Юрий Чернов - Судьба высокая «Авроры»
На углу — жаркий костер, солдаты с красными повязками — свои. Один прикуривает от головешки, другой сладко затягивается, третий читает надписи на бескозырках, смотрит, как Белышев и Лукичев разбрызгивают башмаками лужу, и незлобиво острит:
— Э-гей, братец, гляди не утопии!
У входа в Смольный — красногвардейцы с примкнутыми штыками. Проверка пропусков. Во дворе урчат броневики с заведенными моторами.
Входящие протягивают часовым какие-то бумажки с синими печатями. Бородач в серой шинели, ощупав колючим взглядом Белышева и Лукичева, кивает головой:
— Валяй, «Аврора»!
На площадке — хищный ствол скорострельной пушки. Слева и справа — по «максиму». А внутри помещения — духота многолюдья, круговорот, суета, мелькание солдатских шинелей, матросских бушлатов, кажущаяся неразбериха.
Первая мысль — разыскать своих: несколько суток в Смольном дежурили посыльные от «Авроры» — Сергей Бабин, Иван Чемерисов, Василий Масловский. Да разве их разыщешь? На дверях — старые таблички, оставшиеся от Института благородных девиц, — «Учительская комната», «Классная комната».
Остановили рабочего с пачкой листовок. Он не дослушал до конца, кивнул на матроса в бушлате: «Вон Мальков, он скажет» — и исчез в круговороте людей.
Мальков облеплен солдатами и красногвардейцами. Все требуют, просят, жалуются, говорят одновременно. Тут же зычный голос приглашает: «А ну, получай патроны!»
Патроны раздают красногвардейцам прямо из ящика, только что расколоченного.
Наконец Белышев добирается до Малькова.
— Товарищ Свердлов? Третий этаж!
Матрос в бушлате сказал, как отрубил, и опять утонул в толпе нетерпеливых, тормошащих, требующих.
Яков Михайлович Свердлов принял авроровцев в маленьком кабинете, где, кроме стола и нескольких стульев, ничего не было. Белышев и Лукичев, поставив винтовки в угол, сели у стола. Свердлов сказал:
— Настал час взять государственную власть. Готова ли команда к активным действиям?
Яков Михайлович посмотрел на Лукичева, потом клинышек острой бородки повернул к Белышеву. Белышев встал:
— Готова, товарищ Свердлов.
— Сидите, сидите, — Свердлов кивнул на стул и тихо добавил: — Давайте кое-что уточним.
Вопросы были конкретны: состав команды, сколько матросов и сколько офицеров, если придется действовать, офицеры не помешают?
— В команде уверены, — заверил Белышев. — Вот резолюция, принятая на последнем митинге.
Пробежав глазами по строчкам: «Рабочий класс всегда может рассчитывать на поддержку революционного флота в борьбе с врагами внутри и извне…», Свердлов заинтересовался составом партийной ячейки: сколько матросов, сколько унтер-офицеров, сколько бывших рабочих, крестьян, давно ли вступили в партию?
Ответы, видно, удовлетворили Якова Михайловича. Он вынул из кармана кожаной куртки записную книжку в черном клеенчатом переплете и сделал пометки. Пока он расспрашивал Белышева и Лукичева, никому и в голову не пришло бы, что перед ними человек, почти не спавший несколько суток. Однако, едва Яков Михайлович отключился от беседы и сосредоточился, стала заметна желтизна от безмерной усталости, проступившая сквозь смуглую кожу худого лица. Стол, за которым сидел Свердлов, закрывала карта Петрограда. Она бугрилась там, где стоял телефон, и, не уместившись на столе, свисала почти до пола. Карта вся была в красных пометках. Голубая лента Невы уходила туда, где раскинулись локти Якова Михайловича.
Отложив записную книжку, он скользнул карандашом по голубой ленте, обвел кружком какую-то точку, — авроровцы могли лишь догадываться, что это их крейсер, — спросил:
— Какая помощь Военно-революционного комитета вам нужна?
— Все необходимое у нас есть, — доложил Белышев.
— Хорошо, — сказал Свердлов, как бы подводя итог разговору. — Теперь нам надо назначить на крейсер комиссара. В его руках будет вся полнота власти на корабле. Комиссар — представитель Военно-революционного комитета. Слово за вами.
Яков Михайлович испытующе посмотрел на авроровцев, словно в их глазах можно было прочесть ответ. Застигнутые врасплох, матросы молчали. Они привыкли, что выборы всегда проходили на миру, на палубе, под огнем матросских реплик.
— А вот он, Белышев, — вдруг сказал Лукичев. — Его у нас председателем судового комитета избрали.
— Правильно, — поддержал Лукичева Свердлов. — Разумное решение.
Яков Михайлович снял пенсне, подышал на стекла и протер их носовым платком, сдвинул со стола карту, достал бланк, вписал фамилию Белышева и слева, под датой и номером, пометил: «12 часов 20 минут дня».
Увидев цифру «12 часов 20 минут», Белышев удивленно прикинул, что пробыли в этом кабинете меньше десяти минут. Десять минут, а сколько выяснили, решили! И этот кружок на карте Петрограда, может быть самой главной карте, какую когда-либо знали люди! А сейчас надо прощаться…
Свердлов поднялся, давая понять, что беседа окончена, и, пожимая руки авроровцам, спросил:
— Ваши связные в Смольном есть?
— Есть, — подтвердил Белышев.
— Ждите указаний.
На «Авроре» в канун решающих событий их было сорок два — сорок два большевика. Одни пришли в партию на гребне революционной волны, после февраля семнадцатого, другие — перед штурмом старого мира — в сентябре, октябре.
Из тесноты кубриков, из смрада кочегарок и машинных отделений вышли они навстречу буре. Как большевики родились они в дни борьбы и для борьбы, готовые победить или умереть.
Ветер века обжигал лица, трепал их бушлаты. Раскаленные дни октября предвещали взрыв неслыханной силы.
Сорок два большевика! Много это или мало?
Наверное, Александр Белышев — один из сорока двух, двадцатичетырехлетний матрос, ставший комиссаром «Авроры», — хорошо понимал: простая арифметика бессильна объяснить, что стоит за этой цифрой. А он, Белышев, безошибочно знал: сегодня эти четыре десятка единомышленников — ядро корабля, сердце корабля, питающее полутысячный экипаж неукротимой революционной энергией.
Не так давно, в марте Александр Белышев впервые испытал чувство, о котором трудно что-либо сказать, которое трудно понять, не испытав его. Он вышел из райкома, прошел несколько метров близ Калинкина моста и вынул из кармана картонную карточку с четко впечатанными словами: «Российская социал-демократическая рабочая партия».
Он был в числе первых авроровцев, получивших партийный билет. Он стоял один у моста под хмурым весенним небом, и удивительное, неведомое прежде чувство причастности к великому коллективу охватило его. Теперь у него на каждом заводе, в каждом полку, на каждом корабле были единомышленники!
Морская служба сплачивает людей. Корабль — дом, где ты живешь, где днем и ночью чувствуешь плечо товарища, дом, с которым порою может разлучить только смерть. Но в тот весенний день Александр Белышев ощутил родство более высокое и нерасторжимое — родство братьев по убеждению, по смыслу жизни, по цели, избранной раз и навсегда.
На «Авроре» родилась партийная ячейка. Большевиков можно было пересчитать по пальцам. Но они ни одного дня, ни одного часа не чувствовали себя одинокими. У Калинкина моста светились окна 2-го Городского райкома РСДРП (б). Здесь им всегда были рады, отсюда приходили дружеские советы и помощь.
Не за горами был и Петербургский комитет! Словно угадывая, что надо поддержать большевиков-авроровцев, в самую нужную минуту появлялся Федор Матвеев, умевший распутать клубок самых запутанных вопросов, подсказать, как быть сегодня и что делать завтра.
Когда не в меру активизировались эсеровские и меньшевистские ораторы, Матвеев пообещал Белышеву:
— Поможем.
На «Аврору» из Петербургского комитета приехал Михаил Иванович Калинин. Он ничем не походил на ораторов, бывавших на корабле: ни предельно скромной одеждой, ни манерой держаться. Он чуть сутулился. Молча выслушал авроровских партийцев, едва заметно кивая и поглядывая улыбчивыми глазами.
На церковной палубе, где собрались сотни матросов, Михаил Иванович не спеша снял пальто, чувствуя себя свободно, по-свойски, будто он в кругу семьи. Косоворотка, облегающая шею, темный пиджак — одежда не оратора, а скорее мастерового — все это было несколько необычно. Но едва гость заговорил, едва произнес слова, которые мог бы произнести любой матрос: «Потолкуем о том, почему продолжается война и кому это выгодно», его сразу признали своим.
По существу, Калинин не выступал, не произносил речь, а беседовал, приводил примеры, факты и, незаметно подводя слушателей к выводу, спрашивал:
— Верно я говорю? Вы согласны со мной? И в ответ слышался гул голосов:
— Согласны!
В сознании Белышева запечатлелось: «Вот как надо говорить с людьми!..»
Когда на «Авроре» начала свою жизнь партийная ячейка, десятки нитей потянулись с корабля на Большую землю. Тимофей Липатов, едва вечерело, отправлялся в особняк Кшесинской — в солдатский клуб Военной организации ЦК большевиков, любовно называемой «военкой». Вслед за ним потянулись в клуб другие авроровцы — Иван Чемерисов, Николай Лукичев, Густав Зимзир, Иван Симбирцев.
