Владимир Пистоленко - Товарищи
— А что вы лепите ко мне этого… этого друга?
— Послушайте Василий Мазай, — официальным тоном одернул его Селезнев, — когда вы научитесь вести себя как следует?
— А я и веду себя как следует, — не сдавался Мазай. — А раз неправда — никто мне рта не закроет. Подумаешь, нашли мне вожатого! И без него дорогу знаем, не заблудимся.
— Василий Мазай, вы грубо разговариваете со старшими, — еще строже сказал Селезнев. — А вот Жутаев умеет держать себя. Потому его и ставят выше вас, и будут ставить. И правильно ставят.
— Васька, брось, ведь нехорошо, — тихонько шепнул Мазаю Сергей.
— Отстань!
— Читайте дальше, товарищ Батурин, — предложила Оля.
— Потише! Продолжаю: «Скромный, серьезный, дисциплинированный, Жутаев был примером и для нашей молодежи. Такими ребятами, как Жутаев, ремесленное училище может гордиться!» Вот, ребята, и все.
Оля почти вплотную подошла к Жутаеву, захлопала в ладоши и, не скрывая радостной улыбки, закричала:
— Борька — молодец! Качать его! Качать белобрысого!
— Качать! Качать!
Жутаев побежал прочь, но его догнали и схватили:
— Не уйдешь!
— Ребята, не за что. Не нужно, — отбивался Борис.
— Держись за землю!
Ему удалось вырваться. Но далеко во дворе его все же поймали. Началась возня и послышались крики: «Раз, два, взяли!»
У вагранки остались Селезнев, Батурин и Мазай.
— А нехорошо ты себя ведешь, Василий. Очень нехорошо. Характер у тебя просто невозможный, — сказал Селезнев.
— Ну и пускай, товарищ мастер! Мой характер ни у кого еды не просит. Какой есть, такой и есть.
— Нет, — горячо возразил Селезнев, — неверно это! Среди людей живешь, в советском обществе. У нас не за красивые глаза людей ценят, а за их дела, за их душу. Ломать тебе свой характер нужно.
— Твой характер, — поддержал Селезнева Батурин, — может тебе всю жизнь испортить. С тобой ни дружить, ни знаться никто не будет.
— Ну и не нужно! Кланяться не пойдем.
Лицо Батурина покрылось румянцем. Он стиснул в кулаках свой ремень и, стараясь быть не очень резким, решительно сказал:
— Эх, ты! «И не нужно, кланяться не пойдем!» Ты хоть бы подумал, прежде чем говорить. Жизнь тебя еще не терла, вот ты и не понимаешь, что значит потерять уважение товарищей, что значит остаться одному.
— А я и не хочу оставаться один! И не останусь. В группе меня слушаются? Слушаются… Значит, уважают, а не просто так себе…
— Не всегда человека слушаются из-за уважения, — возразил мастер. — Я вот еще помню, до революции работал на одном заводе, так там мастер был — любил угощать нашего брата зуботычинами да штрафами. Молчали мы, терпели, слушались. А потом поймали его, посадили в грязную тачку и вывезли за ворота завода. В мусор вывалили. Уважение — большое дело. И заслужить его нелегко. Ты лучше скажи, Василий, только по совести: ребята в группе по-старому тебя слушаются? Как, скажем, в прошлом году?
Мазай взглянул на Батурина, потом на Селезнева, опустил голову и нехотя сознался:
— Не все… Как Жутаева прислали в группу, все и началось. Вы его в другую подгруппу переведите, чтобы хоть в цеху глаза мне не мозолил.
Селезнев укоризненно покачал головой:
— Так рассуждать может только человек с исключительно большим самомнением. Гордец! Себялюб!
— А если он у меня дисциплину разваливает? Тогда что?
— Неправда, Мазай, — категорически возразил мастер. — Не нужно лгать на человека. Он ни при чем. Хочешь, я скажу, в чем дело? В группе тебя слушались не потому, что уважали, а просто побаивались. Да-да! Ты в группе ввел кулачную дисциплину. А пришел Жутаев, ребята сразу и поняли, на кого нужно равняться да к кому присматриваться.
— Твой кулачный авторитет и растаял, — добавил Батурин, — как лед на огоньке. Так-то вот. Подумай над этим, пока не поздно. Товарищей потерять легко, нажить труднее.
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
Когда Селезнев и Батурин ушли, Мазай хотел было пойти в цех, но передумал и сел на солнцепеке за штабелем опок. Он был рад, что весь этот разговор ребята не слышали.
А ребята тем временем возвращались в цех. Мимо прошли несколько формовщиков.
— Васька, пойдем выработку подсчитаем, — позвал Сережка.
Но Мазай лишь рукой махнул.
К Мазаю подошел Жутаев. Васька искоса взглянул на него, отвернулся и неприязненно пробурчал:
— Чего встал? Проходи, что ли…
Но Жутаев не ушел и вдруг заговорил спокойно и задушевно:
— Слушай, Вася, из-за чего ты на меня злишься? Что я тебе сделал плохого?
— Нужен ты мне! — словно нехотя, процедил Мазай.
Неподалеку от них проходила Оля и, увидев, что Мазай и Жутаев разговаривают, остановилась. О чем они могут говорить наедине? Интересно… даже очень интересно! Прислушалась — не разобрать. Она тихонько подкралась и встала сзади того же штабеля опок.
— Мне давно хотелось с тобой поговорить, — сказал Жутаев.
— Говори, если хочешь, а я попусту трепаться не люблю.
— Гордости в тебе много.
— Никому до этого дела нет. Понял? И разговор окончен.
— Нет, не окончен, — тихо, но настойчиво сказал Жутаев. — Хотя в Платовке мы и жили на одной квартире, но по душам так и не удалось поговорить. А надо. Давай здесь потолкуем. Я хочу, чтоб наша ссора прекратилась, как будто ее и не было.
Мазай удивленно открыл глаза и, словно не понимая, спросил:
— Какая ссора? Чего ты ко мне пристал!
— Может, это и не ссора, а просто отношения плохие. Но продолжать так дальше нельзя.
— Что продолжать?
— А тебе непонятно, о чем я говорю?
— Чепуху болтаешь. Продолжай на здоровье.
— Это не чепуха, и ты хорошо понимаешь.
— Как я понимаю — никого не касается. Я сам себе и капитан и лоцман.
— Все это пустые слова Напрасно ты так…
— Ты ко мне не приставай! — Вспылив, Мазай заговорил горячо и напористо: — Сам ребят против меня настраивает, а тут рассыпается, как сдобный пряник: «отношения плохие», «так нельзя»! Туда и сюда тебя хватает? И вашим и нашим кланяешься?
— Врешь, Мазай. Никого я против тебя не настраиваю. И это ты сам хорошо знаешь. А говоришь так — просто сочиняешь. Ну что ж, не хочешь мириться — не надо. Упрашивать тебя не собираюсь. Пусть все остается, как было. А если хочешь знать, речь идет вовсе не о тебе и не обо мне, а о группе. Раз в группе началась ссора, добра не будет. Не болеешь ты за свою группу, а о себе только думаешь!
— Тоже мне болельщик нашелся! — насмешливо протянул Мазай. — Свертывай в сторону, а то меня тошнить начинает.
— Я давно знаю, что ты на грубости мастер, — невозмутимо ответил Жутаев. — На это большого таланта не требуется.
— Ты бы лучше замолчал, по-дружески прошу, ведь все равно тебя никто не слушает.
— Замолчу, не беспокойся. Можешь не просить. Не хочешь слушать — не слушай, а я о всех наших делах и о тебе буду говорить. Буду говорить все, что думаю. Хочешь — обижайся, хочешь — нет: твое дело.
Жутаев круто повернулся и пошел к цеху. А Мазай крикнул вслед:
— Давай разговаривай! Я не боюсь. Знаешь, друг, как тебя девчонки зовут? «Прилизанный»!
Жутаев обернулся и покачал головой:
— Эх ты, у самого не хватает под фуражкой— у девчонок пошел занимать! Так, что ли?
Мазай растерялся, и последнее острое слово осталось за Жутаевым. Пока Васька собрался с мыслями, Жутаев уже вошел в цех.
Поведение Мазая во время чтения письма из МТС возмутило Олю, и она решила при первой возможности поговорить с ним, да даже и не поговорить, а просто сказать, что вел он себя очень плохо и ей было стыдно за него. Из подслушанного разговора Оля поняла, что Мазай настроен сейчас воинственно и говорить с ним бесполезно. Но не говорить она не могла и решила отвлечь Мазая от мыслей о Жутаеве, а потом, когда он успокоится, высказать все.
Мазай и не заметил, как Оля тихонько подкралась к нему и закрыла ладонями глаза.
— Колька, брось! — прикрикнул Мазай. Он был далеко не в игривом настроении и не желал играть в отгадки. К тому же он был уверен, что это Коля, любивший такую игру. — Пусти, тебе, говорят!
Но руки на его глазах не разжимались. Он быстрым движением освободил голову и, увидев перед собой Олю, смутился;
— А я думал — Колька. Чего тебе?
Она передернула плечами:
— Ничего. А просто так разве нельзя подойти?
— А чего без дела?
Оля обиделась:
— Ну тебя, Васька! Какой-то ты… даже говорить не хочется. То пристает, то грубит. Характер у тебя — не позавидуешь!
— Вон у Жутаева не характер, а сахар.
— Во всяком случае, не твоему ровня. И, конечно, Жутаев не стал бы так вот грубить.
— Ну и ступай к нему! А меня не трогай. И так — то книжку у него взяла, то в столовую норовит вместе пойти. Думаешь, не вижу?. Да? Все вижу.
— А мне такой контроль не нужен, товарищ староста, я сама себе хозяйка и знаю, у кого книжки брать и с кем в столовую ходить. И не указывай мне больше! Потому как это никого не касается.
