Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)
А девушка в коридоре так и влипла в стенку, но не проронила ни слова.
— Помните, в прошлом году мы вместе ехали в поезде? — продолжал Хидыр. — И где-то под Бухарой вы сказали, что женаты, что убежали от жены…
— Вай! — воскликнула Айболек и упала.
Отнес ее на руках в каюту не Ашир — Хидыр.
После затянувшегося пиршества все спали долго, крепко, с чувством честно исполненного долга.
Айболек плакала, уткнувшись в подушку. Плакала беззвучно.
Никто не зашел в каюту, не спросил, что за беда стряслась.
Никто не помешал ей.
Никто ее не искал.
Еще вчера жизнь была преисполненной светлыми мечтаниями. Она с достоинством смотрела на людей, и те относились к ней уважительно. У нее была любимая работа, и Айболек была нужна людям. Теперь жизнь потеряла смысл. Хидыр ее не простит. Если заново не родиться, то нельзя ничего изменить, вернуть себе право на счастье.
Хидыр не был ее любимым. Он был одноклассником, односельчанином. Десять лет они учились вместе, дружили. Хидыр ушел в пески, Айболек уехала на канал.
Она аккуратно отвечала на его письма, но Хидыра она не любила.
Затем появился веселый Ашир Мурадов. И напечатал в республиканской газете фотоочерк о сельской библиотеке с портретом Айболек Кульбердыевой.
Когда Ашир исчез, то она скучала.
Но и его она не любила.
Она любила весь мир, закаты в песках, интересную книгу, песни девушек на плантации хлопчатника, новые кинокартины, братьев. Значит, и Хидыра любила как-то по-своему.
С Хидыром было надежно, привычно, но когда Ашир принес ей пылкую клятву, воскликнул: "Будь моей женой", то Айболек не сказала ни "да", ни "нет", а задохнулась от смеха:
— Вай, посмотрим, какой ты будешь муженек!..
Не Ашир ее обманул, она себя обманула. Надо было сказать либо "да", либо "нет".
"Выхода нет", — подсказало кровоточащее сердце.
"Не торопись", — шепнул какой-то внутренний голос.
Но она заторопилась, оделась, вышла из каюты.
Никто ее не задержал, вахтенный матрос кивнул и равнодушно отвернулся: своя.
Испуганным джейраном девушка пошла против ветра. В волнистых складках барханов лежали синие тени, как синий снег. Золотистая кайма на востоке указала, что там взойдет солнце.
Мир был безбрежен, но неутешной Айболек казалось, что он сжимался, давил ее клещами.
За рощей оджаров она вышла к широкой впадине, места были незнакомые, но и здесь стояли посеревшие от ночной сырости палатки, грузовики, на песке валялись бочки с горючим и водою.
Айболек круто повернула вправо…
Пески были прорезаны и старыми, расплывшимися, и свежими, глубокими следами автомашин, овечьими тропами; разноцветные шесты торчали на холмах: здесь проводили геодезическую съемку.
Через полчаса она наткнулась на стадо длинношеих экскаваторов и опять свернула, побежала в степь.
Всюду ее встречала жизнь, но Айболек убегала в пустыню.
Будничный день начался по-обычному.
Мухамед сдвинул бульдозером понтон, Союн копал на берегу яму для причального столба, тянул трос.
Витю Орловского послали в Карамет-нияз за запасными частями. Он подумал-подумал и решительно завернул в столовую, шепнул тете Паше:
— Не осталось ста граммов? на заправочку.
— А трудовая дисциплина? — рассердилась тетя Паша, с шумом сталкивая кастрюли на плите. — Выговор мне за вас получать?
Орловский знал, что повариха вспыльчива, по отходчива, и смотрел на все умоляющим взглядом невинного ребенка.
— Поклянись, что не добавишь в поселке, — сжалилась тетя Паша.
— Ах нет, вот уж нет, там же моя Надя, — рассыпался в заверениях Витя. — Моя рыжая стражница.
— Ты бы хоть мне ее показал.
— Женюсь, покажу.
И, дожевывая бутербродик с затвердевшей колбасой, Орловский вприпрыжку помчался к грузовику.
Айболек хватились к обеду, спросили Непеса Сарыевича, не посылал ли ее на почту, обошли весь земснаряд, берег — девушка исчезла.
— Уехала с Орловским в Карамет-нияз к портнихе, — предположил кто-то.
Встревоженный Союн заметил, что без его разрешения сестра никуда не отлучается.
Хидыр узнал о случившемся в гараже, где дожидался попутной машины. Чабан побледнел, потуже затянул поясом полушубок и, не сказав никому ни слова, пошел в пески. От земснаряда до Яраджи примерно пятнадцать километров, Хидыр решил, что до сумерек дойдет туда, возьмет коня.
У зарослей высокого саксаула, где на каждую крепкую ветку можно было повесить верблюдицу, лежала груда холодной золы. От всосавшейся в песок лужи мазута еще изрядно попахивало. Видимо, ночевали геологи. И здесь Хидыр заметил узкие следы девичьих сапожков.
— Я во всем виноват, я, — сказал он, почувствовав, как сердце покатилось, пропустило два-три удара, а затем забилось часто-часто.
Он зашагал по следу, а уже темнело, но все-таки Хидыр разглядел вмятину в песке, — значит, Айболек пошатнулась, упала.
Ему хотелось бежать, но он шел шагами широкими, твердыми, дабы сохранить силы на всю ночь поисков.
И когда упала тьма, он нашел ее — раненым джейраном Айболек лежала на тропе.
Она взглянула на Хидыра, и нельзя было догадаться, то ли она сейчас заплачет, то ли засмеется.
— Убирайся! — сказала Айболек с ненавистью. — Ты мне не нужен.
— Ты мне нужна! Вставай, пойдем. Я так виноват перед тобой, — сказал он нежно и твердо.
С ветвей саксаула Хидыр собрал иней, смял в комочек и приложил к воспаленным губам девушки. Душа парня разрывалась от жалости и раскаяния. А ему нелегко было позвать Айболек за собою, навсегда, на всю жизнь, на счастье и на горе — ведь он не слышал от нее ни обещания, ни согласия.
Внезапно девушка закрыла лицо руками и заголосила громко, на всю степь, и он понял, что Айболек очнулась.
Лучи автомобильных фар рассекли темноту, машина мчалась на север, к Лебабу, и Хидыр побежал наперерез.
Теперь он летел с такой быстротой, что догнал бы волка.
Заскрипели тормоза, трехтонка остановилась перед его грудью, ослепив на миг фарами.
— Чего тебе? — закричал шофер.
На борту были написаны три буквы: ККК — Каракумский канал.
— Человеку худо, — сказал Хидыр. — Довези, пожалуйста, помоги.
— Машина государственная, горючее государственное, рейс срочный. — Шофер звучно прищелкнул языком.
— Получи пятьдесят рублей.
— Пятьдесят — не деньги! — Шофер засмеялся.
— Получи сто, двести! — с отчаянием выкрикнул Хидыр, вспрыгнув на подножку.
— Вот это другой разговор! Где твой болящий?
Хидыр вгляделся в шофера: это был Джават Мерван.
Глава тринадцатая
Молодожены еще не ложились, хотя и у Ани и у Мухамеда слипались глаза, а челюсти сводила сладчайшая зевота.
Мешала Джемаль, она окончательно перебралась в их каюту.
Мать вернулась из больницы с маленьким; ничего красивого и, во всяком случае, заслуживающего внимания в братишке Джемаль не обнаружила. А Союн Союнович орал пронзительнее автомобильного гудка. В каюте пахло чем-то кислым. Словом, семейная жизнь Джемаль надоела. Кроме того, тетя Аня щедро потчевала ее шоколадными конфетами. Это тоже надо ценить!..
Сидя на кровати, вытянув ноги, Джемаль-джан рассматривала в альбоме фотографии, тыкала пальчиком в лица:
— А это кто?
— Наша учительница Мария Васильевна… Моя подруга Катя… — У Ани было умиротворенное настроение, и она вспоминала детские годы в детдоме, школе со светлой грустью.
— А это?
На тусклой любительской фотографии задорно улыбалась курносая девочка в пионерском галстуке; взгляд смелый, губы резко очерченные.
— А это я сама, джанчик, — вздохнула Аня.
Муж взял снимок, приблизил к глазам.
— Подожди, подожди, — медленно сказал Мухамед, отмахиваясь от потянувшейся за фотографией Джемаль.
— Да чего ты?
— Подожди! — вдруг рявкнул Мухамед, и вся кровь отхлынула от его лица, а глаза сузились, стали острыми, как лезвие ножа. — Где же я видел эту девочку?
Аня пожала плечами:
— Во сне видел…
Но муж выскочил тем временем в коридор, побежал сломя голову, крича:
— Непес Сарыевич! Непес Сарыевич! Бушлук! Ур-ра!.
Из кают выглядывали перепуганные соседи, маленький Союн Каналберды проснулся и залился визгливым плачем, а Мухамед метался по палубе, взлетал на капитанский мостик и всех встречных спрашивал:
