Райнхольд Браун - Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945
Каким бы недостойным ни было мое поведение, я извлек из него полезный урок на будущее. Я понял, как легче всего взять за живое этих простых людей, как надо вести себя, чтобы склонить их на свою сторону. Я понял, что давить надо на жалость, а самым надежным способом это сделать был сентиментальный рассказ о жене и детях. Рассказ о женщине, которая в печали ждет мужа, не зная, жив ли он и если жив, то когда вернется. При этом надо выказывать неподдельную заботу о жене, здорова ли она, как справляется с детьми. Ах, дети, дети… О тоске по жене и детям надо говорить всегда, и тогда смягчаются самые черствые души, люди становятся дружелюбными, начинают сочувствовать и делиться последним — хлебом и салом. Рассказывать, что ты холостяк — это стратегия, обреченная на неудачу. Было бы безумием полагать, что эти добросердечные люди ценят так же высоко заботу родителей. В конце концов, перед ними сидит мужчина, а не дитя, плачущее по родительской ласке. Разум подсказывал мне самый надежный обман: несчастная жена, голодные дети, ждущие возвращения кормильца. Я был кормильцем, мужем, просящим убежища всего на одну ночь.
Конечно, рассказывая это, я предстаю отнюдь не в радужном свете. Нужда внушила мне эту мысль, и новое поведение сильно помогло мне в моих замыслах.
Наступил день. Впереди высилась исполинская гора, похожая на жестокого великана, лениво подставившего спину лучам благодатного солнца. Я вышел из дома, и мои новые друзья убеждали меня в опасности задуманного мной предприятия. Но я должен был преодолеть эту гору! Мне надо попасть в Ковасну, находившуюся за вечными снегами, в лежавшей за горой долине. Стоявший рядом человек еще раз попытался отговорить меня от этого безумия. В горах холодно, там лежит глубокий снег, и штурм вершины — страшно рискованная затея.
— Не ходи туда! — говорил он. — Не ходи! Тебе понадобится два дня, чтобы добраться до ближайшей деревни за хребтом, но если ты не найдешь ночлега в первую ночь, то ты пропал! В горах ты не встретишь сейчас ни единой живой души. Лесорубы появляются там только летом.
Я задумался и еще раз все взвесил. Осмотрев свою тонкую одежду, я заколебался. Но если я откажусь от мысли преодолеть гору, то мне придется обходить ее по равнине. Но там много русских. Пэринтеле очень убедительно мне об этом рассказывал. В обход мне придется пройти лишнюю сотню километров. Будь проклята нерешительность, будьте прокляты колебания! Я хотел рискнуть. Я принял твердое решение. Пощупав спички в кармане и прижав к телу засунутый под мышку хлеб, я все же направился в горы. Ничего тебе не грозит, нет никаких препятствий, говорил я себе. Солнце скоро поднимется высоко над горизонтом, и в горах будет тепло. На ночь у меня есть спички. Кроме того, там, наверху, находится хижина. Целая хижина, предоставленная в твое распоряжение! Хо-хо, какой я удачливый парень!
Вскоре меня поглотил лес.
Белое заснеженное безмолвие оглушало. Я шел сквозь сплошной рыхлый снег. Неужели ночью был снегопад? Нет, этого не могло быть. Снег лежит здесь уже давно. Рыхлый, вязкий снег, нападавший с елей в морозные ночи. Дорога стала круто забирать вверх, и я ускорил шаг. Мне стало жарко — солнце победило рассветные сумерки. Меня охватило состояние, не имевшее ничего общего ни с мужеством, ни со страхом. Сейчас мной двигали ожидание и вера. Я шел, взбираясь на гору, и грезил наяву. Что скажет отец, когда я неожиданно предстану перед ним во плоти и крови? Что скажут мама и моя добрая тетушка? Как округлятся их глаза, когда я начну рассказывать о моих похождениях! Как мне лучше всего преподнести им сюрприз? Может быть, мне просто постучаться в дверь и неожиданно, как снег на голову, войти в дом? Нет, я придумал кое-что получше! Я найду телефон-автомат и позвоню. Если связь работает, то я скажу совершенно будничным тоном, как нечто само собой разумеющееся: «Я приехал, приготовьте что-нибудь поесть, а то я очень голоден!» Великолепно, здорово! На другом конце провода раздастся возглас изумления, в доме начнется полный переполох! Папа схватится за шляпу — нет, о ней забудет — и бросится меня встречать, и никто не посмеет его остановить! Мама разобьет на сковородку пару яиц и будет бегать от плиты к окну и обратно, от окна к плите, пока не увидит, что я обогнул угол дома толстяка Шульце. Тогда мама бегом спустится по лестнице, чтобы обнять меня у ворот! О да! О да, именно так я и сделаю. Это будет очень весело, и мне не придется бояться, что мама упадет в обморок, увидев меня, потому что первое потрясение она уже переживет после моего звонка. Какая это будет встреча, сколько будет рассказов! Мы всю ночь проведем в библиотеке, не в силах насытиться разговорами, а потом мама не успокоится до тех пор, пока я не улягусь на свою старую перину, и будет почти до утра сидеть рядом, глядя на спящего сыночка, тихо шушукаясь с отцом. Они оба будут без устали благодарить Бога за нежданное чудо.
Как хорошо сознавать, что есть на свете люди, которые с нетерпением и любовью ждут этого грязного изможденного оборванца. Я надену хороший костюм, гладко побреюсь, чисто вымоюсь. Ха-ха, да я же после этого и выглядеть буду совершенно по-другому! На следующий день я пойду в гости к Маллю и немало удивлю это семейство, когда тихо войду к ним на кухню.
Такие вот мысли кружились в моей голове. Потом я немного отрезвел и горько над собой посмеялся. «Идиот, — сказал я себе. — В твоем городе русские. Домой тебе возвращаться нельзя». Мне придется пробираться в английскую зону оккупации, к свояченице. Оттуда я напишу открытку родителям. Я все сделаю по-хитрому, чтобы никто не подкопался. Напишу что-нибудь совершенно идиотское. Например, поздравлю с днем рождения. Или: «Я вернулся из путешествия и был бы очень рад…» Родители сразу все поймут, ха-ха, они сразу догадаются, кто прислал открытку! Они обязательно приедут, они же захотят меня навестить. Наверное, им будет нелегко перейти границу, но они что-нибудь придумают. Жизнь начнется сначала, и это будет новая, совсем новая жизнь!
Я предавался мечтам о своем недалеком радужном будущем, а горы между тем все надежнее брали меня в свой снежный плен. Я не видел ни одного человеческого следа — только мои ступни оставляли все более глубокие отпечатки в рыхлом вязком покрове. Меня стали одолевать сомнения — правильно ли я иду? Дорога много раз ветвилась и меняла направление. Горные тропинки никогда не бывают прямыми — они прихотливо вьются и часто разветвляются. Солнце оказывается то с одной стороны, то с другой. Ты идешь то на запад, то на восток и очень часто становишься в тупик: куда идти дальше? Но я все время поднимался вверх, и эта мысль утешала меня.
Я поднялся в гору не меньше чем на тысячу метров, и, судя по положению солнца, время перевалило уже за полдень. В этот момент я неожиданно увидел чей-то след. Следы показались из леса. Эти следы страшно меня обрадовали, я был почти в восторге, хотя и не смог понять, кому принадлежали эти отпечатки в снегу. Следы явно не принадлежали человеку. Они больше напоминали собачьи следы, но для пса они были, пожалуй, слишком велики. Может быть, это следы сенбернара? Но есть ли собаки этой породы в Румынии? До сих пор я не видел ни одной, и я ни разу не слышал о них от румын. Да и, наверное, у сенбернара тоже не может быть таких громадных следов. Да и что может собака делать в лесу одна? Как я ни старался отыскать рядом следы человека, мне это не удалось. Следы не на шутку меня заинтриговали. Загадочные следы бежали по дороге, и я мог идти по ним, не отклоняясь от моего маршрута.
Вскоре я начал проваливаться в снег по колено. Чертов безрассудный глупец! Ты что, не видишь, что гора не желает, чтобы ты ее покорил? Она больно ударит тебя, накажет тебя за дерзость! Вскоре мне уже приходилось буквально ползти сквозь снежный покров, достигавший груди. Псих ненормальный! Идиот! Даже сегодня, вспоминая тот день, я не могу подобрать себе более подходящее определение. Снега становилось все больше, а вершина маячила все так же далеко впереди. Найду ли я вообще ту хижину? Где был мой ум, мой критический рассудок? Какой бес меня попутал?
Я миновал уже множество развилок, и кто мне сказал, что тот путь, по которому я упрямо тащусь, приведет меня к убежищу? Верно ли я, не знающий языка иностранец, понял описание пути, которое пытался втолковать мне лесоруб? К вершине вели и другие тропинки, которые были не у́же и не шире, чем та, по которой пошел я. Глупый человек! Ты, видимо, потерял остатки разума и сегодня ночью окажешься в объятиях медведя, по следам которого ты потащился при ясном свете дня, окончательно утратив рассудок. Я задыхался, кашлял и ругался, но в моем мозгу ни разу не шевельнулась мысль о возвращении. Вскоре мягкий ветерок превратился в настоящую бурю, и ледяные снежинки немилосердно принялись жечь и колоть мне лицо. По обе стороны дороги скрипели и стонали под ветром вековые ели, все глубже проваливался я в плотный слежавшийся снег, который громоздился впереди нескончаемой громадой. Я был в отчаянии и лишь вглядывался вперед воспаленными глазами, безумно надеясь, что вот сейчас, за следующим деревом, начнется твердая земля. Моя воля, мое ослепление продолжали гнать меня по неверному пути. Я потел, я просто обливался потом, от меня шел пар, несмотря на мороз. Над головой завывал ледяной ветер. Куда ты лезешь? Зачем? Это же сумасшествие! Тебя ждет верная гибель! Куда тебя несет? Впереди снег. Снег, снег и ничего, кроме снега! Все было занесено толстым слоем снега. Все — камни, ветви елей, — все вокруг потонуло в безбрежном снежном море. Но я рвался вперед, не желая понимать, что скоро сгину в этой белизне. Да и есть ли у меня силы, чтобы преодолеть всю эту массу равнодушного снега? Не отрезал ли я уже себе путь к отступлению? Я бессмысленно растратил силы, и теперь у меня нет их даже на то, чтобы вернуться назад. Я то и дело запрокидывал голову, и взгляд мой неизменно упирался в иссиня-серое небо, по которому летели клочья белых облаков. Я был как зверь, искавший спасения, помощи, искавший плечо, на которое смог бы опереться. Скорее прочь отсюда, из этой снежной ловушки! Я снова собрался с силами. Во мне вскипело бешенство! Я рванул вперед, не думая о последствиях. Работая руками и ногами, я продолжал упрямо продвигаться вперед. Снег, проклятый снег! Он хочет меня поглотить, сожрать! В голове закружились мысли о прошлом. Мама и папа остались невероятно далеко, мысли мои путались, они превратились в нескончаемый внутренний вопль. Я дрался с горой, яростно вгрызался в нее. Колени мои подогнулись, лишившись последних сил, я ничком упал в снег, зарывшись в него лицом. Я лежал на склоне — уничтоженный, раздавленный, сломленный.
