Дмитрий Евдокимов - За давностью лет
— Это же, наверное, миллионное состояние! — воскликнул Красовский.
— Не знаю, не интересовался, — сухо ответил Александр Григорьевич. — С точки зрения историка наиболее ценная вещь в этом кладе — брошь с рубинами и алмазами, изготовленная в восемнадцатом веке.
— Не иначе, какой-нибудь князь или граф припрятал, — уточнил Василий.
— Может быть. Могу еще курьезный случай рассказать, — улыбнулся археолог. — В жилом доме на Тверском бульваре, принадлежавшем до революции банкиру, при замене полов обнаружили три слитка. Долго никто не догадывался, что они золотые. Мужчины с их помощью распрямляли гвозди, а женщины, когда кипятили белье, прижимали крышки кастрюль. И только через несколько месяцев случайно было обнаружено, что это червонное золото, причем каждый слиток был по два с половиной килограмма. Жильцы сдали их государству, получив приличное вознаграждение. Ну и кстати, завершая свой рассказ о такого рода находках, хочу сказать, что сюжетная завязка прославленных «Двенадцати стульев» отнюдь не фантастична. Совсем недавно, правда, не в Москве, а в городе Лодейное Поле Ленинградской области, при ремонте старинного стула столяры обнаружили газету, в которую была завернута крупная сумма денег в иностранной валюте. Газета была от четырнадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года.
— Гениальное предвидение? — хмыкнул Красовский. — А Валентин Катаев в своей повести «Алмазный мой венец» освещает эти события несколько по-иному: он «уступил» придуманный им сюжет Ильфу и Петрову за золотой портсигар.
— Ну что ж, это лишний раз подчеркивает, что писатели ничего не придумывают, а черпают сюжеты из жизни, — назидательно ответил Шапошников. — Александр Григорьевич, от имени всех членов КЛИО разрешите поблагодарить за очень интересный рассказ!
Члены клуба бурно захлопали, Александр Григорьевич в ответ шутливо-нарочито раскланялся.
— Александр Григорьевич! — не унимался Шапошников. — А почему вы никак не прокомментировали последнюю находку, то, что лежит на этих стендах?
— Мы тут посоветовались с Максимом Ивановичем и решили, что не следует сковывать вашу пытливую мысль...
— Как это? — не понял Игорь.
— Ну что здесь непонятного? — вступил в разговор Максим Иванович. — Вы теперь знакомы с историей кладов. Попробуйте теперь сами установить, кто был владельцем клада. Ну, кто смелый?
Красовский поднял руку:
— Можно, я? Тем более что был, так сказать, у истоков этой находки.
— От скромности не умрешь, — хмыкнул Шапошников. — Впрочем, давай. Если запутаешься, поможем.
— Давай, Андрей! — поддержал и Дутиков.
Красовский прошел к стендам.
— Можно с полным основанием утверждать, что клад был захоронен не раньше тысяча семьсот сорок пятого года, потому что именно этим годом датируется самый поздний рубль Елизаветы Петровны. Владелец клада был человеком состоятельным и солидным. Об этом говорит место захоронения — печь с зелеными изразцами. Такая печь не могла быть в простой избе посадского человека. Что, разве не так?
— Нет, почему, — заметил Максим Иванович — рассуждаешь логично. Но...
— Что «но»? — вдруг насторожился самолюбивый Андрей.
— В составе самого клада тебя ничего не смущает?
— Вы имеете в виду сочетание копеек с рублями и даже золотыми монетами?
— Вот именно. Я уж не говорю об алмазной табакерке и восточном кинжале.
— Конечно, такое сочетание носит странный, я бы сказал, случайный характер, — раздумчиво сказал Красовский.
— Становится теплее, — улыбнулся Александр Григорьевич.
— Скажем так: владелец клада не был скупым рыцарем, который копил богатства всю свою жизнь, — продолжал размышлять вслух Красовский. — Более того, создается впечатление, что монеты и вещи, находившиеся в шкатулке, принадлежали разным лицам. Скажем, копейки копил ремесленник или зажиточный крестьянин. Рубли могли принадлежать купцу, а табакерка — какому-то знатному вельможе. А раз так, то попали они в шкатулку нечестным способом.
— По пословице «От трудов праведных не наживешь палат каменных», — добавил в порядке поддержки Александр Григорьевич.
— Значит, можем утверждать, что это клад разбойника или крупного вора, «домушника», — осмелел Красовский.
— Интересная версия! — загорелся Дутиков. — Есть возражения?
— Есть, — сказал Игорь. — Андрей сам говорил, что такая печь могла находиться только в состоятельном доме. А ведь разбойники, насколько я знаю, не имели собственных «палат каменных», да еще в центре Москвы. Если бы нашли этот клад в глухом лесу или на заброшенной старой мельнице, было бы ясно, что клад закопал атаман разбойничьей шайки. А тут получается, что разбойник-то был, так сказать, легальный.
— Легальный, может быть, и легальный, — заметила Лариса, — однако он, несомненно, боялся разоблачения и ареста. Иначе зачем прятал так тщательно клад?
— Причем не только тщательно, но и второпях, — сказал Красовский.
— Почему ты так думаешь? — заинтересованно спросил Дутиков, который явно увлекся детективным сюжетом.
— А вы помните, с чего начались наши поиски? С монеты, которую нашел Василий, точнее, его младший братишка. Она, видимо, выпала из шкатулки, когда хозяин замуровывал ее в основание печи. Дело было наверняка ночью, вот хозяин и не увидел монету. Она попала в следующий слой кирпича, а потом, со временем, грунтовые воды вымыли ее на поверхность. Похоже?
— Логично, — согласился Дутиков.
— Ну что, будем подводить итоги? — сказал Максим Иванович. — Итак, клад принадлежал разбойнику, который занимал легальное положение в обществе и тем не менее боялся разоблачения. Дело в том, что именно в Москве и именно в середине восемнадцатого века жил такой человек. Крупный преступник, он в тысяча семьсот сорок первом году вдруг пошел служить в полицию. С его помощью были арестованы несколько сот представителей преступного мира в Москве. Однако и сам он через несколько лет был арестован и сослан на каторжные работы. За что и почему — до сих пор остается загадкой, которую я и предлагаю разгадать членам КЛИО. Годится?
— Годится! Годится! — закричали члены клуба.
В разноголосицу влился звонкий голос Василия:
— Максим Иванович! А как звали этого разбойника, а потом сыщика? Кого искать-то будем?
Максим Иванович хитро прищурился:
— А я думал, что вы догадались. Уж Красовский точно знает, как звали первого московского сыщика. Знаешь, Андрей?
— Конечно, — с достоинством ответил тот и, взглянув на Василия, не без торжества в голосе объявил: — Его звали Ванькой Каином!
ПЕРВЫЕ СВЕДЕНИЯ
— «Дорогой Максим Иванович! Дорогие Лариса, Игорь и Андрей! Привет вам шлет матрос первой статьи Краснознаменного Балтийского флота! Соскучился я по вас, братцы! Но ничего: через год встретимся. А пока сообщаю, что служба идет нормально. На прошедших учениях катер, где ваш покорный слуга несет службу в качестве электрика, занял первое место на стрельбах, поразив учебную цель. Когда вернулись в Кронштадт, меня ждало ваше письмо с сообщением о находке клада Ваньки Каина. Представляю, с каким интересом члены КЛИО разыскивают сведения об этой легендарной фигуре „века осьмнадцатого”...
Действительно, в судьбе этого безусловно незаурядного человека много загадочного. Почему, в частности, он вдруг, уже будучи прославленным и удачливым разбойником, пошел на службу в полицию, почему спустя восемь лет, находясь, казалось бы, в зените почета (дважды Правительствующий Сенат принимал указы, касающиеся лично Каина, случай, как говорится, беспрецедентный), был тем не менее арестован, почему последующие семь лет шло следствие, которое никак не могло доказать вину Каина, и почему все оке затем он был сослан на каторгу?
Что это была за личность? В народе остались песни, где образ Ваньки Каина героизируется, он ставился рядом со Степаном Разиным. В Москве до недавнего времени была гора, называемая москвичами Каиновой в память о широких народных гулянью, которые устраивал Ванька Каин подобно московскому генерал-губернатору.
Кстати, по поводу разбойников отвлекусь. Помните, когда мы расследовали дело провокатора Зинаиды, читая „Правду" за 1912 год, мы часто находили заметки о стычках на Кавказе полиции и солдат с разбойниками Зелим-хана? Так вот, на катере со мной служит наводчиком парень из Чечено-Ингушетии. Когда я вспомнил о заметках из „Правды" и рассказал ему о его земляке — Зелим-хане и его шайке, Махмуд вдруг страшно обиделся. Оказывается, Зелим-хан — национальный герой чеченцев, о нем есть роман и даже фильм, правда снятый давно — в двадцатые годы. Он был стихийным революционером, вождем обездоленных горцев-крестьян, храбро сражался с царскими чиновниками и местными богатеями. Видимо, выражением сочувствия к его борьбе явились столь частые публикации в „Правде”. Вместе с тем из цензурных соображений он и его товарищи назывались не иначе как разбойники.
