Коллектив авторов - Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис
Руководство Ставки и МИД сообща решали текущие вопросы межсоюзнических отношений, привлечения новых союзников и военно-политические условия их участия в войне, внешнеполитические аспекты планируемых военных операций, разрабатывали пути и способы дипломатического обеспечения зарубежных военных поставок и их финансирования. Дипломатическое ведомство поддерживало постоянные контакты с внешним миром, особенно интенсивные с политическим руководством союзных государств, в диалоге с которым намечало условия окончания войны, контуры послевоенного мироустройства, решало текущие межгосударственные и региональные проблемы. Руководство русской Ставки и верховные командования союзных армий, общаясь через своих официальных представителей при высших штабах стран союзниц либо по военно-дипломатическим каналам, информировали друг друга о положении на своих фронтах и старались координировать военные операции, обменивались аналитическими материалами, данными войсковой и «дальней» разведок, сведениями о новинках военной техники[40].
В соответствии с законом от 24 июня 1914 г., русское внешнеполитическое ведомство подверглось масштабной реструктуризации, главный смысл которой заключался в создании комплекса политических отделов по направлениям внешней политики. Расширились и задачи МИД, которые, помимо прочего, стали включать защиту за рубежом интересов отечественной экономики, заботу «о достойном положении православия за границей» и наблюдение за политической и общественной жизнью иностранных государств, «поскольку таковые затрагивают внешние политические и иные интересы России»{289}. Характерно, что одним из первых документов, изданных Николаем Николаевичем в качестве верховного главнокомандующего, стало подготовленное ведомством Сазонова и санкционированное императором воззвание к полякам о воссоединении будущей автономной Польши под скипетром царя (датировано 14 августа 1914 г.). Двухзвенная система Ставка — МИД в международных делах оказалась эффективной, но чрезвычайно зависимой от личностного фактора. Она «засбоила», как только разладились отношения августейшего главковерха с министром иностранных дел.
Война, по словам Сазонова, «приняла сразу же характер смертного боя»{290}. Ее повсеместно прогнозировали ожесточенной, маневренной, скоротечной, и взять паузу на время, «пока говорят пушки», дипломатия позволить себе не могла. Открытие боевых действий поставило перед русской внешней политикой задачи как тактического, так и стратегического порядка. Пожалуй, первая состояла в обеспечении ненападения с тыла — со стороны Японии. Со времен русско-японской войны в русских военных кругах империю микадо считали не только самым опасным соперником на Дальнем Востоке, но даже наиболее (после стран Тройственного союза) вероятным противником в будущей войне{291}. Однако события опровергли мрачные прогнозы армейского и флотского руководства. В первые же дни вступления России в войну японское правительство по своей инициативе и вопреки официально заявленному нейтралитету конфиденциально предложило русским властям широкое военное и военно-техническое сотрудничество{292}, что фактически исключало его блок с германской коалицией. Судя по настроениям в японских правящих кругах, доносил в августе 1914 г. из Токио русский посол, «Япония рвется в бой и горит желанием, вмешавшись в европейскую войну, окончательно установить свое мировое значение как великой державы»{293}.
В главном русский дипломат оказался прав. 15 августа Токио направил в Берлин ноту с ультимативным требованием вывода своих военных судов из китайских и японских вод и передачи Японии Циндао, германской концессии в Китае. Берлин промолчал, и 23 августа 1914 г. Япония объявила Германии войну. С этого момента она превратилась в союзницу Антанты, хотя свои регулярные войска на европейский театр так и не направила и воевала с Германией недолго и только в Китае. Но для России она вплоть до 1917 г. выступала одним из главных и самых надежных продавцов вооружений, боеприпасов и военных материалов — как в отношении сроков, объемов и качества поставок, так и безопасности их доставки заказчику. Сближение с Японией, увенчанное подписанием с ней летом 1916 г. союзного договора, позволило России безбоязненно перебросить на запад большую часть пограничных частей и войск Приамурского военного округа, а также судов и экипажей Сибирской морской и Амурской речной флотилий. На Дальнем Востоке были оставлены незначительные морские и сухопутные силы, призванные защитить Владивосток от нападений отдельных германских кораблей. В общем, безопасность дальневосточного тыла России была достигнута дипломатическими средствами. Одновременно русско-японский договор 1916 г., будучи (в своей «открытой» части) вписан в сложившуюся к тому времени систему гласных международных обязательств России и Японии, способствовал упрочению Антанты, явившись дополнительной скрепой франко-русского союза с англо-японским.
Другая неотложная задача состояла в том, чтобы удержать прогермански ориентированную Турцию, 2-3 августа 1914 г. объявившую и нейтралитет в австро-сербском конфликте, и общую мобилизацию[41], от вступления в войну на стороне Тройственного союза. Ради достижения этой цели Петроград обнаружил готовность отложить свои «босфорские» планы на неопределенный срок. В беседах с французским послом Сазонов предложил, чтобы союзники в обмен на сохранение Османской империей нейтральной позиции «торжественно» гарантировали ей территориальную неприкосновенность, «большие финансовые выгоды» и одинаковый для всех стран черноморского бассейна режим черноморских проливов{294}. Ставку и командование Черноморского флота министр просил на время поостеречься от «вызывающих действий против турок»{295}. Если Турция все-таки выступит на стороне Тройственного союза, полагали в Лондоне, она «должна перестать существовать» с последующим изменением статуса Египта{296}. Речь, таким образом, шла о будущем разделе османских владений между державами Антанты. Со своей стороны стамбульское правительство в лице двух членов младотурецкого триумвирата министра внутренних дел Талаат-паши и руководителя военного ведомства Энвер-паши — в последние мирные недели и сразу после начала войны намекало на возможность заключить с Россией антигерманский союзный договор, но в Петербурге к этому зондажу не отнеслись всерьез{297}.
Однако мирно разыграть турецкую «карту» Антанте не удалось. И вновь роль подстрекателя сыграла Германия. 10 августа 1914 г. в Дарданеллы с эскортом турецких миноносцев вошли немецкие крейсера «Гёбен» и «Бреслау» подарок кайзера в компенсацию двух дредноутов, которые строились для Турции в Великобритании, но с началом войны по настоянию России{298},[42] были там конфискованы. Британская Средиземноморская эскадра шла за немецкими судами по пятам, но в последний момент упустила добычу. Турки с благодарностью приняли крейсера, официально объявили об их якобы покупке, и, переименовав, целиком сохранили их экипажи, лишь переодев немецких моряков в турецкие фески и бушлаты. Включение этих новых, мощно вооруженных и быстроходных судов в состав турецкого ВМФ[43] подкрепило его превосходство над русским Черноморским флотом. Вскоре турецкий флот возглавил немецкий адмирал, командир «Гёбена», и 27 сентября Турция закрыла проливы для русских судов. Тем самым России, по справедливой оценке Бьюкенена, был нанесен «парализующий удар» — оказавшись запертой в Черном море и для товарообмена с внешним миром имея лишь замерзающие Владивосток на Дальнем Востоке и Архангельск на европейском севере (при этом оба порта были связаны с центром России однопутными железными дорогами), «она окончательно была разобщена со своими союзниками на западе»{299}.[44] В результате уже в начале декабря 1914 г. русский Совет министров был вынужден констатировать «полное почти прекращение вывоза отечественных продуктов за границу»{300}. В первой половине 1915 г. экспорт продовольствия из России составил немногим более 7% довоенного, соответственно упали и поступления валюты в казну. Американский дипломат Г. Моргентау назвал закрытие для России черноморских проливов «одним из самых впечатляющих военных триумфов» Германии в войне, достигнутым без единого выстрела исключительно усилиями ее пропаганды и дипломатии{301}.
19 октября, едва закончив мобилизацию, турецкая армия вторглась в Батумскую область Российской империи. 29 октября, по-прежнему не объявляя войны, отряды турецких кораблей во главе с бывшими «Гёбеном» и «Бреслау» вошли в Черное море, обстреляли Севастополь, Одессу, Новороссийск, Феодосию, заминировали подходы к их портам и уничтожили несколько русских военных и торговых судов. Этот разбойничий набег привел в ярость обычно уравновешенного Николая II. «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения вчера на Черном море! записал он в дневнике 30(17) октября 1914 г. — Только вечером под влиянием успокаивающей беседы Григория [Распутина] душа пришла в равновесие!»{302} Россия немедленно объявила Турции войну (в царском манифесте по этому случаю не были упущены «исторические задачи» России на берегах Черного моря), и 2 ноября, в день публикации манифеста, войска Кавказского фронта перешли в наступление.
