Илья Деревянко - «Белые пятна» Русско-японской войны
Посмотрим теперь, как была организована разведывательная служба военного ведомства России в первые годы двадцатого столетия.
Схематическое изображение системы организации военной разведки России по внешнему виду чем-то напоминало осьминога. Во главе — мозговой центр в лице генерал-квартирмейстера Главного штаба, от которого тянулись щупальца к штабам военных округов[26] и военным агентам[27] за рубежом, от которых, в свою очередь, расходились нити тайной агентуры. Кроме того, разведывательную информацию собирали дипломаты, чиновники Министерства финансов и морские атташе, имевшие собственную агентуру. Собранные сведения они посылали своему непосредственному начальству, которое, в свою очередь, переправляло их в разведывательный центр Главного штаба. Накануне Русско-японской войны таким центром был военно-статистический отдел управления 2-го генерал-квартирмейстера. В это время должность 2-го генерал-квартирмейстера занимал генерал-майор Генерального штаба Я.Г. Жилинский, а должность начальника военно-статистического отдела — генерал-майор Генерального штаба В.П. Целебровский. В состав отдела входили четыре отделения: 6-е (по военной статистике России), 7-е (по военной статистике иностранных государств), 8-е (архивно-историческое) и 9-е (оперативное){130}. Разведкой непосредственно занималось 7-е отделение, насчитывающее в своем составе 14 человек и возглавляемое генерал-майором Генерального штаба С.А. Ворониным{131}. Именно здесь сосредоточивались и обрабатывались сведения, поступающие из штабов военных округов и от военных агентов за рубежом. Следует отметить, что в XIX веке разведывательная служба России ни в чем не уступала своим зарубежным конкурентам. Однако к началу XX века положение существенно изменилось.
Наступила эпоха бурного развития военной техники и тотальных войн, охватывающих все стороны жизни государства. Значительно возросло значение агентурной разведки, увеличилось число ее объектов и способов ведения. Это потребовало резкого увеличения финансовых ассигнований, а также более прочной и надежной организации. Между тем русская разведка не успела вовремя перестроиться и к началу войны с Японией уже во многом не отвечала требованиям времени. Первой и главной причиной этого было скудное финансирование со стороны государства. До войны с Японией Главному штабу по 6-й смете «на негласные расходы по разведке» ежегодно отпускалась сумма в 56 950 руб. в год, распределявшаяся между военными округами от 4 до 12 тыс. руб. на каждый. Военно-статистическому отделу на нужды разведки выделялось около 1 тыс. руб. в год. Исключение представлял Кавказский военный округ, которому в персональном порядке отпускались ежегодно 56 890 руб. «для ведения разведки и содержания тайной агентуры в Азиатской Турции»{132}. (Для сравнения: Германия на «негласные расходы по разведке» только в 1891 г. выделила 5 251 000 рублей; Япония, готовясь к войне с Россией, затратила на подготовку тайной агентуры около 12 миллионов рублей золотом.{133})
Отсутствие необходимых денежных средств затрудняло вербовку, и зачастую резиденты[28] русской разведки были вынуждены отказываться от услуг потенциально перспективных агентов только потому, что им нечем было платить.
Помимо недостатка денежных средств были и другие причины, обусловившие отставание разведслужбы России.
Разведка велась бессистемно, при отсутствии общей программы. Военные агенты (атташе) посылали донесения то в Главный штаб, то в штабы ближайших военных округов. В свою очередь, штабы округов не всегда считали необходимым делиться с Главным штабом полученной информацией{134}. (В данном случае мы сталкиваемся с проявлением того сепаратизма, о котором уже говорилось в 1-й главе.)
Необычайно остро стояла кадровая проблема. Офицеры Генерального штаба, из числа которых назначались сотрудники разведорганов и военные атташе, в области агентурной разведки за редким исключением были малокомпетентны. Граф А.А. Игнатьев, работавший одно время в разведотделении штаба Маньчжурской армии, писал: «В академии (Генерального штаба. — И. Д.) с тайной разведкой нас даже не знакомили. Это просто не входило в программу преподавания и даже считалось делом грязным, которым должны заниматься сыщики, переодетые жандармы и другие темные личности. Поэтому, столкнувшись с реальной жизнью, я оказался совершенно беспомощен»{135}.
В наиболее плачевном состоянии оказалась в те годы организация сбора разведданных в Японии. Японской армии не придавали серьезного значения, и Военное министерство не считало нужным особо тратиться на разведку в этом направлении. Вплоть до начала войны здесь полностью отсутствовала сеть тайной агентуры. В 1902 г. командование Приамурского военного округа поставило вопрос о создании в Японии, Корее и Китае сети тайной агентуры из числа местных жителей и иностранцев для повышения эффективности сбора разведданных, а также на случай войны. Однако Главный штаб ходатайство отклонил{136}, опасаясь дополнительных расходов.
Русские военные агенты не знали японского языка. (В академии Генерального штаба его стали преподавать уже после войны 1904–1905 гг.) У них не было своих надежных переводчиков, а переводчики, предоставляемые в распоряжение военного агента местными властями, все сплошь являлись информаторами японской контрразведки. В данном случае весьма характерно донесение военного атташе из Японии от 21 марта 1898 г.: «Китайские идеографы (иероглифы. — И. Д.) составляют самую серьезную преграду для деятельности военного агента в этой стране (Японии. — И. Д.). Не говоря уже о том, что эта тарабарская грамота исключает возможность пользоваться какими-либо случайно попавшимися в руки негласными источниками, она ставит военного агента в полную и грустную зависимость от добросовестности <…> японца-переводчика <…> Положение военного агента может быть поистине трагикомическим. Представьте себе, что Вам предлагают приобрести <…> важные и ценные сведения, заключающиеся в японской рукописи, и нет другого выхода, при условии сохранения необходимой тайны, как послать рукопись в Петербург, где проживает единственный наш соотечественник, знающий настолько письменный японский язык, чтобы быть в состоянии раскрыть содержание японского манускрипта. Поэтому для военного агента остается лишь один исход — совершенно и категорически отказаться от приобретения всяких секретных письменных данных»{137}.
Кроме того, разведка затруднялась спецификой этой страны. Если в европейских государствах военный атташе, помимо негласных источников, мог почерпнуть большое количество информации из прессы и военной литературы, а в Китае продажные сановники императрицы Цы Си чуть ли не сами предлагали свои услуги, то в Японии все обстояло иначе. Официальные издания, доступные иностранцам, содержали лишь умело подобранную дезинформацию, а императорские чиновники, спаянные железной дисциплиной и проникнутые фанатичной преданностью к «божественному микадо», не проявляли, как правило, ни малейшего желания сотрудничать с иностранными разведчиками. Японцы, с древних времен с глубоким почтением относившиеся к искусству шпионажа, бдительно следили за всеми иностранными атташе, что еще больше затрудняло их работу.
В 1898 г. военным агентом в Японии был назначен подполковник Б.П. Ванновский, сын предшественника А.Н. Куропаткина на посту военного министра. Б.П. Ванновский раньше не имел никакого отношения к разведке. В 1887 г. он закончил Пажеский корпус, затем служил в конной артиллерии. В 1891 г. закончил с отличием академию Генерального штаба. Потом командовал эскадроном в драгунском полку. В Японию его назначили временно, так как находившийся там военный агент попросил шестимесячный отпуск по семейным обстоятельствам. Однако обстоятельства сложились так, что временное назначение перешло в постоянное, и Б.П. Ванновский оставался военным атташе вплоть до начала 1903 г. Отправляя Ванновского в Японию, А.Н. Куропаткин поставил на представлении начальника Главного штаба такую резолюцию: «Считаю подполковника Ванновского подходящим для исполнения обязанностей военного агента. Верю в его энергию и добросовестность»{138}.
Прибыв в Японию, Ванновский убедился, что его предшественник недаром стремился обратно в Россию. Несмотря на высокое жалованье (около 12 000 руб. в год), престижную должность и прочие блага, военный агент в Японии чувствовал себя очень неуютно. Образно выражаясь, он был подобен слепому, которого заставляют описывать то, что находится вокруг него. Из-за отсутствия сети тайной агентуры и незнания японского языка военный атташе видел лишь то, что ему хотели показать, и слышал лишь то, что нашептывали японские спецслужбы, изрядно преуспевшие в искусстве дезинформации. Ко всему прочему Ванновский, несмотря на энергию и добросовестность, о которых упоминал Куропаткин в своей резолюции, как и большинство строевых офицеров, был абсолютно некомпетентен в вопросах «тайной войны». Все это не могло не отразиться на результатах его работы.
