Эндрю Робертс - Смерч войны
Несопоставимы были и потенциалы противоборствующих сторон. В декабре 1941 года население Германии составляло 79 миллионов человек, Японии — 73 миллиона, Италии — 45 миллионов, Румынии — 13,6 миллиона, Венгрии — 9,1 миллиона. В СССР насчитывалось 193 миллиона человек, в США — 132 миллиона, в Великобритании — 48 миллионов, в Канаде — 11,5 миллиона, в Австралии — 7,1 миллиона, в Новой Зеландии — 1,6 миллиона. К этому надо добавить многомиллионное население Индии и Китая, внесших значительный вклад в победу союзников, и условно Франции, вклад которой в победу оставлял желать лучшего[1436]. После того как Италия перешла в другой лагерь, суммарная численность населения с обеих сторон была такова: 175 миллионов человек против 438 миллионов. Кроме того, союзники с 1941 года контролировали две трети природных ресурсов мира и, соответственно, производство стали, добычу нефти и угля, и это тоже служило гарантией победы. Тем не менее Германия капитулировала лишь в мае 1945 года, а для окончательного усмирения Японии через три месяца понадобились две атомных бомбы. Эти две нации продержались так долго только благодаря невероятной стойкости духа и высочайшей боеспособности войск, особенно германских. Вплоть до конца 1944 года примерно в тех же военных условиях британцы и американцы несли на двадцать-пятьдесят процентов больше потерь, чем немцы, а потери русских войск были еще значительнее[1437]. Немцы потерпели поражение из-за своего фюрера и общего материального и экономического превосходства союзников, но факт остается фактом: они были лучшими солдатами в продолжение всей Второй мировой войны за исключением ее последних месяцев, когда им не хватало ни техники, ни горючего, ни подкреплений, ни воздушной поддержки.
Вторжение в Россию всегда было сопряжено с проблемами тыловой поддержки. На ранних этапах операции «Барбаросса» немцы брали верх почти при каждом столкновении вне зависимости от численности русских войск. Трудности возникали, когда пехота отставала от танков, особенно в осеннюю слякоть 1941 года. Если бы немцы попытались взять и Ленинград и Москву в 1942 году, то русские могли выставить против них пятьсот дивизий. Единственно разумным решением было наступать на Москву, главный политический, административный и коммуникационный центр России. Если бы немецкая ударная группа в сентябре 1941 года прорвалась за Москву — то есть дальше на восток, — то советская столица могла пасть, хотя это означало бы тяжелые уличные бои, какие велись в Сталинграде. В отличие от Сталинграда, снабжавшегося с другого берега Волги, Москва была бы лишена такой возможности, если бы Гудериан и Гот окружили ее с востока.
Падение Москвы вызвало бы не только разложение морального духа в России, но и сковало бы русские резервы и материально-техническую поддержку других городов. Поражению немцев способствовали в основном огромные расстояния, транспортные и тыловые проблемы (усугублявшиеся партизанами), грязь, снег и неисчерпаемые человеческие ресурсы России, расходовавшиеся с чудовищной небрежностью. И все же — разреши Гитлер Федору фон Боку в августе 1941 года бросить на Москву все силы группы армий «Центр», дальнейшие события могли развиваться по другому сценарию. В Москве вполне мог произойти политический кризис, согласись Сталин уехать за Урал на специальном поезде, который уже ждал его 16 октября 1941 года. Берия в частном порядке предлагал ему оставить столицу, хотя и не выступил официально с этой инициативой в ставке. Поскольку Япония не напала на Россию с востока, то Гитлер скорее всего ограничился бы заключением с послесталинским режимом мира, позволявшего русским контролировать всю территорию за Уралом, — более жесткого варианта Брест-Литовских соглашений, подписанных большевиками с кайзером в 1918 году. В действительности все вышло иначе. Решающую роль сыграла исключительная способность Советского Союза мобилизоваться, наладить, несмотря на потерю почти половины своей тяжелой промышленности, производство огромного количества танков Т-34 и поставить под ружье 25 миллионов человек (русским помогло и то, что люфтваффе 70 процентов самолетов должны были держать на западе для борьбы с британскими и американскими военно-воздушными силами).
Надо полагать, у германского рейха было бы больше шансов на успех, если бы на фюрерских конференциях возобладали мнения профессионалов: Браухича — по поводу Дюнкерка, Галланда— во время «Битвы за Англию», Манштейна — в битве под Сталинградом, Роммеля — перед сражением за Эль-Аламейн, Гудериана — под Курском и многих других генералов в отношении многих других операций. Но Гитлер не мог отдать войну на откуп генералам. Сверхчеловек, всевидящий, всемогущий и всезнающий, любящий военную историю и способный по памяти воспроизвести уйму деталей и фактов, психологически и эмоционально не мог позволить себе оставаться на задворках мировой войны, не в пример королям Георгу VI и Виктору Эммануилу III. К счастью, нацистская идеология, посеявшая смерть, погубила и саму себя. Германский националист-экспансионист (вроде Бисмарка или Мольтке), но не нацист, вероятно, тоже не смог бы разгромить Россию, а лишь еще больше затянул войну и загубил еще больше людей.
Разбирая просчеты Гитлера, нельзя забывать о том, что генералы, и не только Кейтель и Йодль, соглашались с фюрером и вооружали его аргументами. И дело тут не только в отношениях между Гитлером и верховным командованием, как это пытались представить послевоенные историки-полководцы Манштейн, Гудериан и Блюментрит. Неверно было бы думать, что генералы всегда были правы, а фюрер всегда был не прав. Гитлер же обдумывал и одобрял операции по разгрому Польши, Норвегии, Франции, Югославии, Греции и Крита. Не следует забывать и о том, что никто из генералов не выступил против концепции операции «Барбаросса», строившейся на чрезмерно оптимистичных оценках разведки. А фюрерская директива № 21, предписывавшая вооруженным силам Германии еще до завершения войны с Англией быть готовыми разгромить Советскую Россию одним молниеносным ударом и гарантировавшая войну на два фронта, была принята еще 18 декабря 1940 года, за шесть месяцев до начала русской кампании. Манштейн первоначально тоже считал, что Паулюсу надо держаться в Сталинграде. Клюге был против того, чтобы главное наступление вести на Москву, и Бок в целом поддерживал общую стратегию Гитлера в России. То, что генералы чаще всего помалкивали, объясняется просто: несмотря на всех их Железные и Рыцарские кресты, они были трусами, каких немало развелось в нацистской Германии. Эти жаждущие чинов профессионалы понимали, что пререканиями с фюрером ничего не добьешься.
Немецкие генералы относились друг к другу с презрением, но это еще не значит, что они не могли вести войну рациональнее, будь во главе штаба более уважаемый и менее угодливый человек, чем Вильгельм Кейтель. Как и в любой армии, играли свою роль личные амбиции и конфликты. Взаимные антипатии между Цейтцлером, Манштейном, Клюге и Гудерианом перед Курской битвой, описанные выше, лишь один из примеров дрязг, раздиравших германское высшее командование. Единство среди генералов вообще вещь немыслимая. Соперниками были не только Жуков, Конев и Рокоссовский, но и Паттон, Монтгомери и Брэдли. Отставка одного генерала всегда означает возможность выдвинуться другому.
Алан Кларк отмечал: «Нет никаких свидетельств того, что Гитлер когда-либо менял свое мнение по вопросам стратегии под влиянием функционеров в партии или старших офицеров в армии»[1438]. Если Гитлер и генералы и соглашались в чем-то, то почти всегда генералы соглашались с ним, а не наоборот. Германия фактически проиграла войну уже в Курской битве, и нам повезло, что Гитлер крайне редко прислушивался к своим лучшим генералам и стремился избавляться от них, иначе война затянулась бы до 1946 года и даже дольше. В этом смысле уничижительные ремарки Черчилля по поводу «военной гениальности» и «великого мастерства» ефрейтора Гитлера были абсолютно к месту. Надо сказать, что западные союзники решали военные проблемы на коллегиальной основе: комитеты начальников штабов и США и Великобритании вырабатывали общую стратегию совместно и с учетом мнений политиков. Естественно, возникали споры между политиками и штабами, между американцами и британцами, но традиции джентльменства, открытость обсуждений (в соответствующих параметрах безопасности), отсутствие страха перед диктатором, давние обычаи сводить разные мнения воедино превращали конфликты в творческие дебаты и давали лучший результат[1439]. Даже в ставке, где исключалось любое из указанных положений, Сталин допускал определенную свободу дискуссий по военным вопросам, если они не затрагивали политику, которая была исключительно его сферой. Катастрофические поражения 1941 года оказали на него отрезвляющее влияние, и он понял, что и ему, и России не обойтись без таких людей, как Жуков, Конев и Рокоссовский. Гитлер же уповал только на свое всеведение, игнорируя мнение советников даже тогда, когда судьба нацизма висела на волоске.
