странной мысли: что я им завидую. Они на своем месте, это их земля, их дома, вокруг их родные места, друзья, родственники. Наверное, им кажется, что красивее здешних мест, уютнее родного дома и дворика в мире ничего нет... И я представлял себя на их месте, как я выхожу утром, например, вон из того дома, иду на работу... Представлял, что я мог бы подумать и почувствовать, увидев здесь, на своей родной земле, иностранца в чужой военной форме, с оружием в руках... Наверное, мне было бы не очень приятно.
Конечно, я понимал, что не так уж сладко и безоблачно живется этим афганцам, что у них куча проблем и забот, причем похлеще, чем, например, у меня. И я понимал, что мое душевное смятение происходит от бытовой неустроенности и от неясности перспектив.
Ведь что у меня за душой? Своего жилья нет. Денег постоянно катастрофически не хватает: от получки до получки всегда приходится занимать. А в последнее время вообще пришлось жить на два дома: я в Москве, жена с детьми дома. Надо и самому питаться, и семье отсылать деньги. А там двое детей подрастают, аппетит у ребят волчий: что выставишь на стол, то и сметут. Одежду надо покупать, за квартиру платить, то да се... Вообще, эта постоянная нищета и нехватка средств сильно давили мне на психику.
Удивительно, сколько я себя помню, у нас никогда не было денег. Точно так жили и мои родители. Они всегда гордились тем, что жили честно, не воровали, не спекулировали. Работали на заводе, который считали «родным», и всегда занимали деньги: то до аванса, то до получки. А ведь ни я, ни мои родители никогда не были мотами или транжирами. Ни мой отец, ни я не злоупотребляли спиртным. И сейчас, когда я завел свою семью — все повторялось. Какой-то заколдованный круг! Хоть и я, и моя жена были экономны, все равно лишней копейки в доме не было...
Интересно, что сейчас творится дома? Таня с детьми в заводском пионерском лагере. Устроилась на лето поработать воспитательницей. В принципе это хорошо: дети на природе, при ней, еда бесплатная, да и обстановку сменить неплохо. В городе сейчас жара, пыль...
Когда мы вернемся домой? Наверное, один Бог знает, да и то не наверняка...
Однажды мы с Володей из Челябинска, моим хорошим приятелем, заступили в наряд на ночь. Сидели снова на крыше, контролировали участок от угла забора посольства до запасных ворот. С внешней стороны периметр посольства охранялся афганскими военнослужащими из частей Царандоя (Народная милиция). Сверху нам был виден афганский часовой — молодой парень лет восемнадцати в серой царандоевской форме с допотопным автоматом ППШ (а я думал, что эти автоматы времен Отечественной войны теперь можно увидеть только в музее!). Он прогуливался взад и вперед, что-то напевая вполголоса, прищелкивая пальцами. Нас он, естественно, не видел и, наверное, полагал, что, кроме него, никто в это позднее время не бодрствует.
Вдруг со стороны проспекта послышались шаги и негромкие голоса. К часовому подошли трое местных, одетых в национальные одежды. Двое молодых и один постарше, с бородой.
Бородатый подошел к часовому и начал что-то говорить ему на повышенных тонах. О чем шла речь, мы понять, конечно, не могли, но было ясно, что у старика какие-то претензии к царандоевцу. Так они стояли минут пять, размахивая руками и переругиваясь.
На всякий случай я взял старика на мушку, потом подержал на прицеле двух молодых. Расстояние между нами было где-то метров пятьдесят: в случае чего — всех троих положу на месте короткой очередью.