Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть
Трудно жилось ему первые дни в знакомом коллективе, не с кем и словом перекинуться. Невольно возникало опасение, как бы не подсадили, как бы не подстроили какую‑нибудь каверзу. А ведь перед отъездом на курсы, казалось, отношения со всеми наладились, кроме, конечно, Середавина. С ним Карцев и прежде и теперь держался начеку.
Шли дни, люди работали, и ничего из ряда вон выходящего не случалось. Середавин относился к новоиспеченному бурильщику со сдержанной иронией, однако предоставлял полную свободу действий. Подобный суверенитет Карцеву и не снился. Избавившись от мелочной опеки, имея некоторые знания и опыт, он получил возможность показать в полную силу все, на что способен. Не догадывался, что Середавин с умыслом позволяет ему решать самостоятельно производственные дела.
А расчет был простой: без своевременной подсказки, без квалифицированной помощи самонадеянный бурильщик даст наконец такого «ляпа», что Хвалынскому останется только выгнать его с треском на все четыре…
Строительство новой буровой закончилось, оставались незначительные доделки в хозяйстве механика, но раз Кожаков отправился на объект, то сомнений нет, что все будет в порядке.
Кроме знакомства с некоторыми новшествами в оборудовании, Карцеву еще предстояло снять для себя жилье в поселке Венере, поближе к буровой, чтоб не ездить ежедневно в Нефтедольск и обратно.
Машина тряслась с увала на увал извилистой пыльной дорогой. Инструмент и запчасти с грохотом перекатывались по днищу кузова, грозя протаранить борта. А Карцев размечтался.
«Венера… Странно! Невзрачный, затерянный в степи поселок — и вдруг такое экзотическое название! Кому в голову пришло так окрестить его!» — думал он, отпихивая трубу компенсатора[8], которая подло подкрадывалась сбоку, норовя придавить ногу. Карцев порылся в памяти, вспоминая все, что связано каким‑то образом с именем Венеры, начиная от цветка «Венерина башмачка» и кончая планетой, но ничего подходящего к случаю не нашел.
«Скорее всего, название придумал кто‑то из тех, кто пришел сюда однажды весной и, по верному предчувствию или убеждению, забил первый колышек на месте будущего поселка».
Человек тот представлялся Карцеву почему‑то очень несчастным, выброшенным прибоем жизни на эту степную отмель в конце своего длинного и мучительного пути. Он устал, отчаявшись бродить по свету, растеряв где‑то осколки разбитых надежд, он хотел только умереть один на один с тишиной. Но прежде чем уйти из жизни, человек поглядел в последний раз на диковатую красу здешних мест, на сизую гряду мохнатых холмов, что чуть брезжили в мареве солнечных лучей, смешанных с пряными испарениями степи, вспомнил зашарканные дорожки, по которым годами отирал подошвы в погоне за счастьем по чужим рецептам, и чувство острой жалости охватило его.
Только сейчас открылось этому человеку, как ничтожны и мелочны его притязания, как глубоки заблуждения. Он снял сапоги, прошел по необжитому клочку земли и вместе с позабытым сладостным ощущением теплоты ее под босой ногой почувствовал, как разжимаются черные лапы неизбывной тоски, как возвращается вера в собственные силы.
Тонко поющее море птичьего мира, раздолье природы сулили ему что‑то новое и радостное. И он понял, что по–прежнему пытливо и страстно любит жизнь. И тогда‑то, под впечатлением минуты, он и назвал кусочек полюбившейся ему земли синонимом слова «красавица» — Венерой.
А может, все было и по–иному?
Короткими летними ночами здесь заря с зарей встречается. Закатная сторона еще теплится розоватой полоской, а на востоке звезды уже тонут в застойной тине небесного омута, уступая место зыбкому восковому рассвету. Бугристая грудь степи затаенно дышит пряным настоем ромашки и полевой гвоздики, и слышно в сумраке, как, скатываясь, срываются и падают в тишину капли медовой росы. Крикнет изредка спросонок невидимая в густых травах птица славка, залопочет мощными крыльями грузный филин, и опять покой, опять безмолвие.
Небо, как огромный зонтик цветущего болиголова, пышно усеяно неисчислимыми крошками горючих звезд. И только одна из них свежее и ярче всех — Венера!
Не будь голова Карцева занята так насущными производственными делами, он пофантазировал бы еще по поводу происхождения названия поселка, где предстояло ему жить, но дела вытесняли из головы праздные мысли. Беспокоила инструктивно–технологическая карта проходки новой скважины, беспокоило то, что составляли ее по самым высоким показателям передовых бригад треста, а это значило, что для своевременного завершения проходки необходимо основательно сокращать непроизводительное время — время, которое затрачивается на спуск–подъем инструмента, на отбор кернов породы и на другие вспомогательные операции.
А как сокращать? За счет чего?
Заматерелого в трудах многоопытного Середавина проблема эта, как видно, не очень тревожила. На предпусковом собрании бригады он открыто и уверенно заявил: что от них требуют свыше, будет выполнено в срок. Нужно только проворней «шевелить мозгой».
Почему мастер так убежден, Карцев не мог никак понять. Вот нормы, все расписано по секундам. Что ж он — свят дух, способный заглядывать в будущее, или ясновидец, умеющий предусмотреть все случайности, происшествия, упущения и нехватки, вплоть до паршивого болта или куска троса, которых, как назло, не оказывается под руками именно в тот момент, когда они нужны! Чепуха! Так откуда ж у Середавина столь твердая уверенность?
* * *Сегодня начальства понаехало на буровую, как на митинг. Руководители отделов, цехов, различных служб слонялись по территории или сидели на краю оврага, любуясь зеленой, усыпанной желтыми кувшинками речкой Кирюшкой, пока солнце не загнало их в тень за культбудкой, где они обогащали друг друга анекдотами. У некоторых в руках были папки с бумагами, но большинство знало все необходимое для дела на память. Ждали открытия пусковой конференции, на которой будут окончательно скоординированы все технические и организационные вопросы, после чего останется только опустить турбобур в забой и начать проходку скважины.
Буровики не любят многолюдья, а тем более такого, когда сами находятся в центре внимания.
— Скорей бы уж начинали конференцию, кажется, все в сборе, — ворчали они, поглядывая на дорогу.
— А вон еще едут! — возвестил с полатей новый верховой из демобилизованных солдат, угловатый и медлительный Антон.
Действительно, по степи, волоча за собой бесконечный хвост рыжей пыли, приближался микроавтобус. Остановился возле будки, из него стали выбираться люди. Карцев узнал издали председателя бурового комитета профсоюза и начальника отдела кадров Клеева. Трое других — мужчина и две молодые женщины — были незнакомые.
Через несколько минут на вышке стало известно, что прибыла бригада областного телевидения снимать документальный фильм о труде нефтеразведчиков — весь процесс до момента, когда из скважины ударит нефтяной фонтан.
Откуда известно, что ударит нефтяной фонтан, — неведомо. Буровики смеялись:
— Насчет фонтана у нас не обязательно…
— А почему?
— Мы не промысловики, мы разведчики, у нас другие задачи. Фонтан, конечно, неплохо, но это…
— Это дело, так сказать, факультативное. Желательно, но не обязательно, — пояснил Карцев.
—Для нас главное — дать промысловикам точные контуры района залегания нефти, мощность пластов. А для этого достаточно бывает найти «шампанское с душком» — соленую водичку…
— Геологов и это вполне устраивает, разбираются, что к чему.
Телевизионницы в легких платьях и очкастый энергичный оператор лазили гуськом по вышке, осматривали объект. Съемочная камера в коробке весила, должно быть, немало, но седой, напряженно собранный оператор таскал ее на ремне через плечо, словно легонький «ФЭД». Держался он солидно, с рабочими разговаривал доверительно–покровительственным тоном, давая попутно объяснения о предстоящих операциях съемки.
На солнцепеке было не меньше тридцати пяти выше нуля, голые спины рабочих лоснились, женщины–бедняжки буквально потом исходили, а этому чудаку хоть бы что! Расхаживает в толстенном суконном пиджачине кремового цвета и лоб не вытрет. Карцева даже завидки взяли при виде такой жароустойчивости.
Середавин, проявлявший всегда в присутствии начальства повышенную деловую активность, носился по буровой, выискивал недоделки и, тыкая ими в нос начальнику вышкомонтажников Широкову, давал веские критические замечания.
Для пуска буровой приготовлено было все. Из шахтного направления скважины глубиной метров двадцать пять желонкой, опробованный турбобур с квадратной штангой покоился на своем месте в шурфе. Опускай турбобур в скважину, включай насосы — и долото врежется в верхние мягкие пласты, как в масло.
