Вадим Гольцев - Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова
— Это было свойственно всем белым офицерам! — отвечает Анненков.
На суде свидетели приводили массу примеров офицерских бесчинств. Правда, доказать, что все эти бесчинства творили офицеры Анненкова, не удалось. Тем не менее эти рассказы подтверждали верность анненковской характеристики офицерства.
Председатель суда спрашивает Анненкова:
— Вам известно было, что офицеры открыто из-под полы торговали и спекулировали на золоте?
— Да, знаю! Это было мне известно!
— А скажите, Анненков, до колчаковщины не считалось это позорным?
— До Колчака таких вещей не было!
И действительно, падение офицеров было так глубоко, что до революции то, что творили скороспелые офицеры во время Гражданской войны, не могло прийти в голову и присниться в самом страшном сне старым, кадровым!
Упиваясь свалившейся на них властью, словно надеясь вытравить из сознания и памяти своих подчиненных одинаковое с ними «низкое происхождение», офицеры военного времени отличались особенно жестким отношением к своим бойцам, утверждая свое положение мордобоем, порками и даже расстрелами.
Анненковец Алейников вспоминает:
— Из 5-го полка меня назначили во 2-й партизанский полк дивизии атамана Анненкова. Когда мы поехали на Семиреченский фронт, с первых же пикетов офицеры стали расстреливать своих солдат. Первым был расстрелян один партизан за то, что не успел при отъезде из города отдать честь офицеру.
Вблизи Арката арестовали моего товарища, якобы за пропаганду. Меня вызвали на допрос. Стали спрашивать, не большевик ли он? Я сказал, что он такой же красный, как и я. Меня за это выпороли, а товарища расстреляли тут же. Всю дорогу были порки! — добавляет он.
Анненков знал, что в его дивизии процветают телесные наказания, и боролся с этим, но результат был минимальным: новое, как выражался Анненков, офицерство продолжало бесчинства.
Бывший вахмистр батареи Вордугин показал на суде, что ему на вечерней поверке по долгу службы приходилось зачитывать приказы Анненкова перед батареей, в которых говорилось о недопустимости порок.
— На самом деле было совершенно другое. За малейший проступок пороли плетьми, отпускали до 50 штук. В пехоте играли шомпола! — показывал он.
Бесчинства, которые практиковали офицеры в отношении солдат, были не только средством удовлетворения их честолюбия, но и средством укрепления дисциплины, правда, палочной. Конечно, сознательной дисциплины мордобоем не привьешь, но дисциплину, основанную на страхе, боязни наказания, выработать вполне можно. Но у такой дисциплины есть один изъян: она работает только в присутствии командира и вне его контроля бесследно исчезает. Несмотря на это, многим офицерам было достаточно и такой дисциплины, и они неустанно формировали ее плетьми и шомполами.
Между тем у офицеров было достаточно средств дисциплинарного воздействия на своих подчиненных, доставшихся им от русской армии. Ознакомиться с ними, полагаю, будет небезынтересно. Итак, на военнослужащих налагались следующие дисциплинарные взыскания:
на рядовых
1. Воспрещение отлучки на один месяц;
2. Наряд вне очереди на работы и службу до 8 раз; (1)
3. Простой арест до одного месяца; (2)
4. Строгий арест до 20 суток; (3)
5. Усиленный арест до 8 суток;
6. Наказание розгами до 50 ударов (состоящих в разряде штрафованных);
7. Перевод в разряд штрафованных (в мирное время — только по суду);
на ефрейторов
все предшествующие, кроме п. 6 и
8. Лишение звания.
на унтер-офицеров
1. Выговоры;
2. Воспрещение отлучки до 1 месяца;
3. Наряд вне очереди на службу — до 8 нарядов;
4. Простой арест до 1 месяца; (4)
5. Строгий арест до 20 суток; (5)
6. Смещение на низшие должности;
7. Неудостоение к производству в офицеры:
8. Лишение звания.
на офицеров
1. Замечания и выговоры;
2. Арест домашний до одного месяца;
3. Арест на гауптвахте до одного месяца;
4. Неудостоение к производству;
5. Удаление от должности или командования.
Примечания
1. Вольноопределяющиеся и жеребьевые пользуются сокращенными сроками службы, не назначаются.
2. В светлом карцере.
3. На хлебе и воде: горячая пища — через 2 дня; лишение постельных принадлежностей.
4. Теплый карцер: хлеб и вода; голые нары; арест может иметь характер смешанный.
5. Не налагается на фельдфебелей и сверхсрочных унтер-офицеров{112}.
Аналогичные меры применялись к нарушителям воинской дисциплины во всех армиях мира, кроме США, где вообще не допускалось применение наказаний без судебного разбирательства.
Анненков жестко карал офицеров за внесудебные расправы, применяемые ими к подчиненным. Например, он расстрелял поручика Ларионова за то, что тот в своей роте самовольно расстрелял 13 солдат. За порку солдат в Уч-Арале был расстрелян командир Оренбургского полка полковник Навадовский. Другой полковник, Остаков, был приговорен к расстрелу, но ему эту меру заменили на 10 лет крепости.
Не могу утверждать, но, кроме уставных поощрений, у Анненкова, возможно, была и система наград или одиночная награда для награждения личного состава. Этот вывод мне позволяет сделать обнаруженный приказ Анненкова по личному составу.
Приказ
по личному составу
1924 № 2 г. Турфан
Подхорунжего Александра Яркова награждаю «Партизанским крестом» за мужество и храбрость и произвожу в чин хорунжего со старшинством с 1 января 1924 года.
Новое офицерство, пользуясь бесконтрольностью, нередко нарушало и дисциплинарную практику, и уставные положения. Свидетель Матаганов рассказывает об особых отношениях между начальниками и подчиненными, и особом порядке отдачи и усвоения приказаний, установленных анненковскими офицерами в своих подразделениях:
— Меня страшно поразили порядки, установленные в этих частях. У нас все было просто. Здесь же, когда приходишь к командиру, стучишь в дверь, и он разрешает войти, то партизан должен был, открыв дверь, во весь голос орать: «Приказано войти!» И, если начальник даст распоряжение, то оно должно было обязательно повториться подчиненным. Даже в канцелярии, в батарее был такой порядок! Когда даешь писарю бумажку записать в журнал, то он козырял тебе и кричал: «Приказано занести в исходящий журнал и отправить туда-то!»
Конечно же, суд интересовал вопрос, как относился Анненков к своим партизанам. Защита, зная, что атаман относился к ним ровно, надеясь добыть для Анненкова еще одно смягчающее обстоятельство, спрашивает бывшего каптенармуса[41] Лебонда:
— А не скажите ли вы, каким был атаман Анненков с нижними чинами? К солдатам, например, по-товарищески относился?
— Отношение было такое… дисциплинарное, — несколько замешкавшись в поиске слова, отвечает свидетель.
— Официальное? — приходит на помощь защита.
— Да….официальное… Товарищеских отношений не было! — отвечает Лебонд, явно имея в виду панибратство, которое, конечно, наблюдалось, но на заре формирования отряда, в период «болезни» Анненкова партизанским романтизмом. Но с превращением отряда в дивизию управление большой массой людей с помощью панибратства становилось невозможным, и кадровый офицер Анненков, прекрасно знавший цену единоначалию, начал постепенно внедрять его в управление. С прибытием дивизии на Семиреченский фронт рудименты панибратства вообще канули в Лету, а на смену ему пришло соподчинение и не обсуждаемое единоначалие.
Постепенно все шире и глубже становилась трещина, образовавшаяся между солдатами и офицерами. Они уже не харчевались из одного котла, а получали пищу из разных кухонь.
— Скажите, продовольствие для офицеров вы выдавали одинаковое всем? — спрашивает член суда каптенармуса Лебонда.
— Нет, для офицеров была особая кухня при офицерском собрании. Повар получал у меня сахар, масло, мясо без всяких норм…
— А как жил Анненков?
— Определенно сказать не могу, но, наверное, хорошо, так как ребята из его личного конвоя хвастались, что они живут хорошо. Они всегда были чисто одеты…
Солдаты действительно любили своего командира, верили ему и готовы были идти за ним в огонь и в воду. «С нами Бог и атаман Анненков!» — говорили они и эти слова сделали девизом отряда, а затем и дивизии. Этот девиз они писали на знаменах и штандартах, он даже стал у них поговоркой.
В детстве попав в военную среду, сам Борис Владимирович к труду солдатскому относился с уважением, поощрял добросовестность и наказывал нерадивость. Этого же он требовал и от командиров всех степеней. Он был постоянно озабочен тем, чтобы его партизан был одет и обут, сыт, бодр и здоров, зато, даже в военное время, гонял своих воинов беспощадно по спортивным снарядам и по манежам, а там, где таковых не было, — по степи, делая из сырого материала умелых, сильных духом и телом воинов. Он умел находить подходы к людям и строить с ними отношения. Он мог спеть с солдатами лихую песню, сплясать, поговорить душевно и даже послать им бутылку-другую. Но панибратства не допускал, был волевым, требовательным командиром, без сантиментов налагавшим на проштрафившихся дисциплинарные взыскания, предавая их суду и даже ставя к стенке. Но он был справедлив, и за это его ценили партизаны. Да и сам он был примерен во всем: и во внешнем виде, и в поведении, в умении владеть конем и оружием.
