Сергей Ченнык - Противостояние
Меншикова доходившая об этом информация раздражала, но поделать он уже ничего не мог. Об одном таком случае князю донес тот, кому это по службе было положено — верный Панаев. Повод был — вернулся капитан Лебедев, старший адъютант штаба. Его незадолго до этого Меншиков отправил в Севастополь с поручением известить морское командование о своем нахождении, а так же «…хлопотать о скорейшем доставлении нам сухарей и о пополнении парка».{492}
Лебедев с приключениями добрался до крепости, наткнувшись по пути на неприятельский патруль, обратно пуститься в путь не решился, добравшись к штабу, уже когда тот был на Бельбекской позиции. Его при штабе даже сочли погибшим. В Севастополе началась вторая часть приключений. Горящий желанием продемонстрировать свою значимость штабной чин, естественно (по его словам) появился на очередном совещании флагманов. «Почетного гостя» военно-морской флот, мягко говоря, игнорировал. Вместо почестей офицера встретила «…умышленная невнимательность Корнилова».{493}
Услышанное на совещании потрясло капитана: его патрона обвиняли едва ли не в предательстве. Корнилов, якобы, вопрос поставил так, что виновным во всем «назначался» Меншиков: «Что предпринять по случаю брошенного на произвол судьбы князем Меншиковым Севастополя?».{494}
Дальше — больше. По версии Панаева-Лебедева Нахимов, который до сих пор как бы даже Меншикова поддерживал, и тот вдруг начинает глумиться над старшими начальниками. Моллера адмирал выставляет просто идиотом: «…старейший из нас всех в чине генерал-лейтенант Моллер, которого я охотно променял бы вот на этого мичмана, — Нахимов указал на входившего Костырева».{495}
ЧТО ЭТО БЫЛО: САМОУБИЙСТВО ИЛИ ДЕЙСТВИЯ ПО ПЛАНУ?
Споры на тему: что же произошло с Черноморским флотом 10–12 сентября 1854 г. до сих пор не утихают в среде военных историков. Наверное, это одна из самых горячих тем мировой военной истории и уверенно претендует на то, чтобы много лет продолжать ей оставаться. Это будет всегда, а потому не считаю, что моя точка зрения будет единственно верной. Поэтому лишь высказываю свое мнение. Провоцирую дискуссию, так сказать.
Трудно говорить о жертвенности вообще. Лучше всего определять ее эффективность, соотношением количеством пролитой крови своих войск с количеством сохраненной крови своих же войск. Примерно также обстоит дело, когда речь идет об уничтожении материальных ресурсов.
Оборона Севастополя во время Крымской войны одна из славных, но в то же время одна из темных страниц нашей военной истории. И дело было даже не в том, что город рано или поздно пришлось сдать союзникам. Пожалуй, это случилось бы все равно, при наличии проблем, которыми «болела» русская армия: управление, воспитание, образование, тактика, вооружение, снабжение и т.д. Эти же диагнозы можно смело ставить флотам Российской империи: и «придворному» Балтийскому, и боевому Черноморскому.
Венцом трагедии стало затопление. Не сразу, частями, но в течение периода обороны большинство его кораблей превратились в стационарное подводное заграждение. Но ведь не для этого они строились, не для этого казна выделяла немалые деньги на их создание, вооружение и обучение экипажей?
Трагедия началась после Синопа, когда официально признанной «владычице морей» Британии была дана публичная пощечина. Турецкий флот, ею вооружаемый и «консультируемый» разбит наголову. В этой беде есть доля вины союзников, и они ее ощущают.
Казалось перед «синопской бойней» им не о чем было беспокоиться: их корабли в проливах, постоянный осенний шторм 3–4 балла. Потому, когда Осман-паша возопил о помощи, ему посоветовали не сильно волноваться, а уделить больше внимания собственному гарему, нежели русскому флоту. Турок успокаивают: не волнуйтесь, у русских кораблей не так много, половина из них «древние», половина побита штормом. А тут система береговых батарей, внутренний рейд. И вот, как снег на голову, на внутренний рейд Синопа входит «древняя» русская эскадра, сжигая все, или почти все. Конечно, для Турции это не катастрофа, но отныне самостоятельно вести военно-морские операции в Черном море она уже не могла.{496}
Реакция союзников бешеная и ожидаемая: престижу Британии и Франции нанесен страшный удар. Традиционные межгосударственные распри стерты или ушли на второй план, уступив место оскорбленному самолюбию. Наполеон III в письме Николаю I возмущен: «Турецкая эскадра уничтожена. Несмотря на уверения, что наступательные действия со стороны России допущены не будут, несмотря на близость нашего флота, удар нанесен одновременно и нашей политике, и нашей военной чести…».{497}
То, что англичане и французы потребуют сатисфакции, никто на Черноморском флоте не сомневался. Потому, как вспоминал участник сражения при Синопе князь Барятинский (брат Кавказского героя), появление после Синопа у входа в Севастопольскую бухту английского корабля “Retributin” все восприняли, как требование «…возмездия за погром, причиненный нами, состоявшему под их опекой Турецкому флоту».{498}
Не удержусь от пары слов «хулителям военной славы России», коих в последнее время развелось не меньше, что ура-патриотов и уже трудно понять, кто из них менее для Отечества вреден. Так вот, в Синопе, русский флот не просто расстреливал «несчастных» турок, а вел бой, сообразуясь, как с общей ситуацией в данное время в данном месте, так и с общим положением на Черном море, и своими стратегическими задачами. То есть делал то, для чего создавался и к чему был предназначен и обучен. Кстати, даже будущий адмирал Сеймур (в 1853 г. корабельный гардемарин, потом мичман), как настоящий военный моряк, признает, что, не смотря на волну жесткой критики действиям эскадры Нахимова, страны находились в состоянии войны и русские имели полное право на такие действия.{499}
Единственная «сладкая пилюля» от синопской «болячки» — прорыв «Таифа» под командованием кептена Слейда. В отличие от русских, англичане умели делать выводы. Русские не придали значения, каким с точки зрения военно-морской истории, тревожным эпизодом Синопской битвы был прорыв в Босфор одиночного англо-турецкого парового фрегата, ускользнувшего от нашего парусного флота. Неспособность уничтожить или захватить «Таиф» казалась досадной и мелкой случайностью. Она на первый взгляд мало изменила соотношение сил на море. Но она же стала предвестницей грандиозного появления в Черном море морской силы западных держав — англо-французского парового флота.{500}
Теперь для союзников дело чести утопить весь Черноморский флот вместе с его адмиралами, в первую очередь Нахимовым. Первоначальное решение: войдем на внутренний рейд Севастополя и сожжем все, зря, что ли, вся страна бьется в истерике: «Всюду, куда могут достать наши пушки, наши союзники должны быть уважаемы!».{501} Тут мы наблюдаем две стратегические ошибки, допущенные Николаем I, который, имея на руках выдающуюся победу (о ее моральной стороне думать не будем, в конце концов, о войне пишем), лишил Черноморский флот возможности вести активные действия.
Во-первых, император переоценил морские силы союзников и недооценил возможности собственного флота, отдав без боя англичанам и французам господство на море. Хотя дешево доставшаяся нам Синопская победа не определила ни ход, ни исход Крымской войны, но как только в ответ на нее союзники вошли в Черное море, Россия утратила инициативу, и общее превосходство на театре перешло к противнику. Атакующий оказался в обороне.{502}
Во-вторых, одновременно, переоценил силы сухопутной обороны Крыма, позволив союзникам высадиться на полуострове.{503}
Если кто и был раздражен более других, так это Меншиков. Ведь по его предложению еще задолго до нынешних событий адмирал Лазарев подготовил план активной обороны Черноморского побережья, а в 1835 г. разработал даже план морской стратегической десантной операции на побережье Босфора.{504} Теперь же все самое сокровенное, блестяще им задуманное, обращено в прах. Но и это не все. Союзный неприятельский флот стоит у порога и грозит прорывом в Севастопольскую бухту.
Нужно сказать, что система батарей Севастополя изначально предназначалась именно для предотвращения такого прорыва. Но уже к середине XIX в. возможность удержать неприятельский флот, даже ценой «зашитых» в камень батарей была сомнительной.
Об этом позднее говорил адмирал Шестаков, который в январе 1853 г. обсуждал возможность прорыва в Севастопольскую бухту неприятельского флота с Великим князем Константином Николаевичем, возглавлявшим в то время Морское министерство: «…Особенно долго говорили о способах преградить неприятелю путь в Севастопольскую бухту. Великий князь терпеливо выслушал мое мнение, внимательно смотрел на пояснения, которые я делал карандашом на листе бумаги и, видимо, обрадовался, что мои взгляды совпали с предложениями Корнилова, от которого он имел уже заключение по тому же предмету. И Корнилов и я считали прорыв на Севастопольский рейд с кораблями-пароходами возможным…».
