Кирилл Войнов - Со мною в ад
Я быстро повернулся спиной и буквально сунулся всем корпусом в окошко киоска.
— А шнурки для ботинок у вас есть?
Передо мной появились два длинных черных шнурка.
— Мне нужны коричневые и короткие.
Черные исчезли, но коричневые не появлялись, хотя я стоял и ждал. Гено в это время прошел сзади меня и уже приближался к навесу последней остановки. Я, собственно, сразу догадался, куда он шел. Мне не составило никакого труда быстро обойти круг и стать с противоположной — северной — стороны билетных касс у телефонной будки. Отсюда мне было прекрасно видно второго кассира, который уже сидел на месте и продавал билеты. Гено подождал своей очереди, купил билет и отошел. Кассир отпустил еще одного пассажира, снова опустил стекло и вышел из комнатки. Я миновал заднюю часть постройки и примостился около павильона — закусочной. Отсюда я увидел, как кассир вышел через служебную дверь и встретился с ожидавшим его Гено. Кассир внешне был похож на своего собеседника: такого же возраста, так же плешив и смугл, но ниже ростом и бородат, к тому же во время разговора он все время щурился и будто приглядывался к собеседнику — судя по всему, кассир был близорук.
Они обменялись всего несколькими словами. В сущности, говорил один лишь Гено, а кассир согласно кивал головой. Потом он снова ушел в здание касс, а Гено подбежал к остановке и вскочил в тронувшийся уже трамвай.
В пять часов пополудни я должен был пойти к Кислому на доклад, но без четырех минут позвонила Гичка, секретарша Кислого.
— Вы свободны, товарищ Дамов.
— Как понять?
— Доклада не будет. Его спешно вызвали к генералу. Я напомнила ему, но он отмахнулся — «завтра, завтра!» — и ушел…
Я повесил трубку, погладил ладонью блестящую поверхность стола. Нет на ней никаких пылинок, ничего нет на ней — ни бумаг, ни ручек и карандашей, ни украшений. Одна лишь папка. Но и в ней всего один-единственный листок, на котором я кое-как набросал свои гипотезы. Но это были, разумеется, самые общие соображения.
Спрятал папку в ящик, закрыл его, запечатал сургучом сейф и, надев плащ, вышел. Вчера дул довольно холодный для начала мая ветер, а утром по радио предупреждали, что ночью возможны заморозки.
Нет, ничего страшного, даже наоборот — прохлада была приятна. Неприятность ждала меня дальше: переднее левое колесо моей калеки совсем спустило и стало похоже на распластанную жабу.
Пришлось лезть в трамвай, которым я, честно признаться, пользовался очень редко. К тому же я забыл, что надо заранее покупать билеты, и всю дорогу трясся, ожидая контроля и зажав в руке два лева — на случай, если придется платить штраф. Так пропутешествовал я из конца в конец города и попал наконец на улицу Васила Ихчиева, 3.
Одноэтажный дом, покрытый турецкой черепицей, был очень старый, давно изживший себя и годный лишь на снос. Печальное чувство старости будто придавило его к земле. Только густая зелень во дворе, вишневые деревья, кусты и клумбы ярких цветов хоть немного скрашивали тяжкое впечатление от наспех сколоченных досок и узких окон с прогнившими ставнями.
Посреди двора в тени большой ветвистой вишни у чешмы[7] какая-то женщина мыла посуду. Я сразу догадался, кто она — маленькая, располневшая, но очень недурна собой в свои тридцать с лишним лет. Женщина собрала чистую посуду и пошла к дому, но, видимо, заметила меня и обернулась.
— Вы кого-то ищете? — заморгала она длинными подкрашенными ресницами.
— Вы Зорка Кираджиева, не так ли?
— Да, я Зорка.
Я показал ей свое служебное удостоверение. Она заметно смутилась.
— Мне очень нужно поговорить с вами. Или здесь неудобно?
Она все поняла — мои слова означали, что я могу вызвать ее в управление, а это было бы гораздо хуже для нас обоих.
— Да нет, почему же, заходите! — напряженно улыбнулась она. — Раз нужно… почему же… я не против… Пойдемте! — и пошла вперед.
Я последовал за ней. Она вошла в дом, поставила посуду на столик в маленькой прихожей и открыла дверь в свою комнату:
— Заходите.
— Вот, приходится беспокоить вас, — сказал я, садясь на предложенный ею стул у квадратного стола, покрытого чистой узорчатой клеенкой. — У меня к вам всего несколько вопросов, надеюсь, вы поможете мне.
— Да, конечно, только я не знаю чем… Я не очень-то вмешиваюсь в их дела, они…
— Ну, что знаете, — мягко прервал я ее. — Вы давно живете здесь?
— Да уж давно, восемь лет. Этот дом был деда Якима, и никак он не хотел продавать дом, зачем, говорит, мне деньги, на похороны у меня отложено, мне и не надо больше… Ну, ладно, а этот Гено — не знаю, говорили ли вы с ним, — так вот, этот Гено как завелся… Пришел сюда, как стал умолять, упрашивать, день за днем… Я, говорит, буду смотреть за тобой, живи здесь, никто тебя не тронет. Не знаю, как он уговорил деда Якима, но тот продал дом. Сначала я все удивлялась — зачем ему, Гено то есть, этот хлам, эта развалюха с клопами да тараканами. Но Гено, он хитрый, ему пальца в рот не клади. Оказалось, что за эту кучу гнили он, как собственник, получит две квартиры в новом доме, который строится. А мне пока комнату сдал… Он, Гено, еще тогда смекнул про это дело, все предвидел. Во-он эти дома новые, понастроили их кругом, только наш квартал остался, но к весне, говорят, и нас рушить будут. А Гено этот страшный человек, я точно говорю, через трубу пролезет, но свое отхватит. И все ему надо, все ему мало — одна машина есть, мало, давай вторую, да две квартиры, да участок дачный в Симеоново… И любовница туда же…
— Если можно, пожалуйста, поконкретнее, в связи с происшествием. Хотя и то, что вы рассказываете, очень интересно… Значит, у него есть любовница?
Зорка поднялась, подошла к окну, поглядела сквозь него, будто хотела убедиться, что во дворе никого нет, потом медленно пересекла комнату, задумчиво разгладила кружевную салфетку на буфете, быстро повернулась и села рядом со мной.
— Вас как зовут? — спросила она, взмахнув длинными ресницами.
Вопрос застиг меня врасплох.
— Мм, это не имеет значения, но… Дамов моя фамилия.
— Видите как, товарищ Дамов, — Зорка пристально поглядела на меня, — тому следователю я не говорила, а вам скажу… Долго я думала и скажу: я знаю, кто это сделал!
Она, наверно, ожидала, что глаза у меня заблестят, я вскочу со стула и стану тормошить и торопить ее, но я продолжал спокойно сидеть на месте и невозмутимо глядеть на нее.
— Да, знаю! — повторила она с нажимом, наклонилась ко мне и с видом заговорщицы зашептала: — Все сделала эта старуха, мать Тони, его любовницы…
Я не переменил позы, даже глаза отвел и теперь «рассеянно» глядел в окно.
— Она была у них накануне вечером, — продолжала шептать она. — Сюда пришла искать его… к жене… Они, наверно, в разводе, но все-таки…
— Кто в разводе? — тихо и «безразлично» спросил я.
— Ну как кто? Гено и Венче, кто же еще… Он подал в суд… Они подрались возле кино, и на другой день он подал…
Наконец и я задвигался.
— Так! Ну-ка, давайте все по порядку, я хочу сказать — сначала!
Она слегка оторопела от моего внезапного натиска и задумалась.
— Ну, что было сначала? Он с этой Тони ходит уже несколько лет. Венче узнала про это не так давно, но она добрая — и молчала… Да и потом, ради ребенка — куда она денется с девочкой-то… Девочка маленькая еще… Ну, известное дело, плачет Венче, тяжело ей… Измучилась бедная, похудела как… Ну вот, в тот вечер она увидела, как они вдвоем выходят из кино, — и не выдержала: как стала колошматить Тони сумкой, и все по голове, все по голове… Ну ладно, а Гено этот прижал ее, Венче, к стене и тоже давай бить… Вытрясу из тебя всю душу, говорит… Вернулась Венче домой вся синяя. На другой день он пошел в суд и подал на развод. Но молчит, не говорит ничего. И все дома сидит — тихий, смирный, никуда не выходит… Пока однажды вечером…
Она пружинисто вскочила со стула, рванулась к буфету, вынула оттуда початую бутылку коньяка и две рюмки. Поставила на стол. При ее полноте — такая легкость и быстрота в движениях…
— Спасибо, но я не пью, особенно на работе. Лучше давайте-ка продолжим. Значит, вы говорите, в тот вечер пришла…
— А, да-да… — Она снова уселась, уютно облокотившись о стол. — Она приходила, мать… И прямо к ним в комнату… О чем они там говорили, не знаю, только слышала, как она кричала на Гено — почему не приходил к ним последние дни, какое он имел право заставлять Тони волноваться и все в таком духе… А потом Венче не выдержала и выскочила из комнаты, плачет, во двор побежала… Гено за ней, схватил ее за руки, говорит ей что-то, успокаивает. А эта, старая, сидела одна в комнате, да… Ну, Гено кое-как успокоил Венче, она ведь такая добрая. Вернулись они в дом, и он как закричит на старуху: убирайся отсюда! А она сидит, сидит и не двигается. Он опять кричит, стучит по столу, наконец та встает, что-то бормочет под нос, ну и пошла к двери, а Гено ее почти насильно вытолкал. А она ему напоследок: «Ты ничтожество, мы тебя знать не хотим!» Вот так.
