Максим Оськин - Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне
Общий итог огневой мощи русской кавалерии, вынужденной, как правило, действовать против австро-германской пехоты, подводит Б.М. Шапошников. Он сообщает, что до Первой мировой войны среди кавалеристов бытовал термин «завеса» как средство ведения боя с неприятельской пехотой. Этот принцип не оправдал себя уже в начале войны (Варшавско-Ивангородская наступательная операция) именно в силу слабости огня в коннице. «Более пяти с половиной наших кавалерийских дивизий создавали эту завесу на левом берегу Вислы в сентябре 1914 года, чтобы задержать быстро наступавшую 9-ю немецкую армию. Но едва ли такая кавалерийская завеса могла долго противостоять превосходящим силам противника. Напомним, что немецкая пехотная дивизия имела 72 орудия, а наша кавалерийская дивизия могла противопоставить им лишь 8 — 12 орудий. Мы выигрывали только время, заставляя противника развертываться в боевой порядок… Большей частью кавалерийские дивизии, открывая дальний артиллерийский огонь, при приближении пехоты противника отходили назад… Опыт нашей кавалерийской завесы на левом берегу Вислы осенью 1914 года доказал, что давно прошли те времена, когда конница могла действовать с той же огневой мощью, которую она имела в конце XVIII или начале XIX века…»[55].
На вооружении всадников находились шашки и трехлинейные винтовки со штыком (у казаков винтовки до 1915 года были без штыка). Незадолго перед войной регулярная конница, как и казаки, получила пики. Поначалу это нововведение вызвало немало нареканий и недовольства, так как пики оказались вещью, чрезвычайно неудобной на походе. Однако с открытием боевых действий войска убедились, что в конном бою пика оказалась просто незаменимой, будучи гораздо лучшим оружием, нежели сабля. Тот же знаменитый казак К. Крючков также совершил свой подвиг, действуя пикой, а не шашкой. Так что довольно скоро пикой вооружились и унтер-офицеры, и даже часть молодых офицеров, непосредственно участвовавших в конных стычках.
Подытоживая, следует сказать, что конница не могла состязаться с пехотными подразделениями противника в огневом бою. Причем даже небольшие пехотные нерасстроенные части с успехом противостояли конным массам, если последние позволяли втягивать себя в стрелковый бой в спешенных строях. Это обстоятельство выявилось уже в самом начале войны — бой под Каушеном 6 августа 1914 года конной группы ген. Г. Хана Нахичеванского (1-я армия Северо-Западного фронта), на второй день с начала вторжения русских армий в Восточную Пруссию. Главным назначением кавалерии являлись удары по флангам противника, лучше — расстроенного огнем пехоты и морально надломившегося. В этих условиях конница принимала на себя задачу скорее преследования отступающего врага, нежели открытого противостояния ему в прямом лобовом бою. В период Первой мировой войны, когда значение кавалерии как одного из основных родов войск неуклонно падало, конница зачастую играла психологическую роль. Личный состав потерпевшей поражение стороны часто впадает в панику, что приводит к распространению самых нелепых слухов, становящихся причиной для необдуманных и ненужных действий. Существенным компонентом панических слухов, по свидетельству участников войны, являлся слух о неприятельской кавалерии, находящейся поблизости и готовой в любую минуту ударить по расстроенным войскам. Значение панических слухов описывает врач 70-й артиллерийской бригады в августе 1914 года (5-я армия): «Сакраментальное слово «кавалерия» оказало немедленное действие, и всех охватило неукротимое желание бежать, бежать без оглядки… Глубокое молчание леса казалось преисполненным враждебной и загадочной тайны. Повсюду, куда ни глянешь, чувствуешь занесенную над тобой свинцовую лапу войны. От каждого шороха в лесу несется заразительный шепот: «Кавалерия». И страх леденяще-мертвыми пальцами прикасается к сердцу. Чувствуешь себя охваченным судорожным припадком»[56].
Для восполнения потерь и подготовки пополнений внутри империи располагались три запасные кавалерийские бригады, включавшие в себя восемь запасных конных полков. Также — Кавалерийский запасной дивизион для подготовки кадров конной артиллерии. Три кавалерийских училища — Николаевское, Елисаветградское, Tвepcкoe — давали Действующей армии кавалерийских офицеров. Сравнительно малое количество офицеров кавалерии (немногим более двух тысяч в регулярных кавалерийских дивизиях и бригадах к началу войны), наряду с выбором лучших людей, обеспечивало высокое качество офицерского корпуса. М. Мураховский вспоминал: «…наша доблестная конница, насчитывающая всего лишь 56 регулярных армейских полков, представляла как бы особую, замкнутую касту в рядах блестящей Российской Армии. Наличие всего лишь трех кавалерийских училищ вливало в наши полки вполне однородный элемент, прошедший через горнило «цука», проникнутый глубокой любовью к конному делу и бесконечно гордящийся званием кавалерийского офицера. Эта однородность создавала крепкую спайку офицерского состава. Ограниченное количество полков и юнкерских училищ закрывало в нашу касту доступ всяким самозванцам, а пресловутый «цук», вокруг которого создавалось столько критики, проводил строгую грань между старшим и младшим, остающуюся в сознании кавалерийского офицера в течение всей его последующей службы»[57].
Небольшие потери, тщательный отбор кадров, преемственность и спайка обеспечили сохранение моральной стойкости и кадрового состава русской конницы вплоть до конца войны. К 1914 году в кавалерии состояло до трех с половиной тысяч офицеров. Во время войны конница получила еще более трех тысяч офицеров. При этом безвозвратные потери офицерского состава русской кавалерии достигали всего около шестисот человек (примерно семнадцать процентов), в то время как безвозвратные потери офицерского корпуса всей русской армии достигли цифры в 71 268 человек. Особенности комплектования русской конницы преимущественно выпускниками кадетских корпусов также подчеркивали качественный состав кавалерийских офицеров. Кроме прочего, «в кавалерии, как и в гвардии и на флоте, особенно сильно были развиты традиции наследственной службы в кавалерии вообще и службы родственников в одних и тех же полках в частности. Здесь и до 1914 года был вдвое выше, чем в пехоте, процент потомственных дворян по происхождению». Таким образом, замечает исследователь, «духовные и дружеские связи между офицерами кавалерийских полков не были разрушены, как то произошло в пехоте, где к 1917 году часто оставалось по 2 — 3 кадровых офицера на полк, а полки успевали сменить по 4 — 5 составов»[58].
Действительно, в кавалерии был наивысший процент потомственных дворян (в гвардии — исключительный процент). При этом большая часть из них служила в определенных полках не в первом поколении, продолжая службу отцов и дедов. Лучшие фамилии русского дворянства служили именно в кавалерии. Многие общевойсковые военачальники являлись генералами от кавалерии (например, первый Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич или, скажем, весь высший начальствующий состав Северо-Западного фронта в начале войны). Из двенадцати кавалерийских корпусов, числившихся в русской армии в 1914 — 1917 гг., большей частью и в большей мере командовала аристократическая знать:
— Гвардейский кавалерийский корпус: Г. Хан Нахичеванский;
— 2-й кавалерийский корпус: сначала Хан Нахиче-ванский, затем, после месячного командования ген. Г. О. Раухом, брат императора великий князь Михаил Александрович;
— 3-й кавалерийский корпус: граф Ф. А. Келлер;
— 4-й кавалерийский корпус: Я. Ф. фон Гилленшмидт;
— 7-й кавалерийский корпус: князь Г. А. Туманов;
— Кавказский туземный кавалерийский корпус: князь Д. П. Багратион;
— Сводный кавалерийский корпус: барон П. Н. Врангель.
Роль начальника в кавалерии особенно велика. Прежде всего потому, что «кавалерийский бой — не пехотный. Его нельзя ни затягивать, ни своевременно прекращать. Решение атаковать дает два результата — победу или уничтожение. Середины нет»[59]. Все без исключения участники войны различных родов войск подчеркивали, что в действиях конницы важнейшим фактором является личность кавалерийского командира. Дело в том, что конница обыкновенно решает тактические задачи низшего и среднего уровня. Поэтому основной приоритет отдается командирам бригад и дивизий. А на этом уровне необходим личный пример начальника. Если артиллерия бьет из-за цепей своей пехоты, а пехотный (общевойсковой) командир координирует действия своих людей, находясь в штабе, то конный начальник зачастую должен не посылать свои войска в бой, а вести их за собой.
Это положение было известно еще в девятнадцатом веке. Так, один из историков-теоретиков кавалерии писал, что при изучении деятельности кавалерии на войне «сразу обрисовывается то явление, что успешные действия не связаны с именем того или другого народа иди с каким-либо техническим улучшением, а исключительно с личностями великих вождей конницы». При этом кавалерийский начальник должен обладать: «а) знанием материала и своих средств; б) способностью угадывать намерения противника; в) инициативой. Инициатива (характерный признак великих вождей) дает ему возможность привести в исполнение раз задуманное и найденное подходящим с полной энергией и решительностью, без колебаний и задержек. Качество это, вообще важное на войне, совершенно неоценимо в коннице, вся деятельность коей заждется на решительной атаке и где все дело зависит от удачно схваченной минуты»[60].
