Евгений Басин - Искусство и коммуникация
В аллегории определенные внешние черты низводятся до знака, который сам по себе ничего не означает.
По поводу утверждения Ф. Шлегеля, что всякое художественное произведение должно быть аллегорией, Гегель заключает: этот афоризм верен лишь в том смысле, что всякое художественное произведение должно содержать в себе общую идею и заключать в самом себе истинный смысл. «Но то, что мы назвали здесь аллегорией, есть второстепенный как по форме, так и по содержанию способ изображения, лишь в несовершенной мере соответствующий понятию искусства. Ибо всякое человеческое событие и осложнение, всякое обстоятельство имеет в себе какую-нибудь общую черту, которую можно в свою очередь извлечь из них в качестве общей черты, однако такие абстракции и помимо этого имеются в нашем сознании, и искусству нет дела до них в той прозаической всеобщности и в том внешнем обозначении, которые им сообщает только аллегория»[672].
Как уже явствовало из сказанного выше, аллегория вплотную подводит к характеристике такого средства коммуникации в искусстве, как знак.
Однако где – то на пути к знакам находится еще одно средство коммуникации – «выражения» или «выразительные движения», которые также попадают в поле внимания немецкого мыслителя.
Характеристику этого средства коммуникации Гегель начинает с описания того, что в предшествующей традиции немецкой философии и эстетики обозначалось термином «естественные» знаки, хотя сам он этого термина не употребляет.
Для того чтобы внутреннее содержание души, ощущение человека могло быть воспринято, необходимо, утверждает Гегель, воплощение, овнешнение (die Entausserung), предполагающее «круг телесности» – тело. Гегель прежде всего говорит о непроизвольном выражении души.
Непроизвольное движение души непосредственно превращается в движение телесности, переход внутреннего ощущения в телесный способ наличного бытия. Оно может стать «видимым и для других, может получить значение знака внутреннего ощущения, но не необходимо, и во всяком случае без участия воли ощущающего лица».
Овнешняющее воплощение внутреннего обнаруживается в облике, походке, смехе, плаче, «вообще в голосе еще до того, как он приобретает артикуляцию, еще до его превращения в язык». Не ограничиваясь этим «животным способом» выражения, человек создает членораздельную речь, «благодаря которой внутренние ощущения находят свое выражение в словах, проявляются во всей определенности, становятся для субъекта предметными и в то же время для него внешними и ему чуждыми. Членораздельная речь представляет собой поэтому тот высший способ, каким человек овнешняет свои внутренние ощущения». Превращаясь в язык, голос перестает быть непроизвольным обнаружением души.
Произвольное выражение зависит от воли и осуществляется посредством жеста. Дух овладевает своей телесностью и сознательно делает ее выражением своих внутренних ощущений. Свободно происходящие воплощения придают человеческому телу своеобразный духовный отпечаток – лицу, осанке, жестам, походке. Речь – наиболее гибкое средство выражения, способное «непосредственно воспринимать и передавать видоизменения представлений…».
Между произвольными и непроизвольными выражениями нет непроходимой границы. Первые благодаря привычке превращаются в него механически, не требующим особого напряжения воли путем, вторые (в особенности голос, превращаясь в язык) могут осуществляться, сопровождаясь сознанием и свободой.
Во внутреннем ощущении есть и единичное и всеобщее содержание (право, нравственность и т. п.). В той мере, в какой во внутренних ощущениях единичное уступает всеобщему, это ощущение одухотворяется, и их обнаружение все более утрачивает черты телесного явления[673].
Из сказанного следует, что выразительность свойственна языку, а значит и словесному искусству. Однако подлинной сферой выражения является, по Гегелю, музыка. За исключением звукоподражания музыка, как уже отмечалось, не прибегает к изображениям. Звуки в музыке не являются и произвольными знаками, поскольку «царство звуков» здесь «не должно служить ради простого обозначения», звук здесь и сам по себе должен рассматриваться как цель.
Звук обретает подлинно одухотворенное выражение лишь благодаря тому, что в него вкладывается и из него изливается чувство. В этом отношении, говорит Гегель, необычайно выразительным является уже естественный крик чувства (ужаса, скорбные рыдания, весенние радостные ликования): вздохи, смех, междометия («ах», «увы»). Этот способ выражения чувств Гегель характеризует как «исходную точку для музыки», добавляя при этом, что музыка не может остановиться на естественности как таковой. Музыка должна заключить чувства в определенные звуковые соотношения, лишить естественное выражение «дикости и грубости», «художественно разработать свой чувственный материал, прежде чем он сможет выразить духовное содержание в адекватной искусству форме»[674].
Музыка не должна непроизвольно исторгаться из человеческой груди, подобно пению соловья и уподобляться, то есть изображать звуки, выражающие человеческие чувства. Музыкальное движение (как и в танце) не только не случайно и не произвольно, но в самом себе закономерно, определенно, конкретно и полно меры. С одной стороны, музыка следует гармоническим законам независимо от выражения чувства. С другой стороны, соединениям звуков, разнообразию их движения и переходов, их вступления, развития, борьбы и т. п. «соответствует – в большей или меньшей степени – внутренняя природа того или иного содержания и чувств»[675].
Наличие этого «соответствия» хотя и не дает оснований, согласно Гегелю, говорить об изображении, но о символе, символике в известном смысле говорить можно. В собственном значении слова символа здесь нет, ибо, по Гегелю, «для символа требуется отличный от нас внешний предмет…», относящийся к внешним предметам. Но можно говорить и о «символике внутренней», например, об артикуляции как некоторого рода жесте телесного речевыражения и о музыке, «содержание которой опять – таки лишь символически выражалось в звуках»[676]. Символически потому, что качественная сторона чувства, хотя и не вполне запечатлевается в звуке, в его количественным пропорциях, тем не менее известное соответствие имеется[677].
По мере движения от изображения к символу и символическому выражению связь между значением (смыслом) и средством коммуникации приобретает все более условный характер, вследствие чего это средство превращается в знак.
Более полное и развернутое определение знака дано в «Философии духа» (1830). Освободившись от содержания образа, общее представление «становится чем – то созерцаемым в произвольно избранном им внешнем материале, оно порождает то самое, что – в определенном различии от символа – следует назвать знаком». Если интеллигенция, то есть теоретический, познающий дух, что-нибудь обозначила, она тем самым дала «чувственному материалу в качестве его души чуждое ему самому значение. Так, например, кокарды, флаг или надгробный камень означают нечто совсем иное, чем то, на что непосредственно указывают. Выступающая здесь произвольность соединения чувственного материала с общим представлением имеет своим необходимым следствием то, что приходится сперва научиться понимать значение знаков. В особенности это справедливо о знаках языка». И еще: «Знак есть непосредственное созерцание, представляющее совершенно другое содержание, чем то, которое оно имеет само по себе… Знак отличен от символа, последний есть некоторое созерцание, собственная определенность которого по своей сущности и понятию является более или менее тем самым содержанием, которое оно как символ выражает; напротив, когда речь идет о знаке как таковом, то собственное содержание созерцания и то, коего оно является знаком, не имеют между собой ничего общего».
Гегель подчеркивает, что «знак следует рассматривать как нечто весьма важное». Оперируя знаками, познание обнаруживает большую свободу и власть при пользовании созерцанием, чем при оперировании символами. Знаки и язык, их взаимосвязь необходимы в системе познающей деятельности[678]. Вместе с изображениями и символами знаки являются теми средствами, с помощью которых внешняя действительность косвенно (в отличие от непосредственного действия на органы чувств) «проникает» в созерцание и представление. Знаки несут содержание действительности[679].
Важность учения о знаках у Гегеля связана главным образом с тем, что это учение лежит в основе гегелевского понимания языка. Гегель подчеркнул, что обыкновенно не обращают внимания на взаимосвязь знака и языка в системе познающей деятельности. В действительности же в языке «средство общения является только знаком». В языке «воплощает свои художественные произведения» поэзия – «абсолютное истинное искусство духа и его проявления как духа». В поэзии средство сообщения должно «снизойти до знака, который сам по себе лишен смысла»[680].
