Андрей Гущин - Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий
1) анализ документов (биографический метод), причем к документам авторы пособия по прикладной военной психологии, в том числе и на зав. кафедрой военной психологии Военного университета А.Г. Караяни, относят «автобиографии, заявления, анкеты, характеристики, карты профессионального психологического отбора и учетно-послужные карточки, различные справки, отзывы о военнослужащих, дневники, письма, фотографии»{15};
2) опрос (беседа, анкетирование);
3) наблюдение и тестирование.
Традиционно различаются следующие основные элементы конфликта:
1) стороны (участники, субъекты) конфликта;
2) условия протекания конфликта;
3) образы конфликтной ситуации (предмет конфликта);
4) возможные действия участников конфликта;
5) исход конфликтной ситуации{16}.
Методологическую основу моего исследования взаимоотношений военнослужащих русской армии в период боевых действий 1904-1905 гг. в большей степени составляют источниковедческие приемы, характерные для историков, с использованием некоторых методических указаний психологов. Специфика военно-исторической антропологии ни в коем случае не избавляет исследователя от перекрестного сопоставления информации, полученной из разных источников, не позволяет игнорировать лучшие традиции отечественной исторической науки, связанные со строгим следованием за источником и соблюдением принципа историзма.
Хронологические рамки исследования охватывают период боевых действий в Русско-японскую войну 1904-1905 гг.
Территориальные рамки исследования совпадают с территорией, на которой разворачивались основные события боевых действий 1904-1905 гг.: Порт-Артур и Квантунский полуостров, Маньчжурия, Корея, Желтое море, Японское море.
ИСТОРИОГРАФИЯВсе научные работы, связанные с предметом исследования и изучаемой мною проблематикой, можно условно разделить на исследования по истории вооруженных сил, истории развития военного искусства и истории Русско-японской войны 1904-1905 гг., по теории и практике взаимоотношений и конфликтов.
До настоящего времени история Русско-японской войны изучалась в основном в рамках классического подхода к описанию военной истории, предполагающего реконструкцию событий в хронологическом порядке{17}, анализ военного потенциала сторон, объяснение причин побед и поражений{18}, описание подвигов{19}. Описательность и хронологическая система организации материала характерны как для большинства монографических исследований, так и для коллективных исторических трудов и публикаций документов[1]. Кроме того, в фокус внимания исследователей попадала военная техника{20}, стратегия и тактика сторон — участниц конфликта{21}. Недостатком такого подхода является игнорирование проблемы «человека на войне», внимание только к известным личностям (генералитет), использование мемуаров лишь в качестве вспомогательного источника для исторической реконструкции событий.
Конфликты между высшими должностными лицами упоминались в литературе, но эти упоминания служили для указания на низкий моральный уровень царского генералитета, причем упоминались только служебные столкновения между А.Н. Куропаткиным, Е.И. Алексеевым и O.K. Гриппенбергом{22}. Трения между генералами назывались в числе факторов, влиявших на итоги отдельных военных операций, но при этом проявления этих трений не раскрывались{23}. Однако оценка конфликтов среди генералитета только в формате личной неприязни, присутствующая в работах по истории Русско-японской войны 1904-1905 гг., по моему мнению, является лишь «верхушкой айсберга» в проблематике взаимоотношений индивидов на войне. До революции 1917 г. изучение конфликтов среди высшего командования вооруженных сил было неосуществимо по той простой причине, что участники войны (генералитет) продолжали службу и входили в корпорацию могущественной чиновно-административной элиты. С другой стороны, перед дореволюционными историками стояла задача первичного описания хронологии событий 1904-1905 гг., накопления эмпирических фактов. Основная часть дореволюционных исследователей событий 1904-1905 гг. — преподаватели военных учебных заведений разных уровней, поэтому обращение к конфликтам среди высшего командного состава для них, прежде всего по этическим причинам, было запретным полем (из-за принадлежности к офицерскому корпусу). В советский период изучение Русско-японской войны ограничивалось рамками, заданными работами В.И. Ленина «о поражении царизма» и «маленькой победоносной войне на Дальнем Востоке»{24}. Конфликты среди представителей отжившего дворянского сословия не интересовали исследователей. В таких знаковых для советской эпохи работах, какими являются исследования Н.А. Левицкого и А.И. Сорокина, разногласия среди высших офицеров Маньчжурской армии не подверглись анализу{25}. В англоязычной научной литературе в назывном порядке отмечались разногласия между А.Н. Куропаткиным и Е.И. Алексеевым{26}, второй вектор проблем взаимоотношений целиком связывался зарубежными исследователями со скандальным отъездом O.K. Гриппенберга из действующей армии{27}.
В работах, посвященных истории вооруженных сил и истории офицерского корпуса, не поднималась проблема взаимоотношений младших и старших офицеров в русской дореволюционной армии{28}. Более того, существует ошибочное, на наш взгляд, утверждение, что высокая степень корпоративности офицерского корпуса якобы нивелировала саму возможность возникновения серьезного конфликта между ними{29}. Взаимоотношения рядовых солдат и офицеров русской императорской армии по-разному представлены в работах историков. Советские историки описывали взаимоотношения представителей офицерского корпуса и нижних чинов при помощи категорий «истязатели» и «истязаемые»{30}. Другая крупная группа работ, посвященных истории армии и флота, среди которых самая значимая — «История русской армии» А.А. Керсновского, оценивала взаимоотношения нижних чинов и офицеров как отношения членов большой дружной патриархальной семьи{31}. В.Ю. Грибовский в монографии, посвященной адмиралу 3. П. Рожественскому, указывает на то, что конфликты среди комбатантов вовсе не принимали опасного характера и не выходили за рамки воинской дисциплины{32}. Кроме исследований по военной истории проблема взаимоотношений нижних чинов и офицеров затрагивалась в трудах, посвященных участию вооруженных сил в революционном движении{33}. В работах о роли армии в событиях 1905-1907 гг. на обширном материале доказывается, что фактор конфликтности во взаимоотношениях двух основных категорий военнослужащих дореволюционной армии нередко оказывался веской причиной солдатской революционности{34}. В работах, связанных с участием армии в революционных событиях 1905-1907 гг., хорошо демонстрируется закономерность, согласно которой выступления солдатской массы возникали на почве материального обеспечения и претензий к конкретным командирам{35}. Общая оценка повседневности русской императорской армии в работах о революционных событиях 1905-1907 гг. такова: «В армии царили безрассудное повиновение, раболепие, мордобой»{36}. Также необходимо заметить, что работы, в которых объектом изучения выступает офицерский корпус, игнорируют взаимоотношения командного и рядового состава{37}.
При обращении к историографии наибольший интерес для меня представляют работы, выполненные в рамках подхода, получившего название «военная антропология», или «военно-историческая антропология»{38}. Достижениями военно-антропологического подхода на сегодняшний момент стали освещение взаимоотношений различных категорий военнослужащих и специфика взаимоотношений представителей различных возрастов в военных учебных заведениях{39}, а также то, что условно принято называть неформальными традициями{40}. Перестала быть terra incognita и проблематика, связанная с присутствием отличительной субкультуры в рядах воинских формирований в разные эпохи и в связи с различными военными конфликтами. Исследователи приходят к выводам, что в XIX в. на протяжении долгой Кавказской войны происходило разделение Кавказского корпуса по принципу принадлежности к «русским» и «кавказским» частям{41}, а применительно к события начала XX в. — Гражданской войне — уместно говорить о наличии в составе белых армий условного разделения на «первопоходников» (участники так называемого первого Ледяного похода. — А.Г.), т.е. «цветные» полки — офицерские формирования с яркой формой, и остальные формирования Добровольческой армии{42}. Изучаются тендерные аспекты участия женщин в качестве комбатантов в войнах России, причем особый интерес у исследователей вызывает материал новейшего времени, т. е. локальные конфликты: Афганистан, Абхазия, Чечня{43}. Необходимо также отметить динамичное развитие междисциплинарного изучения проблем выхода из войны{44} и вопросов реабилитации участников военных конфликтов{45}. Делаются шаги и в направлении изучения таких интересных вопросов, как быт и повседневность «человека воюющего»{46}. В России применением вышеупомянутого подхода к Русско-японской войне 1904-1905 гг. занимается Л.В. Жукова{47}. Сфера ее интересов лежит вокруг деятельности военного духовенства, проблемы формирования образа врага, проблем восприятия времени и пространства на войне{48}. В отечественной и англоязычной историографии не существует крупных самостоятельных работ по Русско-японской войне, выполненных в рамках так называемого социального, или военно-антропологического, подхода к военной истории. Этот подход в отечественной историографии связывают лишь с именами Е.С. Сенявской и О.С. Поршневой{49}. В их работах представлены образцы того, как должен работать с источниками исследователь и с каких методологических позиций изучать военную проблематику, находясь в поле военно-антропологического подхода к истории. Но хронологически конкретные исследования этих авторов посвящены Первой мировой и последующим войнам и военным столкновениям России в XX в.{50} либо рассматривают проблемы восприятия образа врага, а не систему конфликтов и взаимоотношений на войне{51}.
