Электрон Приклонский - Дневник самоходчика
Не останавливаясь, увеличиваем дистанцию между машинами до 50–70 метров и устремляемся вперед по дороге, которая пересекает луг наискось справа налево и теряется затем в лесу. Все по-прежнему тихо, но метрах в трехстах от берега вдруг вспыхнул головной танк и через минуту взорвался. Башня его свалилась влево в траву. За дымом и пламенем никто из нашей машины не видел, спасся ли экипаж. ИСУ рассредоточились по лощине над рекой и, прикрываясь кустарником, развернулись лбом к противнику. Снаряды и мины сыпались дождем на оба берега реки и особенно на брод. Но немцы хватились поздно.
Румянцев исчез куда-то. Попав в крепкий переплет, мы действовали поначалу на свой страх и риск, огрызаясь по мере сил. Однако порядка настоящего не было до тех пор, пока около машин не появился командир полка, тотчас пославший нас вперед. Маневрируя за кустами и деревьями, быстро выводим самоходки на новые огневые позиции и открываем частый огонь прямой наводкой по неприятельским опушкам, перемещаясь после двух-трех выстрелов, чтобы противник не успевал пристреливаться.
Оказывается, сами того не подозревая, мы первыми захватили узкий плацдарм за рекой Маза-Югла, с чем и поздравил нас гвардии подполковник Федоров, побывавший с риском для жизни в каждом экипаже, и нам же предстоит удерживать эту прибрежную полоску до подхода главных сил. Пехота наша уже начала небольшими группами переправляться через реку и усердно окапывается: только лопатки мелькают и земля летит. Потом под сильным обстрелом на помощь нам прорвались через брод три «Студебеккера» с 76-миллиметровками на прицепах. Описав быструю дугу по лугу и сориентировавшись, они подкатили к нашим кустам. Артиллеристы за минуту-другую отцепили пушки, сбросили из кузовов ящики со снарядами, и автомашины, подпрыгивая, умчались обратно за реку. Расчеты у орудий были явно не полные, окапываться им некогда: они сразу вступили в бой. Стрельба с обеих сторон еще усилилась. И очень скоро ближнее к нам орудие, что находилось метрах в двадцати справа от моей машины, замолчало. Артиллеристы — их и было всего четверо — вразброс лежат в разных позах возле своей новенькой зеленой пушки. Проходит несколько минут — никто из расчета не подает признаков жизни.
Вдруг среди частого кустарника промелькнули две солдатские фигуры. Низко пригибаясь и зорко всматриваясь перед собой, они подбираются к осиротевшему орудию. Хочу окликнуть Салова, но, заметив на голове одного из людей танкошлем, успокаиваюсь: это свои. Тот, что с лейтенантскими погонами, осторожно оттащил в сторону мертвого наводчика, лежащего позади щита, осмотрел пушку и приник к прицелу. Когда он быстро оглянулся и что-то сказал товарищу, мне показалось, что это Суртаев. Орудие, по-видимому, было заряжено: офицер коротко шагнул влево и дернул за спуск. Изрыгнув пламя, пушка пружинисто подпрыгнула, и стреляющий тотчас стал снова наводить ее. Второй самоходчик, сержант, подхватил из разбитого снарядного ящика блестящий патрон и послал его в ствол. Дмитрий, услышав не «свои» выстрелы, тотчас выглянул из люка и понимающе заокал:
— Верно, у них в машине снарядов осталось маловато, вот они и используют подручные средства.
А те двое, войдя в раж, работали у орудия еще с полчаса, пока не выпустили по дальней опушке все снаряды.
При переправе и уже на этом берегу большие потери понесла пехота. Наши санинструкторы с ног сбились, переползая с места на место и перевязывая раненых, а тем, что не могли двигаться самостоятельно, помогая добраться до того, своего берега.
Огонь поутих только с темнотой, и нам доставили обед с «подогревом». Вместо чарок находчивый Дмитрий предложил использовать медные колпачки с дистанционных снарядов:
— Как раз пятьдесят грамм влезет.
Обедаем в машине при свете. Для этого включена «иллюминация» — верхний плафон в боевом отделении. Но предварительно закрыли все люки, повернули в тыл перископы, а на прицел и на триплекс водителя надели пилотки. Стол наш — опущенный лоток люльки. На нем — добрый ржаной солдатский хлеб, нарезанный толстыми ломтями, и вода в алюминиевых кружочках, снятых с питьевых бачков. Остальное — в котелках, из которых валит пар. Нил по праву старейшего (ему уже тридцать два!) предложил первый и единственный тост за наш скорейший выход на берег Балтийского моря. Сверкнули медные колпачки при бледноватом свете матового плафона, и все громким шепотом трижды прокричали «ура!».
В 23.00 слушали сводку Совинформбюро. 1-й Прибалтийский уже вышел к морю севернее города Мемель (Клайпеда). В Северной Трансильвании наши войска крепко теснят противника. В Венгрии идут бои за город Дебрецен. В Югославии успешно продолжается наша наступательная операция. Молодцы югославы! С 1941-го в труднейших условиях дерутся с оккупантами, и до сих пор у наших братьев по оружию есть еще порох в пороховницах.
А мы идем на Ригу.
11 октябряБоевой денек! Побатарейно выскакивая метров на сто вперед по лощине, бьем прямой наводкой по изрытому окопами лесу то с одной позиции, то с другой, не давая противнику опомниться и пристреляться. В первой половине дня подошли еще несколько наших ИСУ и два ИСа и тоже включились в дело.
В самый разгар боя, когда три самоходки нашей батареи, ведя огонь, преодолели уже половину расстояния до леса, что сверкал частыми вспышками ответных выстрелов, а на правом фланге ИСУ-122 и ИСы почти подступили к опушке, у нашего орудия на девятнадцатом снаряде заело витую стальную (дурацкое новшество!) гильзу. Не теряя времени на связь с комбатом, приказываю Нилу отвести машину метров на сто пятьдесят назад, за кустарник, чтобы не торчать на открытом месте, пока будем извлекать застрявшую гильзу. Она так туго засела в казеннике, что пришлось под обстрелом вылезти из машины и втроем изо всех сил выколачивать ее банником. Выбить-то выбили, но при этом вышел из строя механизм облегчения заряжания, так как погнулась ось удержника гильзы. И эта чертова ось мешает теперь заряжать орудие и не дает замку закрываться до отказа.
Поколебавшись несколько секунд, приказываю Салову и Мацапаеву снять весь механизм: все равно оружейники будут его ремонтировать, а стрелять на такую дистанцию, чтобы ствол нужно было задирать, случается раз в год по обещанию, и сегодня тем более этого делать не придется. Главное — скорее встать в строй. И ребята, вспотев от волнения, устраняют неисправность. Но в эти считаные минуты картина на поле изменилась. По самоходкам, приблизившимся к опушке без сопровождения пехоты, ударили фаустники, но попали только в одну, не пробив, к счастью экипажа, бортовой брони. После этого машины на правом фланге подались назад, и посреди луга остались, продолжая вести огонь с места, лишь две ИСУ-152 нашей батареи.
Румянцев, потерявший из виду нашу машину, решил, что мы празднуем труса, и вызвал меня по рации к себе, не желая слушать никаких объяснений. Делать нечего. Оставив экипаж заканчивать ремонт орудия, бегу по лугу, то и дело бросаясь ничком на землю при близком разрыве. Добираюсь благополучно, докладываю. Комбат гневно обрушивается на меня: оказывается (так считает он, Румянцев), атака сорвалась из-за нас! Черт с тобой! Молчу. Если слишком разойдется, спрошу, где он был вчера, когда нас тут немцы чуть было не прижали и командир полка сам взялся руководить действиями самоходок. И в этот момент позади «флагманской» ИСУ подала голос наша, выкатываясь на луг из кустов орешника. Мне хорошо видно ее из полуприкрытого квадратного люка. Комбат вскидывает голову и замолкает, прислушиваясь. Снова раздается гулкий басовитый рев.
— Кто это там развоевался?
— Мои. Разрешите идти?
— Идите.
Злясь и радуясь одновременно, чертом вылетаю из квадратного люка и несусь по лугу обратно, пригибаясь и петляя, как заяц: по башне самоходки позади меня сразу процокала длинная очередь. Потом пули пошли низом, и мне пришлось приземлиться и ползти дальше по полегшей, притоптанной гусеницами траве. Уже совсем недалеко, метрах в пятидесяти — шестидесяти, моя машина, а на полпути к ней — маленький бугорок, и пули взбивают на нем фонтанчики пыли и косят желтоватую траву. И головы нельзя поднять. Спиной чувствую, что какой-то фриц охотится за мной… Вот прицепился, сволочь! Злюсь на не в меру усердного пулеметчика и на комбата, устроившего мне эту «прогулочку», и не припомню, кому из них досталось больше «благословений». Злюсь, крепко прижимаясь грудью и щекой к земле, а сам постепенно подбираю под себя левую ногу для резкого прыжка вперед, с нетерпеливым трепетом выжидая, когда немец прекратит или хотя бы перенесет огонь. Главное — успеть за бугорок. Заткнулся, гад! Наверно, лента кончилась. Стремительно взметываюсь и «быстрее лани» достигаю заветной цели, камнем падаю по ту сторону и распластываюсь по земле. Пули с опозданием зашлепали по верху бугорка, с коротким свистом проносятся над ним. Подо мною какое-то углубление, и в нем возится что-то живое, пыхтит, пытаясь избавиться от груза, навалившегося неожиданно сверху. Не отрываясь от земли, чуть отодвигаюсь в сторону и вижу в полуметре голову и плечи солдатика. Пилотка съехала ему на самый нос, из просторного ворота гимнастерки выглядывает тонкая пацанья шея. Поправив пилотку, солдат сперва с испуганным удивлением смотрит на меня, помаргивая редкими ресницами, потом прижимается к стенке своей узенькой ячейки, молча приглашая занять место рядом. С трудом, хотя тоже не толстый, втискиваюсь в вертикальную нору. Одна из стенок у нее даже кирпичная. Должно быть, остаток фундамента от какой-то давным-давно снесенной постройки.
