Владимир Шигин - Повелители фрегатов
Завалишин говорит, что в его время случаи пьянства в корпусе были очень редки и что курение табаку в закоулках и уход из корпуса без спроса были самыми серьезными проступками. Кадеты таскали огурцы с окрестных огородов, но Завалишин уверяет, что это следует рассматривать не как воровство, а как проказу, так как главная цель была насмеяться над огородниками и одурачить их. За все время нахождения Завалишина в корпусе был исключен только один воспитанник, за участие в «бунте», при котором кроме эконома были оскорблены «неприличными криками» некоторые офицеры. По словам Завалишина, дежурные гардемарины били поваров (почему-то старшие из них состояли в офицерских (гражданских) чинах), когда ловили их на воровстве провизии. В это время в дежурство по корпусу назначались два гардемарина, старший и младший, которые в день своего дежурства приглашались к офицерскому столу. Корпусные офицеры давали за деньги частные уроки желающим воспитанникам. Так, Завалишин упоминает, что он нанимал для репетиций по вечерам полковника де-Ливорна, командовавшего 1-й ротой. Выпускные экзамены производились рядом особо назначаемых комиссий: флотской, артиллерийской, астрономической, духовной и т.д.
Несмотря на это, в офицеры производились все же «единственно потому, что для укомплектования флота надобно было выпускать каждый год известное число офицеров». Очень интересны замечания Завалишина об его попытках умственно развивать подчиненных ему кадет и гардемарин путем чтения книг по истории и географии. Связь между корпусным офицером и воспитанниками была очень тесная. Как только Завалишин приходил в роту, его немедленно окружала густая толпа, к которой постепенно присоединялись воспитанники других рот. Завалишин вел переписку с родителями своих питомцев и даже иногда оказывал денежную помощь в случае нужды. Он посещал каждый день в лазарете больных своей роты и класса. Контраст с нравами кронштадского периода корпуса екатерининских времен необычайно резок. От чисто палочной дисциплины времен Штейнгеля до методического воспитания кадет и гардемарин своей роты Завалишиным необычайно далеко.
Декабрист А.П. Беляев в своих «Воспоминаниях» рисует нищенскую жизнь статских преподавателей корпуса. Он упоминает о жалованье в 200 рублей ассигнациями в год, платимом этим учителям. Несмотря на это, отозвался о том учителе, у которого он жил до зачисления в штат корпуса, как о человеке «весьма умном, даже ученом и философе». Этот бедняк-учитель до того берег свое платье, что никогда не притрагивался к нему щеткой. Телесные наказания процветали и при Беляеве, поступившем в корпус в 1815 году. Он говорит про своего ротного командира, что у него «первое и единственное наказание были розги». Он отмечает все-таки, что братья князья Шихматовы, бывшие в то время корпусными офицерами, телесных наказаний не применяли. При Беляеве, так же как и при Завалишине, физические наказания создавали спартанские нравы. Тех кадет, которые под розгами не кричали, называли чугунами и стариками. Последнее название было особенно почетным. Сражения между старшими гардемаринами — трехкампанцами — и младшими двухкампанцами — происходили и при Беляеве. Дрались стенка на стенку, храбрейшие вели за собой остальных. Корпусные поэты писали длинные поэмы в честь этих боев на корпусном дворе.
При Беляеве классы занимали много времени: четыре часа до обеда и четыре часа после обеда, причем ежедневно преподавалось четыре предмета. Таким образом, уроки продолжались по два часа. Об учителях он говорит, что они были оригинальные, хотя и хорошо знавшие свое «дело». Об учителе математики, П.И. Исакове, Беляев говорит, что он «преподавал превосходно». Другой хороший учитель был А.Е. Воронин, преподававший историю так увлекательно, что в его класс приходили слушать воспитанники из других классов, где, случалось, не было учителя. По словам Беляева, учителя добросовестно выполняли свои обязательства и беспристрастно относились к воспитанникам. Таким образом, труды Гамалеи не прошли даром, и дело обучения в корпусе во вторую половину царствования Александра I было поставлено на совершенно другом уровне, чем при Екатерине II. Во времена Беляева разные виды спорта были очень развиты в корпусе. Помимо городков играли еще в житки — «один бил по очереди, один подавал мячик, третий стоял в поле и должен был поймать на лету мячик». Зимой катались на коньках, как и прежде.
Служба в корпусной церкви, по отзыву Беляева, совершалась благоговейно и благолепно. Пел хороший хор певчих. Хоровое пение было очень развито, причем пели не только духовное, но и светское. В этот период в корпусе было замечательное возрождение религиозной жизни, благодаря иеромонаху Иову, о котором будет особо упомянуто в связи с масонством на флоте. Иеромонах Иов, «ревностный пастырь… овладел сердцами всех… По галереям корпуса за ним обыкновенно следовали группы кадет». По-видимому, деятельность этого иеромонаха в корпусе вызвала серьезный подъем интереса к религии и оставила глубокий след на нравственном облике питомцев корпуса. Корпус отозвался, таким образом, на общий подъем религиозного чувства в русском обществе во вторую часть царствования Александра I.
Кадеты и дружили, и враждовали между собой крепко. «Дружба наша была идеальная, а вражда безмерная… избегали друг друга года по два и более». Пища была скромная. Торты и жареные гуси давались только на Рождество и Пасху.
В. Даль в своем «Мичмане Поцелуеве» рисует картину, пожалуй, менее привлекательную, чем отражение корпусной жизни в воспоминаниях Завалишина и Беляева. Он говорит, что «Поцелуев понял в первые три дня своего пребывания в корпусе, что здесь всего вернее и безопаснее как можно меньше попадаться на глаза, не пускаться никогда и ни в какие детские игры, а сидеть, прижавшись к стенке тише воды, ниже травы»… «Тогда секли с большим прилежанием каждого, кто попадался в так называемой шалости, то есть, кого заставали за каким бы то ни было занятием, кроме учебных тетрадей… дежурный барабанщик… не успевал припасать розг…» Можно думать, что Даль сгустил краски, так как воспоминания его современников рисуют жизнь спартанскую, но не забитую. По этому вопросу впоследствии была очень интересная полемика между Завалишиным и Далем. Даль оставил любопытные замечания по поводу корпусного языка, наводненного, как уже упоминалось прежде, словами новгородского происхождения. В корпусном лексиконе были: бадяга, бадяжка, бадяжник, новичок, петлепный, копчинка, старик, старина, стариковать, кутило, огуряться, огуряло, отказной, отчаянный, чугунный, жила, жилить, отжилить, прижать, прижимало, сводить, свести, обморочить, втереть очки, живые очки, распечь, распекало, отдуть, накласть горячих, на фарт, на ваган, на шарап, фурка. Старые кадеты одевались в широкие собственные брюки, носили портупейки или ременные лаковые пояски с медным набором и левиками.
В плавание гардемарины ходили охотно: об этом говорит и Даль: «Счастлив и доволен, когда вышел в гардемарины и пошел на плоскодонном фрегате до Красной Горки». В плавании считалось шиком ходить в рабочей измаранной смолою рубахе, подпоясавшись портупейкой, в фуражке на ремешке или цепочке. В это время плавание продолжалось лишь месяц.
Любопытно упоминание об учителе плавания. Занимал эту должность одичавший француз Кобри, вывезенный с островов Тихого океана во время одного из первых кругосветных плаваний русских судов. Лицо Кобри было покрыто синей татуировкой, плохо шедшей к шитью русского мундира. Беляев говорит о двухмесячном плавании гардемарин между Петербургом и Кротншадтом, во время которых гардемарины исполняли все матросские работы. Однокампанцы в начале плавания боялись лазать на мачты, и некоторых из них поднимали на конце. Путенсванты особенно пугали робких новичков. В походе гардемаринам давали чай в оловянной миске с сухарями. Чай черпали ложками, как суп.
Михаил Бестужев в своих воспоминаниях о брате (Марлинском) рисует картину увлечения молодежи спортом. В матросской рубашке, парусиновых брюках молодой Бестужев «бросился в матросский омут очертя голову». Считалось молодечеством пробежать по рею, не держась за лисель-спирит, спуститься вниз головою по одной из снастей с топа мачты; кататься по парусами на шлюпке в свежий ветер, не брать рифов и черпать бортом воду — за это старики гардемарины называли новичка «товарищем».
В заключение упомянем о поучении Николая Бестужева, бывшего тогда корпусным офицером, брату Петру, шедшему в первое плавание на яхте «Голубок»: «Не давай себя в обиду, если под силу — бейте сами, а отнюдь не смейте мне жаловаться на обидчиков… всего более остерегайтесь выносить сор из избы, иначе вас назовут фискалами и переносчиками и тогда горька будет участь ваша».
М. Бестужев в своих заметках «Об отце, учителях и друзьях», несмотря на крайне критический отзыв о массе учительского состава Корпуса, «наших образователей, нанимавшихся у Карцова за медные гроши», с глубоким уважением говорит об Л. Давыдове, читавшем дифференциальное и интегральное счисления: «смелый, бойкий взгляд на преподаваемые предметы, ясность изложения, краткость и сила». О знаменитом преподавателе Кузнецове, у которого учился старший Бестужев, Михаил Бестужев говорит, что тот имел такой дар влюбить своих учеников в науку, что «шалуна-линивца сделал первым своим учеником». О Гамалеи Бестужев отзывается восторженно, как о «замечательном спеце той эпохи». Этот даровитый педагог продолжал учить своих питомцев, даже потеряв зрение. П. Бестужев, когда был корпусным офицером преподавателем, создал физический кабинет и ввел преподавание физики по своей инициативе и, вначале, на свои средства. Необходимо также упомянуть о преподавателе русской литературы Василевском, которого М. Бестужев называет философом и знатоком русской литературы.
