Елена Куличкова - «Бархатное подполье». Декаденты современной России
К слову, спустя восемь лет, во время подготовки к весеннему «Подполью» 2014 года, можно было видеть, как Владимир ходит по клубу Rublev и говорит участникам: «Ничего, сейчас справимся. Сейчас и с этим разберемся. Мы же профессионалы».
Не буду делать выводов, в чем причины такой разницы: в накопленном с годами опыте или в особенностях организации мероприятия в месте, которое так ненавидел писатель Михаил Булгаков.
Это было интересное время. Многие клубы, в которых выступало тогда «Бостонское чаепитие» и сольно Преображенский, уже закрылись, а некоторые даже открылись вновь. Впрочем, Маэстро был распахнут для интересных предложений, и иногда получались удивительные вечера. Помню выступление в мастерской какой-то художницы. Мастерская, как и положено, располагалась в мансарде на Чистых прудах. Стойка для микрофона была сделана чуть ли не из пня и лампы, зато участвовали акт рисы театра «Бу». Публика была богемная: я повстречала своих старых знакомых – художников-цветафористов. После выступления пили абсент по всем правилам – поджигая сахар на специальных ложечках.
Театр «Сомнамбула»
Увы, про фестивали «Бархатное подполье» тех лет мне рассказать нечего, поэтому я пытаюсь воссоздать общую атмосферу. На первых салонах я не была, поскольку тогда еще не была знакома с Маэстро. А когда мы уже познакомились, то считала себя слишком маленькой для таких взрослых закрытых мероприятий. Однажды «Бостонское чаепитие» выступало в тантра-клубе Юлии Варры. Скрипач группы Данила Шлапаков пригласил меня туда, и меня это возмутило. Потом подруги сказали, что, наоборот, надо было идти и контролировать ситуацию, чтобы мужика не увели. Но как-то мне тогда было не до этого.
Позже Данила стал играть в «Воинстве сидов», я в первый раз уволилась из музея (потом я делала это с завидной регулярностью, но на данный момент, кажется, все же окончательно). Позже Володя практически перестал вести «Живой Журнал», и мы как-то потерялись. Я знала, что он сменил состав группы, что салоны проводятся, видела иногда фотографии. Некоторые мои друзья на них ходили, но мы как-то не пересекались.
Весной 2013 года я, периодически пересекаясь на концертах Сарры Атэх, разговорилась с Шарли Корницкой. Она рассказала, что мечтает создать свой театр, но пока не знает, как к этому подступиться, и не может найти актеров. Я понимала ее хорошо, поскольку к тому времени давно уже училась у разных педагогов оперному пению и очень хотела попробовать себя в реальной театральной постановке, но сталкивалась с теми же проблемами, что и Шарли. Поэтому, когда она предложила мне попробовать сыграть у нее хотя бы в одном спектакле, с интересом согласилась. Так родилась лаборатория невербального театра «Сомнамбула».
Мы начали подготовку спектакля «Клюквенный сок», который позже и представили зрителям «Бархатного подполья». Для краткости оставим за рамками этого рассказа подробности репетиций и премьеры, хотя, разумеется, о них тоже можно было бы вспомнить много занимательного, но это, видимо, войдет уже в книгу об истории «Сомнамбулы», если таковая случится.
Важен лишь тот факт, что с этим спектаклем «Сомнамбулу» пригласили на театральную сцену волонтерского фестиваля «Быть добру» в Калужской области. Набор артистов вышел удивительно разношерстым. Но как бы там ни было, я из всех знала только Преображенского, и мы с Шарли радовались, что повидаем старого знакомого.
Владимир представил сольное выступление под записанное музыкальное сопровождение, однако ему вполне удалось заполнить собою сцену, пуская в ход всевозможный реквизит – от черепа до венецианских масок, а также демонстрируя свои фирменные телодвижения. Нам с Шарли запомнились очень брутального и даже несколько простоватого вида мужчины, которые, глядя на выступление Преображенского, сами себе удивляясь, говорили: «А прикольно!»
Мы же в очередной раз показывали «Клюквенный сок». Это было экспериментом, поскольку изначально спектакль был сделан для закрытого театрального пространства и переделать его для открытой деревянной сцены было непросто. Не обошлось без некоторых накладок, но мы были довольны, что удалось сохранить общее сказочное ощущение.
В оригинальной версии во второй части спектакля я играла не тургеневскую барышню, а старуху-уборщицу, символизирующую смерть. Мне очень запомнилось, что, когда техничка-смерть сметает шваброй Пьеро, из публики кричали «Быть добру!» Как говорится, добро бывает с кулаками…
На следующий день после спектакля к нам подошел Маэстро и сказал, что очень рад, что его старые знакомые развиваются и что спектакль ему понравился. Заинтересовал классический декадентский образ Пьеро, его экспрессия и динамика. Владимир увидел аллюзии на Метерлинка. У них с Шарли состоялся умный искусствоведческий разговор, в котором я только иногда слышала знакомые фамилии, но, наверное, не до конца понимала, о чем они говорят. Главное, что итогом беседы стало приглашение на «Бархатное подполье».
Только Владимиру не понравилась старуха-смерть. Не знаю почему – на наш взгляд, она в моем исполнении получилась весьма харизматичная и по-своему обаятельная. Да и ведь у каждого своя смерть. Никто не обещал, что она обязательно будет прекрасной девой. Нашему Пьеро по сюжету досталась нелепая, глупая, обыденная смерть. Это хорошо работало на контрасте с ощущением волшебства. Тем более что, по отзывам, наш спектакль был похож на кукольный театр с живыми людьми – по-своему классическая комедия дель арте, персонажем которой и является Пьеро.
Разговор об этом мы продолжили уже осенью во FreeLabs, когда они еще были на Покровке. После долгого обсуждения все все-таки решили пойти друг другу навстречу. Мы пообещали устранить уборщицу-смерть, Владимир обещал не вмешиваться во все остальное.
Все мы выдвигали разные версии, на что ее можно заменить. Я предложила образ хрупкой барышни-революционерки. Так бы в произведение вошел еще и пласт декаданса уходящей эпохи XX века. Когда я попыталась описать себе, как я это вижу, Шарли сказала, что раз уж революционерка, то она видит ее в кожанке и с наганом, но не факт, что это тот образ, который нам нужен.
На фестиваль «Быть добру» «Сомнамбулу» вез лидер группы «Дикий блюз» Борис Модестов. Он к тому времени купил копию старого пистолета и все хотел как-нибудь ее использовать:
– А давайте, когда Пьеро нужно будет убивать, я выйду, достану пистолет и скажу… скажу: «Черт! Театр-то – невербальный!» Смущенно махну рукой и быстро уйду за сцену.
Эту историю мы и вспомнили в связи с революционеркой с наганом, посмеялись. Потом решили не выпендриваться и создать просто образ белой девы, что-то в духе XIX века. Дева непременно должна была быть полностью в белом – весь спектакль визуально был выдержан в черно-белых цветах, кроме «сказочного» синего освещения. Поэтому версию, специально сделанную для «Бархатного подполья», я предлагала называть «белой», но Шарли это почему-то не нравилось.
Мне внутренне представлялось, как моя героиня выходит летней ночью в сад… Логики в этом прослеживалось мало, потому что изначально по сюжету действие происходит в театре ночью, где Луна (она же японская фея, она же я в маске) своими лучами-спицами оживляет куклу Пьеро. Откуда же здесь сад? Впрочем, в некоторых сказках и не такое бывает.
В день выступления я довольно сильно опоздала, но мы с Шарли все равно приехали раньше многих других артистов. Нам предстояло многое успеть.
Правильному освещению и режиссуре света Шарли всегда придавала большое значение. Однако очень непросто сделать что-либо со светом в зале, «заточенном» под проведение веселых концертов и дискотек, тем более если единственный человек, который знает, где, что и как включается, загадочен и неуловим. Мы методично втыкали и вытыкали розетки, нажимали какие-то кнопки, щелкали рубильниками и смотрели на произведенный эффект. В финале подготовки я в очередной раз подловила этого загадочного мужчину-специалиста и попросила:
– Объясните, пожалуйста, как выключается эта лампа, и мы от вас отстанем теперь уж насовсем.
– Разве ж может быть такое, чтобы женщина отстала насовсем и ей вообще ничего не было нужно? – грустно и устало спросил он.
– Но если вы нам не объясните, то тогда не будет даже такого шанса, – философски заметила Шарли.
Путем долгих методичных стараний нам удалось выставить более-менее приличный свет, но снимать наше выступление принесли профессиональную камеру, – кажется, какое-то телевидение – с ярким желтым освещением, и все наши труды оказались напрасными.
Третья наша задача была творческой лишь наполовину. В оригинальной («черной», как я называла ее про себя) постановке фигурировало яблоко. Каждый видел в нем какую-то свою символику. В бытовой трактовке старушка-уборщица просто решила перекусить в конце рабочего дня. Одновременно яблоко символизировало и внутренний мир, и изгнание из рая. Одна зрительница спектакля даже сказала нам, что трактовала его как плод и восприняла наш спектакль как агитацию против абортов.
