Владимир Пистоленко - Товарищи
— Взялись бы сами, товарищ мастер, — сказал Мазай.
— Почему? У тебя, Жутаев, есть сомнения?
— Пока нет. — Жутаев пожал плечами. — Кажется, все попятно. И будто идет как следует.
— Ну и хорошо!
— У него, товарищ мастер, всегда все понятно. И как следует. Разжег сейчас дрова и раньше времени хотел нижнюю дверку заделывать. Я за руку остановил.
— Ну и хорошо сделал, что остановил. Правильный поступок. На работе обязательно нужно друг другу подсказывать, помогать. А как же иначе! Без этого человеку и жить трудно и работать. Я думаю, и Жутаев тебе не раз помогал.
— Мне? В чем это? Я правую руку не спутаю с левой.
— Об этом мы еще поговорим. А сейчас, ребята, продолжайте разжигать вагранку.
Больше он не отходил от ребят и молча следил за работой. Иногда на его губах появлялась чуть заметная улыбка, и он начинал теребить левой рукой кончик уса. Это было признаком, что мастер доволен.
Появление мастера обрадовало Жутаева, но выпад Васьки Мазая испортил настроение… Жутаева обидело не то, что Мазай рассказал мастеру о промахе, а презрительный, уничтожающий тон, каким это было сказано. В голове Бориса никак не укладывалось: как это можно — помочь, выручить товарища из беды, а потом упрекать его в этой помощи, да еще в оскорбительном топе.
Через полчаса загрузка вагранки была окончена.
— Жутаев, — позвал мастер, — когда прикажешь дать дутье? Через сколько минут? Помнишь?
— Минут через двадцать, — почти не задумываясь, ответил Жутаев. — Горит хорошо.
— Правильно. Пойдемте пока в цех. Здесь больше делать нечего! Как думаешь, Жутаев, во время плавки придется подбавлять в вагранку?
— Думаю, не придется. Литья не очень много и, главное, мелкое. Обойдется, Дмитрий Гордеевич.
— Не все мелкое, — возразил Мазай.
— А я и не говорю, что все, но большинство — мелочь.
Жутаев разрешил войти в цех только тем, кто должен носить ковши. Остальные сгрудились у окон литейки.
Борис заглянул в вагранку через смотровое стекло и, посоветовавшись с Селезневым, велел дать дутье. И сразу же в вагранке загудело, заклокотало, к небу рванулись снопы искр, бешено заплясали, заметались над вагранкой языки пламени. Жутаев то и дело наклонялся к стеклу.
— Есть! — сказал он. — Плавка началась. Давайте по местам. Чтобы все было готово.
Селезнев подошел к Маврину:
— Николай Степанович, как я замечаю, — у вас сильная одышка. Верно?
— В общем, верно.
— Значит, вам нельзя быть в цехе во время заливки. Я встану к первому ковшу вместо Бакланова, а он сменит вас. Вам лучше уйти: при литье выделяются вредные газы, может плохо кончиться.
Маврин хотел было возражать, но понял, что Селезнев прав, и вышел из цеха.
— Мазай, пробивай летку! — скомандовал Жутаев.
Мазай начал пробивать ломиком затвердевшую глиняную пробку. Удар за ударом, удар за ударом — лицо Мазая покрылось потом, а летка все еще была закрыта. Наконец под ломиком закраснелось, потом брызнули во все стороны искры.
— Чугун! — крикнул Мазай.
Но уже и без его крика все увидели, как по желобу торопливо помчался все возрастающий огненный ручеек. Мазай еще раз-другой повернул ломик, вынул его, и почти белая струя потекла по желобу в ковш.
— Пробка насажена? — спросил Жутаев.
— Есть, — ответил Мазай и вместо ломика взял длинный металлический стержень, на утолщенный конец которого была насажена глиняная пробка. В случае чего, Мазай должен был этой пробкой заткнуть летку и прекратить поток чугуна.
В цехе противно запахло серой.
— Можно нести!
Селезнев и Жутаев унесли ковш и начали заливку. Когда из этого ковша была вылита последняя капля чугуна, Бакланов и Семен Иванович поднесли к опокам новый ковш. Селезнев и Жутаев взялись за него, а Бакланов с механиком, схватив пустой ковш, пошли к вагранке.
Все шло как нельзя лучше: чугун тек жидкий, формы заливались удачно и быстро, в цехе не было никакой суетни. Но случается и так, что неожиданно четкий ход событий нарушается. Так произошло и в тот день.
Началась заливка самых мелких форм. Чтобы разлить из ковша чугун, времени требовалось больше, чем при заливке крупных форм. А по желобу текла все такая же сильная огненная струя.
…Бакланов и механик подставили свои ковш, и в него потек чугун. Вот кипящая лава наполнила половину ковша, вот чугун добирается до краев, пора уносить ковш, но нет смены…
— Эй, — закричал Бакланов. — Ковш! Давайте порожний ковш!
Но другой ковш еще в работе — на дальнем конце литейки из него заливают опоки. Возле желоба наступило короткое замешательство. Близка беда. Беда! Ковш переполнен, огненная лава устремилась через края на землю, и как только достигла ее, во все стороны брызнули красные капли, сотни огненных капель, словно возле ковша ударил огненный фонтан. Искры били по брезентовой одежде Бакланова и механика, запахло горелой тряпкой.
— Затыкай летку! Летку затыкай! — крикнул Бакланов Мазаю, ие выпуская из рук рычаг ковша.
Но Мазай стоял в стороне, куда не достигали капли чугуна, и нерешительно топтался на месте. Как только во все стороны брызнул чугун, Мазай отпрянул далеко прочь и сейчас не мог заставить себя броситься сквозь огненный фейерверк назад, к желобу. Оглянувшись, Бакланов понял все это и, крикнув механику, чтоб тот не выпускал из рук рычага, метнулся к стоявшему неподалеку маленькому ковшу-ручнику. Не обращая внимания на огненные брызги, обдававшие его с ног до головы, он подставил ковш под желоб. Страшный фонтан тут же исчез. Катастрофа предотвращена. Мазай ринулся было со своей пикой к желобу, но сообразил, что сейчас затыкать летку не только бесполезно, но и вредно.
Он остановился и, чувствуя неловкость, украдкой оглянулся вокруг. В цехе, казалось, никто на него не смотрел, словно ничего и не случилось. Но, кроме тех, кто был в цехе, его бегство от желоба видели зрители, стоявшие за окном. Мазаю стало стыдно. Каким могучим, всесильным чувствовал себя Мазай, когда пробивал летку! С какой гордостью он стоял у желоба с железной пикой в руках, готовый в нужный момент приостановить огненный ручей! Но вот решительный момент настал, а он сплоховал, струсил. Мазай мучительно думал о том, как-то расценят его поступок, что будут о нем говорить: «Засмеют! Теперь жизни не дадут…»
Вскоре плавка была закончена. Хотя принимавшие в ней участие и устали, но настроение у всех было хорошее, веселое. Только Мазай не находил себе места, ни о чем больше не мог думать, кроме своей оплошности.
Он старался хоть чем-нибудь загладить свою вину и, как только закончилась заливка, кинулся открывать дверки в дне вагранки, чтобы выпустить на землю шлак. Но Селезнев отстранил его и взялся выбивать вагранку сам. «Видел мастер, — решил Мазай. — Не доверяет. Думает, опять сдрейфлю».
Он вернулся в цех. Туда уже успели, пробраться и школьники и рабочие МТС. Всем хотелось поскорее увидеть, что же получилось из чугуна, лившегося жидкой струей.
Возле Бакланова стояли Максим Ивкин и Сережка Тюпакин. Максим широко улыбался, легонько постукивал Егора кулаком по плечу и приговаривал:
— Молодец, Егор! Не подвел Платовку, прямо в огонь кинулся. Одним словом, правильно поступил. Ведь на тебя все, как один человек, смотрели. Мы придем к тебе с Сергеем. А может, ты придешь в читальню?
Егор не решался сказать, что еще стесняется показываться на людях.
— Да я… нет… вроде как неловко…
— Почему неловко? — пробасил Максим.
Сережка протянул руку:
— Давай, Егор, свою правую, и нашей ссоре конец. Согласен? — Он крепко пожал руку Бакланову и сказал: — А работенка у тебя стоящая, моргать, как и у меня на тракторе, не приходится. Серьезная работа…
— Ты повсюду со своим трактором суешься! — весело оборвал его Максим.
— А почему, почему не соваться? — возмутился Сергей. — Это, брат, такая машина… не то, что у тебя лошади.
— Ладно, не прыгай — не докажешь, — примирительно сказал Максим. — Всякая работа хороша, если человек на свое место поставлен. И спорить не о чем.
Бакланов слушал беззлобную перебранку товарищей и улыбался. Ему было радостно, что Максим и Сергей больше на него не сердятся, приятна была их похвала и то, что они ведь вот подошли к нему, как старые друзья, ни словом не напомнили о его позорном поступке и сами предложили забыть ссору. Но радостнее всего было то, что среди доярок МТФ он видел мать и Катю Серикову. Доярки о чем-то разговаривали, поглядывая в его сторону, а у матери лицо, впервые за последние дни, было светлым и оживленным, как в день его приезда домой. Катя, поймав на себе взгляд Егора, тихо приложила одну ладонь к другой, показывая, что аплодирует.
БАКЛАНОВ ДАЁТ ОТПОР
После того как все опоки были выбиты и отлитые детали перенесены в механический цех, Маврин приказал Жутаеву, Мазаю и Бакланову идти отдыхать.
