Брайан Джеймс - Грязный лгун
Она больше на меня не смотрит.
Она даже ни разу не взглянула направо от себя за все сорок две минуты, и я уверен — это все была игра моего воображения. Я ненавижу себя за то, что позволяя себе хоть на мгновение поверить в то, что она улыбнулась мне.
14 часов 51 минута. ЧетвергЗа пять минут до звонка у меня уже собраны книги, за три минуты я уже готов бежать. Когда на часах над моей головой секундная стрелка прошла цифру девять, я начал подниматься. А когда первые звуки звонка разнеслись по коридору, я уже стоял у двери.
Я думаю только о свежем воздухе.
В классе я не мог дышать, воздух казался горячмм: сначала на моем лбу выступили капельки пота, потом на спине, а потом ручейки заструились ио телу и на меня постепенно начинало давить все, что было в комнате. Голос учителя — он зажимает мою шею, как тиски, и каждое его слово закручивает их сильнее и сильнее.
Спотыкаясь, я бреду к выходу, где солнце светит через дверь, словно свет, струящийся с небес в кино.
Я чувствую то, что, должно быть, чувствует только что родившийся ребенок, делающий свой первый вдох — воздух в легких. Я облокачиваюсь о стену школы и медленно сползаю вниз, на землю.
За мной следует толпа.
Тысячи кроссовок вываливают на улицу, разбредаются по асфальту, удаляются от меня, направляясь к автобусам или машинам или еще куда-нибудь после занятий. Я тоже должен был быть в этом потоке, должен был встретиться с Сяном, должен был затуманить свой мозг дымком, который заставит меня забыть то обжигающее чувство внутри, которое я испытывал последние сорок минут, как будто я ненадолго спустился в ад.
Но я не настроен на это сегодня. Я хочу сидеть здесь, пока все не пройдут.
Я хочу смотреть на то, как солнце садится за деревья.
Я хочу дождаться утра, глядя на звезды.
Я хочу сидеть не шевелясь, пока кто-нибудь не подойдет и не спросит, жив я или мертв — может быть, тогда я и сам это пойму.
Но все это проходит, как только я вижу, как выходит она, вижу ее обтрепанные джинсы, ботинки, шаркающие по асфальту. Она отстает от других, и я хочу спрятаться за угол.
Потом она замечает меня, к уже слишком поздно.
— Привет, — говорит она.
За мной только кирпичная стена, рядом тоже никого нет, и я не могу притвориться, что не расслышал. Я поднимаю руку, чтобы помахать ей, но быстро опускаю, — вдруг это ее обидит и она решит не связываться со мной.
Она подходит ко мне, как к бродячей собаке — настороженно, гадая, укушу ли я, если она меня приласкает.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она.
Я чувствую, как меня что-то душит, но ее голос заставляет меня это преодолеть, как песня, которой подпеваешь, несмотря на то, что стесняешься того, как ты поешь, того, что на тебя смотрят другие, что не знаешь слов.
— Я не знаю, наверное, жду, — отвечаю я.
— Чего?
— Чего-нибудь… завтрашнего дня, ночи, я не знаю. Просто жду. — И я подумал, что она вздохнет и уйдет.
— Не возражаешь, если я подожду с тобой? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, просто садится рядом со мной на асфальт, подобрав под себя ноги, и начинает играть белой бахромой своих обтрепанных джинсов.
Я знаю, что должен что-то сказать, но ничего не могу придумать. Мне всегда было сложно с этим. Девочки находят меня странным, потому что я становлюсь молчаливым с ними наедине.
У Авери, моего друга, никогда таких проблем не было. Он всегда знал, когда и что говорить, знал, какие слова сказать девушке, чтобы ее ресницы затрепетали, а с ее губ слетал нежный лепет. Я всегда ненавидел его за это — за то, что он делал вид, будто это легко.
— Рианна — так? — все, что я смог сказать, пытаясь показать, что не помню, кто она, пытаясь заставить ее усомниться в том, что я вообще говорил с ее подругой Кам.
— Да, — говорит она и слегка кивает головой. Солнце скрывается за тучей, и я отчетливо вижу ее — сегодня впервые она присутствует в моей жизни, и это заставляет меня улыбаться. Но я слежу за тем, чтобы она этого не заметила.
— Откуда ты?
— Это маленький городок, вряд ли ты о нем слышала, — отвечаю я, но она говорит, что, возможно, его и знает.
Я называю город моей мамы, и Рианна качает головой:
— Да, ты прав — никогда о нем не слышала.
Я рассмеялся. Я и не помню, когда в последний раз за долгое время смеялся так открыто и непринужденно. Я стараюсь об этом не думать, потому что меня это пугает.
— Как тебе здесь? — спрашивает она, поворачиваясь лицом к солнцу, но этого недостаточно, чтобы скрыть от меня ее улыбку. Она улыбается скорее сиянию солнца, чем мне, но это не имеет значения — в любом случае я чувствую себя спокойно.
— Ну не то чтобы очень… — отвечаю я, протягивая руку к травинке, растущей в трещине асфальта; я чувствую, как колется тоненький стебелек, когда я срываю его, и его свежий сок окрашивает мои пальцы в зеленый цвет.
— Ну, здесь не очень, да? — спрашивает она. Я киваю, соглашаясь с ней, но почему-то это место не кажется мне таким уж плохим.
У Рианны такие же духи, как у каждой знакомой мне девчонки в средней школе — слабый аромат спрея от комаров и ванили.
Я отбросил травинку. Она повернула голову, проводив ее взглядом.
Я смотрел на нее, гадая, убежит ли она, если я ее поцелую.
— Проводишь меня до спортзала? — спрашивает она.
Должно быть, растерянность была написана на моем лице, потому что Рианта улыбается и объясняет, что ей надо идти на тренировку и осенью у нее юношеские соревнования. Она смеется, когда я спрашиваю, какие у нее соревнования.
— Гимнастика, — отвечает она. — Я думала, ты в курсе.
Оказывается, есть еще люди, которые этого не знают.
— Ох, извини, — говорю я и чувствую себя виноватым, сам не зная за что.
— Нет, все в порядке. Просто я иногда забываю, что я не только гимнастка. Обычно это все, что обо мне знают люди.
Я киваю, потому что понимаю, как мне кажется, что она имеет в виду. Я знаю, каково это, когда о тебе судят однобоко — что бы ты ни делал, тебя будут воспринимать таким, каким считают. Я очень хочу ей об этом сказать, но не сейчас, не в этот момент, и, похоже, она как будто сама это знает. Она подбирает травинку, отброшенную мной, и накручивает ее на палец, а потом кладет в передний карман своего рюкзака, на котором сломана молния.
Я поднимаюсь вслед за ней, беру сумку, пока она отряхивает свой свитер от пыли, спрашивая меня, не грязная ли спина. Я говорю, что нет.
Мы идем в двух шагах друг от друга.
Мы оба смотрим себе под ноги и дружно поднимаем глаза, чтобы посмотреть на пролетающую над нами птицу.
— Меня зовут Бенджи, — тихо произношу я, когда мы подходим к спортзалу.
— Хм?
— Меня зовут Бенджи.
— Я знаю, — говорит она и уходит вперед на несколько шагов.
Дверъ в спортзал открыта, люди ходят туда-сюда, раскладывая маты, расставляя разные спортивные снаряды — бревно, брусья, коня. Тальк, отряхиваемый с их рук, клубится, как пыльная буря.
— Ты завтра меня проводишь? — спрашивает она, но, не дождавшись ответа, вбегает в зал. Потом оборачивается, видит, как я киваю, и улыбается, отчего веснушки исчезают с ее шек.
Я жду, пока она войдет в раздевалку, смотрю, как закрывается за ней дверь и она исчезает. Потом отхожу от школы — я иду в лес, но я не пойду к Сину и Кейту, не сегодня. Я просто срежу путь к дому отца, где буду ждать завтрашнего дня.
Охота на дичь
За окном разбушевалась гроза, и это разбудило мою маленькую сестру. Я слышу, как она визжит после каждого раската грома, и пытаюсь понять, что же именно меня разбудило — сама гроза или взвизгивания Поли.
И то и другое не дает мне уснуть и не дает догнать меня псам, которые гонятся за мной во сне.
Собаки исчезают, Как только мои глаза привыкают к темноте.
Мой сон — как рисунки в старой пожелтевшей газете: темнота, окутывающая их, — лишь черные чернила.
Во сне я бегаю как кролик — быстро, на четырех лапах, пробираясь через высокую густую траву. Я бегу, словно плыву.
Во сне я всегда остаюсь собой, и тем не менее я — бурый кролик. Я пахну кроликом, поэтому Меня и преследуют собаки.
Внезапная вспышка молнии разрывает темноту комнаты, брызгая в глаза ярким белым светом.
Я отсчитываю паузы между молнией и громом, как меня учила бабушка, когда я был маленьким. Я чувствую, что сейчас что-то случится.
Тысяча — раз.
Тысяча — два.
Тысяча.
— Мама!
Троза ближе, чем в прошлый раз, и Поли тоже кричит громче.
Я слышу шлепанье ее босых ног, когда она бежит по коридору — так же, как я бегу во сне.
Она открывает и закрывает дверь в комнату отца, когда молния оставляет свой огненный след на небе.
Дождь усилился после грозы; миллионы осколков туч каплями оседают на окне, за которым я вижу деревья с раскачивающимися ветвями, в то время как их корни крепко вцепляются в землю. Мне интересно, почему они никогда не отпускают себя, никогда не дают ненастью подхватить себя, чтобы расправить ветви высоко над землей.
