Ион Деген - После боя, Низководный мост
Вдребезги!
А я все еще не мог оторваться от прицела. Казалось, то, что осталось от "виллиса", всего лишь в нескольких метрах от нас.
Тусклое пламя. Черный дым. Груда обломков. Куски окровавленной человечены. Сизый лес, как немецкий китель.
До боя надо успеть выслать деньги в Одессу.
Пусто. Тихо. Только в радиаторах клокочет кипящая вода.
Низководный мост
— Ну вот, Счастливчик, тебе снова представляется возможность отличиться.
— Лучше бы мне представилась возможность поспать.
— Раньше от тебя такого не слышали.
— А слыхали, что можно восемь суток воевать без сна, ни на минуту не выходя из боя?
— Есть в этом какая-то правда. Есть. Но на тебя с гордостью смотрит вся бригада.
— Вся бригада… Вся бригада в могилах и в сгоревших машинах. От самой границы. А это — сброд блатных и нищих.
— Хватит, товарищ гвардии лейтенант! Распустились! Я еще не выяснил, кто дал вам право бить по физиономии офицера Красной армии.
— Да это же…
— Садитесь! Карту достаньте!
Я огляделся, куда сесть. Ничего, кроме пузатого пуфика. Командир батальона сидел на краю огромной кровати. Иш, барин какой! Под командный пункт выбрал себе спальню. Другого места не нашлось в этом проклятом имении.
Я не сомневался в том, что он снова прикажет наступать через мост. Черт возьми, какая кровать! Весь экипаж мог бы на ней поместиться. Хоть вдоль, хоть впоперек. И мягкая, должно быть. Никогда раньше я даже не предполагал, что бывают такие кровати. Ни слова больше не скажу о грузоподъемности моста. Хватит.
Лужица стаявшего снега растеклась по ковру от моих сапог. Красивый ковер. Ну и пусть. Свой дом я им не украшу.
— Ясно, товарищ гвардии лейтенант?
— Ясно. Я вложил карту в планшет и встал.
— Разрешите идти?
— Идите. Да только не вздумай снова раздавать зуботычины.
Я махнул рукой и вышел.
Заходящее солнце окровавило снег. Деревья окутаны инеем. Небо синее-синее. А на кой черт мне эта красота? Ночью будет мороз. И вообще до ночи еще надо дожить.
Я прошел мимо танков и стал спускаться к мосту. Командиры машин настороженно смотрели, ожидая, что я скажу. Но я молчал. Они молча пошли за мной. Я их не звал. Хотят — пусть идут. Здесь не опасно. Мотострелки захватили небольшой плацдарм на левом берегу. Они уже на тех высотах, метрах в ста
пятидесяти от берега.
Конечно, мост не выдержит тяжести танка. Но я больше ни слова не скажу комбату. Что они там, с ума посходили?
По реке плыло "сало" и маленькие льдинки. Вода густая, черная. Офицеры рядом со мной у перил. Стоят. Молчат. И этот здесь — младший лейтенант. Жмется, как пес с поджатым хвостом. Фонарь под глазом у него и взаправду здоровенный. Рука у меня тяжеловата. Но, слава Богу, что обошлось без пистолета. Мог и прикончить под горячую руку.
Офицер Красной армии… Комбату лишь бы читать мне мораль. Посмотрел бы он…
Этот сукин сын кантовался в тылу чуть ли не год. Охранял знамя бригады. Люди воевали, гибли, а он охранял знамя. Сегодня к утру почти не стало бригады. Смели под метелку все, что оставалось. Получилась сборная рота. Вот он и попал ко мне.
Шоссе было заминировано. Когда еще подойдут саперы! А успех операции зависел от скорости. Пошли по самому краю болота. Я приказал всем танкам идти точно по моей колее. Этот сам сел за рычаги. Сказал, что не ручается за своего механика-водителя. Все осторожно проползли. А он, гад, посадил машину в болото. Еле вытащили. Потеряли время, которое могло спасти многие жизни. То самое время, которое я не смел потратить на ожидание саперов. Ну, я его, конечно… Ясно ведь, что этот гад хотел вместо боя отсидеться в болоте, как раньше в штабе, охраняя знамя бригады.
А это кого еще черт несет к мосту? Комбат, адъютант старший. А это кто?
Сам комбриг? Впрочем, чему удивляться. Кроме моей сборной роты и кучки мотострелков, у него никого не осталось.
Еще не доходя до моста, он крикнул:
— Пора, Счастливчик, мотострелкам неуютно без вас на том берегу.
Я помедлил немного. Не хотел снова говорить о грузоподъемности моста. Вот если бы я не был евреем… Неужели они считают меня таким трусом?
Неожиданно мне на помощь пришел старший лейтенант:
— Товарищ гвардии полковник, мост не выдержит.
— Выдержит. На карте отмечено тридцать тонн. На немецкой карте. Значит есть еще запас прочности.
— Так это немцы когда напечатали карту!
— Товарищ гвардии полковник, гляньте, балки уже малость трухлявые.
— Ниже по течению есть каменный мост.
— Каменный мост, товарищи офицеры, еще в руках противника, и неизвестно, оставит ли он его целым.
Черт знает что такое! Действительно сброд блатных и нищих. Ну кто в моей роте посмел бы митинговать в присутствии комбрига?
— Кончай базар! Есть, переправиться на левый берег, товарищ гвардии полковник!
Со стыдом и болью посмотрел я на старшего лейтенанта. Он вернулся из госпиталя, получил отремонтированную старую тридцатьчетверку с семидесятишестимиллиметровой пушкой.
Машина на четыре тонны легче, чем у остальных. Ему идти первым.
Подло устроен этот мир. У старшего лейтенанта еще не окрепли рубцы. Воюет он, как зверь. Честный, скромный, смелый. Лучшего товарища не сыщешь. И вот — пожалуйста.
— Давай, товарищ старший лейтенант. На самом малом газу.
Комбат одобрительно кивнул и вместе с комбригом и адъютантом старшим отошел от въезда на мост. Как только заработал мотор, немцы открыли огонь из минометов. Пристреляли мост, гады.
Старенькая заплатанная тридцатьчетверка медленно вползла на мост. Старший лейтенант спокойно шел впереди машины. Словно не было ни одного разрыва.
Черт возьми, и такого человека я должен первым послать на смерть!
Танк поравнялся со мной. Я оторвался от перил и пошел рядом со старшим лейтенантом. Хоть этим искупить вину перед ним.
Мы прошли чуть больше половины. Осталось метров пятнадцать. Вдруг я почувствовал, что настил уходит из-под ног. Мы ускорили шаг. Побежали. Танк газанул и рывком выскочил на берег.
Нас уже ждал командир роты мотострелков, обвешанный подсумками с гранатами.
Бегом я вернулся на правый берег. Мост еще раскачивался и дрожал от боли. Гусеницы изуродовали настил. Мины шлепались в воду. Справа вырвало кусок перил вместе с настилом. Попадают, гады.
За спиной стукнуло танковое орудие. Так. Старший лейтенант вступил в бой.
Офицеры напряженно следили за моим приближением.
Танки у всех одинаковы. Чего это я всегда должен быть первым? Как бы чего не подумали?
Хрен с ним. Пусть думают. Мне и по штату сейчас не полагается быть первым.
— Товарищ гвардии младший лейтенант, вперед, на левый берег.
У него побледнел даже фонарь под глазом. Жалко, конечно. Беззащитный он какой-то. Необстрелянный. Я добавил уже не по-командирски:
— Поставите машину под тем деревом. Это вне огня. Ждите моей команды.
Он пошел к танку так, словно не было ног в его ватных брюках. И полез в башню. Ах ты, говнюк! Мин испугался! Ведь насколько спокойнее водителю, если на трудном участке перед машиной идет командир А водитель у него действительно не очень опытный. Дергает. То чуть не глушит, то рвет газ.
Я уже собрался догнать их и провести. Но мост вдруг пьяно качнулся и рухнул.
Танк погрузился в воду по самую башню. Этот, с фонарем под глазом, выскочил первым и стал карабкаться по сломанной ферме. Выбрался башнер, но снова полез в люк за товарищами.
Так. Все живы. Больше нет у меня дела к ним.
Черт возьми! Окончилась для него война. А говорят, что выживают лучшие…
Комбриг поманил меня пальцем.
— Займешь оборону фронтом на север.
Голос у него не такой уверенный, как всегда. Полковник. Хоть бы инженера своего позвал, прежде чем пороть херню. Сказал бы я ему!
Вот так всю дорогу. Субординация не позволяет сказать очередному херу моржовому, что он ни за что ни про что губит человеческие жизни. Полковник…
А может быть и он думает о субординации? Полковник подошел к мосту. На том краю стоял командир мотострелков.
— Держитесь, мотопехота, помните, что вы гвардейцы знаменитой танковой!
Командир роты вяло козырнул и, пригибаясь, пошел к холмику.
Поменять бы их местами.
Сгущались сумерки.
Подъехал "виллис". Комбриг сел в него и укатил. Комбат и адъютант старший поднялись в имение.
Огромные морозные звезды зажглись над войной. Горели пожары.
Я проверил посты и залез в танк. Ребята играли в подкидного дурака.
— Ждем тебя, командир, пора перекусить.
Башнер убрал карты и расстелил брезент. Лобовой стрелок передал мне флягу. Трофейная водка пахла тмином. Пить не хотелось. Но меховая безрукавка поверх гимнастерки и свитера была не лучшей защитой от пробиравшего до костей холода. Шинель, чтобы не мешала в танке, я оставил в батальонном тылу. Жаль. Днем оно ничего, а сейчас у меня даже душа замерзла.
