Анастасия Дробина - Дорогой длинною
Ничего не ответив ехидной бабке, Илья молча нырнул в стог за рубахой, кое-как натянул её, стряхнул с волос солому, перевёл дыхание и лишь после этого, выбравшись обратно, как можно спокойнее сказал:
– Тэ явэньти бахталэ, ромалэ, будь здорова, биби[67] Тюля… А… где бабы мои?
Цыгане снова покатились со смеху. Ефим мотнул лохматой головой в сторону, Илья повернулся - и увидел свою телегу, возле которой бродили распряжённые гнедые. Возле телеги стояли насупленная Варька со скрещенными на груди руками и - Настя. Илья замер, разглядывая её.
На ней не было больше её чёрного городского платья. Настя была наряжена в широкую красную юбку, сборчатый фартук в больших цветах и почти новую, лишь слегка выцветшую на спине и плечах кофту с широкими рукавами. Илья сразу понял, что Варька отдала невестке свою лучшую одежду, и кочевой наряд ничуть не портил Настю, но было это всё же… непривычно. Волосы её венчал новый синий платок, и в таборной одежде Настя казалась ещё более хрупкой, беззащитной и потерянной. Стоя у телеги, она пристально, слегка испуганно смотрела на Илью, и у него снова закружилась голова от этих глаз. Но в двух шагах на траве сидели цыгане, и Илья, подойдя, нарочито небрежно бросил:
– Настька, подай полотенце. Варька, полей мне… Настя молча полезла в телегу. Варька черпнула ковшом из жестяного ведра и с чувством вылила ледяную воду на голову брату.
– Что ж делаешь-то, чёртова кукла?.. - зашипел Илья. - Понемногу хоть!..
Почему тут Деруновы расселись? Объясни мне, в конце концов…
– Объяснять тебе, дураку?.. - в тон ему зашипела и Варька, яростно зачерпывая новый ковш. - Чего тут объяснять, когда ни мозгов, ни совести?!.
До табора Настьку довести не смог, кобель?! В копну тебе приспичило?!. Нет бы подумать, что вам ещё жить с ней! В таборе жить! У наших жить! Кто там её знает, кто поверит, что она не бог знает кто?! Кто её рубашку там увидит?!
Хочешь, чтоб твою жену потаскухой цыгане называли? Скажут: "Без свадьбы, в кустах городскую взял, чтоб с её чистой простыней не срамиться!"
– Кто скажет?! - вскинулся Илья.
– Да уж найдётся кому, не беспокойся!!! - и Варька торопливо и сердито поведала о том, как они с Манькой вчера, уже в сумерках, сложили телегу, запрягли гнедых и тронулись к стоящим на третьей версте цыганам с полной уверенностью в том, что там играется хоть какая, но свадьба, с целым табором очевидцев. До табора они, однако, не доехали.
– Хорошо, хоть туча ещё не дошла, месяц светил! В поле светло, как днём, было! Я гляжу - стог, возле стога - шаль Настькина валяется, в стогу - слышу, ворочается кто-то… Матерь божья, думаю, вот так и знала, так и чуяла, что этот поганец всякое соображение утратит! Не в таборе, а в соломе свадьбу сыграет!
Положение казалось безнадёжным. Бежать в чужой табор за свидетелями, судя по всему, было уже поздно. Стоя на дороге возле телеги и с тревогой прислушиваясь к доносящимся из стога звукам, Варька и Манька начали лихорадочно решать, что же теперь делать. Через пять минут сестра Ильи уже разводила возле стога костёр, а Манька при свете месяца со всех ног мчалась обратно в Москву за своей роднёй. Деруновы, бывшие в хороших отношениях и со Смоляковыми, и с семьёй Насти, могли спасти положение.
Выдернутые Манькой прямо из-за именинного стола, пьяные братья Деруновы с восторгом восприняли предложение перекочевать с именин на свадьбу. Мать их Тюля, сохранившая трезвый рассудок, возмущённо рявкнула на тут же притихших сыновей, отправила едва переведшую дух Маньку за извозчиком, и через несколько минут всё семейство летело на дребезжащей пролётке к заставе.
К приходу гостей Варька успела поставить самовар, разложить на скатерти приготовленную с собой в дорогу еду, среди которой, к её радости, нашлась даже бутылка вина, и завопить около стога диким голосом, вызывая брата и его жену. Илья на этот зов не отозвался, поскольку спал как мёртвый, и Варьке удалось извлечь из соломы только заплаканную, растрёпанную Настю.
Девушки поняли друг друга с полувзгляда, и, когда спустя час отряд Деруновых во главе с мамашей высадился из пролётки на пустую дорогу, Варька сразу заголосила:
"Ромалэ, уважаемые, будьте свидетелями!" Тюля со старшей невесткой зашли за стог, где отсиживалась Настя, тут же вернулись с мятой, рваной, перепачканной рубашкой невесты, разложили её перед костром, - и начались шумные поздравления с "хорошей девочкой", принимать которые пришлось Варьке: других родственников молодых под рукой не было. До рассвета оставалось недолго, и гости решили дождаться пробуждения молодого мужа.
– Пхэнори, спасибо… - только и мог сказать Илья, выслушав рассказ сестры. Та лишь махнула рукой:
– Не меня, а бога благодари, что Тюля Настьке крёстная и всю жизнь её знает! А Ефим тебе с Пасхи должен! Вот только попробуй с него теперь долг стребовать! По-хорошему-то, свидетели с самого начала сидеть должны были. Ну, уж лучше так, чем вовсе никак… Ох, беда мне с тобой… Ну, когда в твоей голове пустой хоть что-то путёвое заведётся, а?! Или в Старомонетном последний ум выбили?! А ещё мне говорил, что я в городе цыганкой быть перестала! А сам-то?!.
Варька была трижды права, и Илья не стал отвечать. Сестра ещё раз уничтожающе посмотрела на него и отошла в сторону, уступая место Насте, приблизившейся с полотенцем.
– Как ты, девочка? - виновато спросил Илья.
– Слава богу… - чуть слышно ответила она, подавая полотенце. - Какая Варька умница, боже мой… Что бы с нами без неё сталось?.. Как бы я твоей родне в глаза смотрела?
Илья молча взял у неё полотенце. Через плечо жены посмотрел на кусты черёмухи, под которыми белым комком лежала Настина рубашка. Он отвернулся было - но тут же понял, что если не увидит ЭТОГО сам, то промучается потом всю жизнь. И, отстранив Настю, шагнул к кустам. И не обернулся, услышав её глухой голос:
– Иди, иди, полюбуйся. Успокоишься, может, наконец.
Засохшие пятна крови ещё были видны на рубашке. Оглядев их, Илья медленно отступил. Настя стояла отвернувшись, закусив губы. Подойдя, он вытянул из рук жены полотенце. Вытер лицо и пошёл к цыганам.
Деруновы ушли, когда солнце стояло уже высоко в небе - пожелав молодым здоровья, счастья, удачи и мешок детей и пообещав нынче же сходить в Грузины и объяснить Настиному отцу, как было дело. Илья запряг гнедых, оглядел колёса, проверил спицы, взял с передка кнут. Посмотрел на Настю, стоящую рядом. Та грустно улыбнулась в ответ, опустила глаза, и его словно ножом резануло по сердцу от этой улыбки. Илья отложил кнут, притянул жену к себе. Помедлив, через силу сказал:
– Ну… хочешь, вернёмся? Буду опять в хоре петь, привык уж вроде бы.
Жена ответила не сразу, и за это время с Ильи семь потов сошло. И он не сумел сдержать облегчённого вздоха, когда Настя сказала:
– Нет уж… Куда возвращаться? Отец меня теперь и видеть не захочет, ведь из-под венца почти сбежала. И ты… Тебе ведь в городе не жизнь была.
Я-то ничего, я ведь цыганка всё-таки тоже, я привыкну. Знала же, с кем связалась. - она вдруг подняла голову, широко и лукаво усмехнулась. - Конокрад подколёсный!
– А вы - блюдолизы городские! - в тон ей ответил Илья, и оба рассмеялись.
Варька, которая тенью замерла у телеги, шумно перевела дух и перекрестилась, но ни Илья, ни Настя не заметили этого.
– Ну, так будем трогать помаленьку. - решил Илья, задирая голову и посмотрев на солнце. Оно уже стояло высоко над полем, купаясь в белых кучевых облаках, грело по-весеннему, без жара. Где-то высоко-высоко заливался жаворонок, в невысокой траве поскрипывали чирки, и сразу две перепёлки бестолково кинулись в разные стороны из-под копыт тронувшихся с места лошадей. Илья не стал забираться в телегу и пошёл рядом с гнедыми, похлопывая кнутовищем по сапогу. Босая Варька шлёпала по лужам сзади, Настя пристроилась было рядом с ней, но, пройдя полторы версты, устала, порвала туфлю, стёрла палец и, смущённо улыбнувшись, полезла в телегу.
Варька тут же прибавила ходу и вскоре уже шагала рядом с братом.
– Харчей на сегодня есть? - вполголоса спросил он.
– На сегодня хватит, и на завтра даже. - так же тихо сказала Варька. - А потом… Да что ты боишься, не цыганка я, что ли? Сбегаю в деревню, добуду.
Илья молчал. На сестру не смотрел, скользя взглядом то по небу, то по траве, вертел соломинку в губах. Наконец, сказал:
– Настьку не бери пока. Ты и сама всё, что надо, достанешь. Не отучилась за полгода-то?
Варька, тоже не глядя на него, пожала плечами.
– Я-то не отучилась… Только ей привыкать всё равно придётся. Пусть уж сначала я её поднатаскаю, чем потом наши животы надорвут со смеху.
– Надорвут они… - сквозь зубы процедил Илья. - Языки выдерну, гадам!
– Брось. Все рты не заткнешь.
Илья нахмурился, прикрикнул на заигравшую ни с того ни с сего кобылу, смахнул с плеча пристроившегося на нём слепня. Помолчав, сказал:
