Владимир Пещерский - «КРАСНАЯ КАПЕЛЛА». Советская разведка против абвера и гестапо
ВОЖДЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ, НО С ОГОВОРКАМИ
В ноябре 1940 года В.М. Молотов посетил Берлин и по возвращении в Москву на заседании Политбюро ВКП(б) доложил, что Германия готовится к войне против СССР. Сталин по этому поводу заметил, что доверять Гитлеру на слово нельзя, и следует укреплять оборону Советского Союза. Это значило, что разведке необходимо усилить свою работу, прежде всего в самой Германии. Поредевшие ряды разведки пополнили выпускники разведшколы ШОН[5], а также сотрудники, пришедшие с партийной работы и из подразделений контрразведки.
В Берлине в руководстве совзагранучреждений произошли кадровые перемены. В ноябре 1940 года прибыл новый посол В.Г. Деканозов, которого Сталин знал по партийно-государственной работе в Грузии. В 1938—1939 годах Деканозов, в свите Л.П. Берии перекочевавший из Тбилиси в Москву, занимал важные посты в Главном управлении ГБ НКВД. В мае 1939 года он получил назначение заместителем наркома иностранных дел СССР.
В начале сентября 1940 года в Берлин приехал новый резидент внешней разведки Амаяк Захарович Кобулов, он же Захар, до последнего времени занимавший должность заместителя наркома внутренних дел УССР. Впервые берлинскую резидентуру возглавило лицо столь высокого ранга. Но ранг еще не делает из человека личности. Документы, в том числе из президентского архива, и воспоминания тех, кому пришлось встречаться с Кобуловым, оставили о нем противоречивые суждения и в целом не очень лестные.
Существовало мнение, что, несмотря на свои недостатки, Кобулов все-таки работал неплохо и обеспечивал Москву необходимой информацией. Есть восторженные отзывы, вроде того, что берлинская резидентура перед войной в стенах центрального аппарата внешней разведки славилась. Но все ли было так?
А.З. Кобулов, младший брат Б.З. Кобулова — приближенного к Берии лица и одного из руководителей НКВД — выдвинулся, по-видимому, благодаря протекции. Он родился в семье мелкого торговца, армянина, в 1906 году в Тбилиси. Окончил пять классов коммерческой школы. Длительное время Амаяк работал счетоводом, кассиром, бухгалтером на мелких предприятиях и в ателье. В 1927 году, когда отшумели бурные ветры революции и Гражданской войны, он поступил на службу в органы безопасности Закавказья, возможно по рекомендации брата. Почти десять лет А. Кобулов переезжал из одного кавказского города в другой, каждый раз поднимаясь по ступенькам служебной лестницы. После массовых чисток и репрессий в 1938 году, когда в стране ощущался недостаток кадров во многих областях, Амаяк сделал стремительный рывок и взлетел, мягко приземлившись в кресло замнаркома внутренних дел Украины. Оказалось, что это лишь трамплин, чтобы перейти в более высокую сферу, которая для него замкнулась поездкой в Берлин. Отправляясь за рубеж, А. Кобулов взял с собой жену, подросткового возраста дочь и сына.
В Берлине Кобулов начал с того, что попытался добиться беспрекословного подчинения оперработников, показав им, кто является «хозяином», а кто просто исполнителем. Одного из выпускников разведывательной школы — ШОН он попытался сделать своим переводчиком и чем-то вроде адъютанта и денщика одновременно. Он таскал его всюду за собой, мешая ему выполнять оперативные обязанности. Хождения начинались с утра, когда Кобулов посещал кафе. Заказав завтрак, он мгновенно проглатывал его и отправлялся в следующее кафе, так как одной порции ему не хватало. Как только молодой разведчик попробовал протестовать против отведенной ему роли, Амаяк свирепо набросился на него: ты забыл, с кем имеешь дело? Что ты по сравнению со мной?! Будешь пререкаться, сгною в подвалах Лубянки, выбирай! Разведчик, с трудом сдерживая себя, урегулировал отношения с Кобуловым, но постепенно все-таки отошел от него, найдя, казалось, защиту в лице посла Деканозова.
Кобулову поначалу не понравился и другой сотрудник резидентуры, его заместитель Коротков. Кобулов, кажется, недоумевал, за какие такие заслуги к нему направили этого высокого парня, немногословного, исполнительного, но имевшего на все свою точку зрения. Кобулову долго не удавалось его ухватить. Повидимому, Коротков, многое повидав, проявлял осторожность в отношении своего шефа. Тем не менее когда против Короткова была, как показалось, предпринята провокация местной контрразведки и Центр срочно отозвал его, Кобулов вдогонку послал объемистый пакет едва ли приятного для Короткова содержания. В результате Коротков пробыл в Москве не одну неделю.
Не владея немецким языком, Кобулов основное внимание сосредоточил на советской колонии, которую он по своему положению должен был оберегать от германской контрразведки.
В марте 1941 года Кобулов поссорился с заместителем торгового представителя СССР в Берлине Б., отчитав его за плохую организацию, как показалось
Кобулову, приема в честь прибывшей советской делегации и влепив для убедительности пощечину. Редчайший случай в практике совзагранучреджений за многолетнюю их историю! В объяснительной записке Кобулов писал, что его спровоцировали на эмоциональный взрыв, так как Б. на все слова «ехидно улыбался» и в конце якобы послал Кобулова подальше. При разборе проступка Кобулова на партбюро посольства по его адресу «безосновательно» были высказаны определения «враг» и «хулиган». Одновременно было предложено вывести Кобулова из состава партбюро и поставить перед Москвой вопрос об его откомандировании.
Это было серьезной угрозой. Кобулов поспешил надавить на Центр и возвести хулу на своих коллег. «Прошу т. Берию освободить меня от загранработы, с чем я уже обращался в Москву, — писал Кобулов. — Эта просьба мотивирована тем, что в посольстве и колонии сложилась склочная обстановка. Руководитель партбюро Филиппов явно не на своем месте. Он не годится для столь серьезной работы, и у него нет плана партийной работы. Он занимается сплетнями и к тому же пьет. Ко мне Филиппов настроен тенденциозно и относится необъективно... Верхушка партийного бюро, — строчил Кобулов, — явно разложилась. Именно Филиппов позволил себе оскорбить наркома Тевосяна, находившегося на приеме в торгпредстве, заявив в два часа ночи, что пора расходиться. Да кто он такой, чтобы указывать наркому, что ему делать?! Я за критику и самокритику. Прошу иметь в виду, что у меня заслуги перед государством, но я готов ответить за свой срыв», — закончил Кобулов объяснение, больше похожее на донос.
В Москву поступило сообщение посольства, поиному осветившее проступок Кобулова.
Необходимо было принять меры по спасению Амаяка, решил Берия, и информировал Сталина, Молотова и Микояна о случившемся. При этом было подчеркнуто, что Кобулов «переживал за свой проступок и осудил свою несдержанность». Одновременно Берия отправил письмо в Берлин, в котором осуждал проступок Кобулова, недопустимый в условиях пребывания за границей, и требовал исключить повторение чего-либо подобного в будущем. Кобулов легко отнесся к предосторожению Берии, посчитав его формальность и в глубине души, по-видимому, полагая, что брат Богдан всегда сумеет его прикрыть и оправдать в глазах Берии. Если он и не допускал подобных выходок, то совершал еще более опрометчивые и тяжелые по своим последствиям. У Захара было довольно поверхностное представление о конспирации. Вряд ли он смог бы дать вразумительный ответ, что это такое и для чего разведчику необходимо принимать меры особой предосторожности во время встреч с агентурой.
Разведывательное управление ГШ КА НКО уже предупредило руководство внешней разведки о том, что, по агентурным данным, гестапо в Берлине установило постоянное наблюдение за советником посольства в Берлине Кобуловым. Возможно, в наркомате обороны вспомнили о том, что внешняя разведка ранее сообщила о разработке абвером военного атташе Шорнякова, и не остались в долгу. Кобулов, несмотря на это, прихватив переводчика, попытался встретиться с Корсиканцем, о чем доложил в Москву постфактум.
Нарком госбезопасности В.Н. Меркулов, не скрывая своего раздражения, послал ему телеграмму с требованием объяснить, почему Захар нарушил директиву, запрещавшую ему вступать в контакт с Корсиканцем и людьми из его окружения. Кобулов, как казалось, сделал для себя некоторые выводы, но он по-прежнему стремился увековечить свое имя на поприще разведки. Отстраненный от связи с ценными источниками информации, он решил приобрести свой собственный. Резидент скоропалительно завербовал латвийского журналиста, присвоив ему псевдоним Лицеист. В делах гестапо латвиец числился как агент Петер, то есть был гестаповским провокатором.
Тем не менее дела в резидентуре шли своим чередом, в Центр постоянно поступала ценная информация. Как же это происходило и в чем здесь был секрет? Действовала обычная практика того времени. Новые выдвиженцы, придя на руководящую работу, зачастую не были к ней подготовлены, но им доверяли. Чтобы работа не страдала, в заместители такому выдвиженцу назначали опытного сотрудника, не очень придирчиво относясь к его биографии. Примерно та же картина наблюдалась в берлинской резидентуре, где роль ведущего выпала на долю А.М. Короткова, моложе Кобулова по годам и стоявшего по служебному положению много ниже своего шефа.
