Василий Субботин - Прощание с миром
На следующее лото, когда отец перестал быть председателем и мы опять на некоторое время вернулись в свою деревню, я собирал пихтовую серу, живицу. На гладкой атласной коре пихты бывают такие бугорки, подкожные такие пузырьки, и которых, как в капсуле какой, скапливается эта самая живица, жидкая в горячий день смола. Найдя такой бугорок, надо ткнуть в него горлышком, краем у пилки. Когда его, этот бугорок, проткнешь, смола сама стекает в бутылку.
Я целое лето собирал живицу, ходил с бутылкой в руках по берегу нашей реки опять же, где и росли у нас эти с выступающими кое-где на стволах смолянистыми бугорками пихты. Пихт у нас, правда, было немного, только вот тут, за рекой, они и росли, на другом ее, поднимающемся круто в гору берегу.
Я набрал почти целую четверть этой смолы, живицы. Были тогда такие высокие бутыли емкостью в четверть ведра. Целое лето ходил от одной пихты к другой. Живица, когда она загустевала, была чуть желтоватая, светлая, можно сказать, даже белая, как мед или воск. Стояла она у меня, эта четверть, в подполье.
Отец все обещал мне отвезти ее в город и сдать ее, но так и не собрался, не сделал этого. Так что когда, через год наверно, мы покидали деревню и уезжали, четверть эта все еще стояла в подполье. Так она и осталась там.
Все труды мои за целое лето так на этот раз и пропали даром!
93
Мне кажется, что до того времени я не видел близко фотоаппарата, не знал, что это такое, как он устроен. Все началось, я думаю, с того, что у меня появилось увеличительное стекло, сильно затертое, поцарапанное, выщербленное с одного краю. Не знаю, откуда оно у меня взялось... Но может быть, дело еще в том, что неожиданная находка эта совпала с началом работы в нашей школе технического кружка, который вел у нас наш учитель физики. Звали его
Василий Иванович. В этом кружке нашем мы делали всякого рода модели,— например, маленькие кораблики из оцинкованной жести, которые двигались сами по себе, в тазу с водой, от струйки пара, вылетающей из трубочки. Василий Иванович всему учил нас, он все умел. Удивительно разносторонним был этот талантливый человек, жизнь которого вскоре после этого трагически оборвалась. Я думаю, что он недолго пробыл там, где он оказался, здоровье у него было слабое... Но может быть, думаю я теперь, была какая-нибудь статья в газете, в тех же «Дружных ребятах», которые я получал, или во «Всходах коммуны», так, кажется, называлась газета, выпускавшаяся в те дни в нашем областном центре. Там тоже могла быть напечатана какая-нибудь заметка о том, как самому сделать фотоаппарат... Может быть, и так было. Но скорее всего, все это совпало по времени, и кружок этот наш, вызвавший у меня интерес к фотографии, и статья в газете, если она была, и эта без дела валявшаяся у меня до той поры старая линза. Как бы там ни было, но в ту зиму я сам, своими руками, соорудил самый настоящий, хотя, конечно, очень примитивный, небольшой такой фотоаппарат. Я сделал его из обыкновенной фанеры, которую тоже не знаю где взял, потому что по тем временам и фанеру не так легко было достать в нашем глухом селе,— два соединенных друг с другом, оклеенных черной бумагой ящичка. Один ящик выдвигался из другого. В стенку маленького, выдвигающегося вперед ящичка была вставлена эта моя порядочно уже исцарапанная линза. Все остальное я сделал из той же фанеры — кассету, например, куда помещалась пластинка, тоже с выдвигающейся и тоже с фанерной крышкой.
Как и все, наверно, изобретатели, я провел много бессонных ночей, пока собрал свой фотоаппарат, пока продумывал, как сделать ту или иную деталь во всей этой нехитрой конструкции. Иной раз я не спал до утра. То были трудные, маетные, очень радостные и тревожные ночи... Фотопринадлежности я выписал из города, по почте, они вскоре пришли, еще до того, как у меня все было готово. В небольшой, компактно уложенной и запакованной посылке оказались две или три коробки пластинок размером шесть на девять, а также несколько пачек фотобумаги, проявитель и закрепитель словом, все то, что нужно было для того, чтобы начать мне наконец фотографировать. Я думаю сейчас, что, может быть, мне и фанеру прислали тоже нот так и посылке, по выписке из города, потому что фанера нужна была особая, она должна была быть тонкая.
Первый же снимок, который я сделал, к большому моему удивлению, получился. Я снял отца, сидящего на табуретке, в его больших, серых, так называемых фабричных, с широкими голенищами валенках. Он сидел на этой табуретке, положив ногу на ногу...
Можно только удивляться, что снимок на таком фотоаппарате мог получиться... Я потом снимал и сестру, и братьев, всю семью нашу, но первым я снял отца. Снимок был, конечно, слабым, не совсем четким, сереньким каким-то, но, согласитесь, это удивительно, что он все-таки получился.
Мне даже стало казаться потом, что сделать фотоаппарат не так уж сложно, что ничего особенно трудного в этом нет, что вся суть в одних только этих соединенных в одно, перекрещивающихся в отверстии лучах, откладывающих изображение на разлагающейся от света бромосеребряной пластинке. Но я и этого тогда не знал. Мне в то время казалось даже, что можно снимать и без линзы даже, без увеличительного стекла, просто в дырочку в стенке моего ящичка. Была бы, что называется, эта круглая дырочка, эта темная, не пропускающая посторонних лучей камера.
Я долго его хранил, этот мой фанерный, оклеенный черной бумагой аппарат...
Занятие фотографией сделалось на какое-то время страстью, и мне даже кажется, что отец мой благосклонно относился к моему увлечению... Я снимал и соседей наших, и своих товарищей, но, конечно, на клееном этом с поцарапанной линзой фанерном ящике не многое можно было снять. О настоящем, хотя бы даже и детском фотоаппарате я мог тогда только мечтать.
Зима в этот день явно поворотила на весну. Я сидел на постоянном своем месте у окна, которое было залито слегка припекающим мартовским солнцем, и читал книгу, которую мне дали на один день и которую, я думаю, в те дни читали многие. Не в силах дождаться конца уроков, я читал ее через дырочку в парте. В парте у меня был когда-то сучок, который потом выскочил, выкололся, и через эту дырочку я, строчка за строчкой, читал эту книгу, держа ее внутри парты, так что учительница не видела, не могла ничего видеть. Один урок сменял другой, а я все читал ее, эту книгу, не в силах от нее оторваться, более всего боясь, что я не успею ее дочитать до конца. Я ничего не видел и ничего не слышал из того, что происходило вокруг меня, какой был урок и что говорила учительница. Я даже не заметил, как кончились уроки и надо было идти домой.
Я, повторяю, ничего не видел и не слышал, я был как в тумане, читая эту книгу об украинском комсомольце, бойце Конной армии, который в свои, неправдоподобно, казалось бы, молодые годы, с большой, красной, далеко видной звездой на шлеме и шашкой наголо скакал по пыльным дорогам Украины. Сколько было в ней, в этой книге, порыва и устремленности в близкое, хотя и никому пока не ведомое будущее...
Чтение это удивительным образом совпало с другим, тоже памятным для меня событием — сбрасыванием колоколов с нашей церкви, мы это видели, потому что окна школы были как раз напротив церкви. Отрываясь на минуту от книги, которую я читал через дырочку, я видел в окно, возле которого я сидел, как с церкви летели колокола, сначала те, что были поменьше, а потом и самый большой, главный колокол, у которого был такой глухой, далеко слышный, тягучий звук. Я не могу сказать сейчас, откуда мы знали, что в этот день будут сбрасывать колокола с церкви, но когда самый главный колокол стал рушиться вниз, мы все бросились к окнам. Свергаясь сверху оттуда, с высоты, он обрушил по пути карнизы, проломил в одном месте крышу над алтарем и наконец, свалившись на землю, разбился па несколько частой...
Все это, как ни странно, происходило в один день и сбрасывание колоколов с церкви, и чтение книги. Отрываясь на какой-то миг от спрятанной в парте книги, я видел, как летел сверху оттуда один колокол за другим.
95
Маленькое, в будни всегда очень тихое село паше в один прекрасный день было преобразовано в райцентр, и это повлекло за собой очень многие перемены в его жизни. Для вновь создаваемых районных организаций потребовались новые стены, новые, более просторные помещения, и в селе нашем, на глазах у нас, начали строить большое, двухэтажное, хотя и деревянное тоже, здание райсовета, а вслед за тем и новую, тоже двухэтажную, хотя и тоже деревянную, теперь уже десятилетнюю школу.
