Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)
— И не говори! — вздохнул Арча-ага, переходя на полную откровенность. — Сквозь землю провалиться готов! Судьба! Судьба, никуда, видно, от нее не уйдешь! Свалила Арчу-пальвана, на обе лопатки бросила!..
Вернулась хозяйка дома.
— Почтенные гости! — сказала она, решив, видимо, не прибегать больше к посредничеству тети Мяхек. — Коровы с теленком у меня нет. Есть корова, хорошая корова, стельная. Весной отелится. Если подходит, вечером можно посмотреть, как с пастбища пригонят. Могу еще зерна дать в придачу. Пудик…
Арча-ага кашлянул.
— Вы невестка покойного Язберды-ага? — спросил он вместо ответа.
Она чуть заметно кивнула и села.
— А муж на фронте?
Женщина снова кивнула.
Арча-ага долго пребывал в задумчивости, низко опустив голову. Хозяйка по-своему поняла его молчание и протянула тете Мяхек браслет. Видно было, как не хотелось ей с ним расставаться.
— Браслет ваш, дочка, — сказал Арча-ага, заметив ее движение. — Я не потому, я не о цене думаю. Я вот подумал: как же вы без коровы? Ребятишки небось только и ждут, когда отелится…
— Ну, ровесник!! — старичок хлопнул себя по колену. — Ты и впрямь не торговый человек!.. Кто ж так торгуется?
Тут что-то случилось со мной. Неведомое доселе чувство вдруг овладело мной; так нежданно-негаданно собравшиеся тучи вдруг застилают небо. Только сейчас и понял, как дорог был маме этот прапрабабушкин браслет.
Понял, что только жестокая нужда могла заставить ее вынуть браслет из тайничка и расстаться с ним; А еще мне почему-то до слез жаль было детишек хозяйки — останутся без молока только потому, что их мать купила себе браслет. Каково нам будет уводить корову под взглядами ревущей детворы… Странная женщина — отдать последнюю корову!.. А может, она богатая, может, у нее в отаре десятки овец? Чувалы с зерном привалились один к другому? А у нас в доме пусто. Кроме маминого браслета, ничего, на что можно было бы выменять хлеба. А ведь еще совсем недавно я ни на минуту не сомневался, что хлеб и другие необходимые вещи просто не могут не быть. Хлеб у нас был всегда! Если чуреки подсыхали, мама пекла свежие, а сухие крошила себе в суп. В углу кибитки всегда стоял узорный чувал с сечкой. Когда он наполовину пустел, отец досыпал его доверху. Где он, этот чувал? Убрала его мама или сменяла на зерно? А может, сдала, когда собирала вещи для фронта?..
Эх, Тайхар! Не понял ты, о чем думал отец, когда сказал, что ты остаешься в семье за старшего. "Побольше думай, больше работай, научись заботиться о других!" — вот что хотел он сказать. Ладно, пусть я не понял, чего ж мама-то ни разу не объяснила? Не намекнула даже. Ребенком считает? Не хочет делить со мной тяжкий груз, что лег ей на плечи? Думает, мальчику и так достается: и учится, и табельщиком работает? Или матери вообще не могут иначе? Но эта вот может… Смогла отнять у детей кусок только потому, что ей понравился браслет. А отец у них на фронте. Вернется, расскажут ему…
Чем больше я думал обо всем этом, тем нестерпимее мне хотелось домой. Я как-то сразу вдруг ощутил себя взрослым. И понял, что стану теперь настоящим помощником матери.
* * *Вечером в дом, где мы остановились, начали собираться женщины — весть о том, что за корову и пуд джугары куплен бесценный золотой браслет, быстро распространилась по селу. Расторговались мы скоро, я считал, что нам повезло. Старичок выменял у Арчи-ага красивый, расшитый по краям овчинный тулуп. Трудно было удержаться от смеха, когда щупленький старикашка надел тулуп, сшитый на богатыря.
— Тебе и одного рукава за глаза хватит! — беззлобно шутил Арча-ага; с тех пор как старичок рассказал ему про огород, наш пальван заметно благоволил к нему. — Об одном тебя прошу, ровесник: не уродуй вещь, не пытайся перекроить по себе, сделай это из уважения к портному. Укрывайтесь им — на всю семью хватит! Он, этот тулуп, в добрые времена сшит. А я не носил, накинул разок-другой на плечи, а то все лежит… Пускай и у тебя полежит. Вот ведь как: и у вещей, оказывается, своя судьба. Тулуп Арчи-пальвана пошел в обмен на зерно! Ох, судьба, никуда, видно, от нее не уйдешь…
— Ровесник! — сказал старичок, снизу вверх поглядывая на Арчу-ага. — Если уж очень жалко, возьми. Зерно я и так дам, в долг. Мне он и впрямь ни к чему. Забирай, я от чистого сердца!
— Нет уж, судьба, — значит, судьба! Пользуйся на здоровье! А на добром слове спасибо!
Еще до темноты мы, даже не выходя из дома, пристроили весь свой товар. На ночь старичок увел Арчу-ага к себе, а мы с тетей Мяхек остались.
Я долго не мог заснуть, не привык спать в чужом доме. Вроде бы совсем задремлешь, а глаза вдруг опять открытые…
Потолковав о детях, о трудностях военного времени, женщины улеглись. В комнате стало тихо. На улице разом заревели ишаки, — значит, время к полуночи. В маленькие окошки мазанки чуть пробивался неясный свет луны. То тут, то там завывали голодные шакалы — они теперь не таясь наведывались по ночам в аулы, тревожа курятники, и, слыша их, начинали не ко времени орать петухи. Вот и у нас прокукарекал петух. Зашуршал тростник, сложенный у стены. Взревел ишак… Тетя Мяхек кашлянула.
— У тебя курятник-то хорошо закрыт? Уж больно шакалы воют!..
— Хорошо, хорошо…
Вдруг где-то рядом, мне показалось — над самым ухом, пронзительно взвыл шакал. Я вздрогнул и совсем проснулся. Тетя Мяхек вылезла из-под одеяла и приподнялась, опершись на локоть.
— Господи, да что ж это такое?
— Да я же сказала, — сонным голосом отозвалась хозяйка, — курятник заперт. Это шакал в капкан угодил. Спите себе.
— Шакал? — ужаснулась тетя Мяхек. — Что ж, он всю ночь так и будет выть?
— А пусть воет!.. Другие лучше не полезут. Спите, чего вы?
— Да ведь сердце разрывается! Уж больно воет жалостно…
— Не хватало еще шакалов жалеть!..
— Так-то оно так…
— Может, пойду прикончу? А?
— Сама? Да еще ночью? И как ты можешь?!
— Запросто, — хозяйка зевнула. — Шакал что? Я, если надо, и с двуногим вором справлюсь! Голодными детей не оставлю!
— Да-а… — неопределенно протянула тетя Мяхек, наверное подумав о браслете.
— Так уж я, видно, сделана, — сказала хозяйка, и я почувствовал, что она довольно улыбнулась. — Без нужды трепыхаться не стану. Сейчас главное дело — разум не терять. Соображение. Вот ты небось осуждаешь меня — корову у детей отняла, а я с понимающими людьми толковала: браслет трех коров стоит!.. Чего отказываться, когда в руки идет?.. Ныть да причитать — толку мало.
— Да-а… — опять неопределенно протянула тетя Мяхек. — А вот наш старик совсем стал плохой. Про что речь ни заведи, сразу на судьбу сетует…
— Вы про того, что с вами приехал?
— Да.
— А не скажешь. Такой вроде видный мужчина…
— Какой уж он теперь видный! Вот был — это да! На всю округу первый борец. Он еще потому впал в уныние, что сын у него неудачный, избаловал с детства…
Дальше я не слышал, заснул. Сколько проспал, не знаю, разбудил меня шум во дворе. Ребятишки со всей улицы собрались возле капкана и с интересом смотрели, как дергается шакал. Капкан был огромный — длинный крючок с цепью весил не меньше полпуда, — наверное, для волка или еще какого зверя крупней. У нас до того, как мы переехали на берег Амударьи, тоже ставили капканы. Только маленькие — на зайцев. У отца было четыре капкана, он был охотником, мой отец. Зимой, уезжая на несколько дней в пески, он брал с собой беркута, а когда возвращался, с огромных вязанок саксаула, навююченных на верблюда, свисали лисьи шкуры, а торба, притороченная к седлу, набита была скрюченными зайцами.
Как-то раз весной — мне было лет восемь — отец взял меня посмотреть капканы, поставленные недалеко от аула. Я еле поспевал за отцом, мне приходилось почти бежать, но я молчал — очень уж мне хотелось увидеть попавшего в капкан зайца.
В первых двух капканах было пусто. Отец снял их и перекинул через плечо. На месте третьего оказалась большая неровная вмятина.
— Попался! — радостно закричал я. Но отец покачал головой. — Что, папа? Что случилось?
Отец молча взял меня за руку и подвел к капкану, валявшемуся шагах в десяти отсюда. В капкане зажата была заячья лапа. На песке, усеянном клочьями пуха, темнели пятна крови.
— Лиса слопала! — сказал отец.
Я готов был разреветься.
— А ты на нее поставь капкан! Пускай сама попадется!
— Лису в капкан не заманишь, — отец улыбнулся и положил мне руку на плечо. — Она хитрющая, лиса, не полезет куда не надо.
— Тайхар! — позвала меня тетя Мяхек, сразу оторвав от воспоминаний.
