Анастасия Дробина - Дорогой длинною
– Да иди ты к чёрту от меня! Ненавижу тебя! Ненавижу! - и кинулась за порог. Звонко, на всю улицу стукнула калитка.
Илья постоял немного на крыльце. Затем вернулся в дом, плотно прикрыл за собой дверь, так что сени вновь погрузились в кромешную тьму, на ощупь нашёл кованый сундук Макарьевны, покрытый домотканым половиком. Сел на него и долго сидел в темноте, обхватив руками колени. Рядом то и дело хлопала, выплёскивая жёлтый свет, дверь, бегали бабы, прошёл усталый отец Пафнутий. Илью, сжавшегося на сундуке, никто не замечал. Он видел, как из кухни вышел Митро, как он вызвал из горницы Макарьевну и что-то спросил у неё. Выслушав ответ, кивнул и медленно пошёл через двор на улицу.
В тёмной кухне у окна стояла Варька.
– Пхэнори[65]… - войдя, тихо позвал Илья. Варька не ответила.
Илья зажёг свечу, подождал, пока выровняется прыгающий язычок пламени. Взяв с тарелки холодный блин, медленно начал жевать. Только сейчас он понял, как страшно, до тошноты хочется есть. Варька молчала, комкала в пальцах занавеску. На залитой луной улице чей-то хмельной бас во всю мочь орал: "Светит месяц, светит ясный". За печью скрипел сверчок.
– Не ходи сегодня никуда, - вдруг сказала Варька, не оборачиваясь. - Не ходи, Илья. Грешно…
Илья, опустив блин, недоумевающе смотрел на сестру. Потом вдруг понял, о чём она.
– Сдурела? - кровь бросилась в лицо.
Варька молчала. Илья коснулся её плеча. Она резко оттолкнула его руку, отвернулась и быстрыми шагами вышла из кухни.
*****Ольгу хоронили в первый день Великого поста. После похорон Макарьевна собрала у себя поминки, но за столом сидели лишь Аграфена с Колесихой, Илья, Варька и Кузьма. Из Большого дома не пришёл никто. А вечером, когда бабы ушли и зарёванная Макарьевна перетирала посуду, в дом постучали. Вошла нахмуренная, бледная Марья Васильевна. Едва поздоровавшись с растерянно вставшими из-за стола цыганами, потребовала:
– Покажите девку.
Макарьевна, одними губами прошептав "Боже, помоги…", метнулась в горницу. Вышла с рогожным, отчаянно ревущим кульком. Марья Васильевна умело и быстро распеленала новорождённую. Недоверчиво осмотрела тёмно-коричневый сморщенный комочек с чёрным пухом волосенок.
– Хм… Цыганка вроде.
– Самая что ни на есть, - торопливо подтвердила Макарьевна. Марья Васильевна искоса взглянула на неё. Макарьевна вздохнула, с жалостью поглядела на сучащую ногами девочку.
– Дитё ж ни при чём, Васильевна.
– Ну да, - недовольно сказала цыганка. - Вот и… этот… так же говорит.
И добро бы хоть его дочь была, а то… тьфу… И в кого он такой уродился?
Она смерила Макарьевну сердитым взглядом, поудобнее перехватила пищащий кулечек и понесла его в Большой дом.
*****Ночью на Живодёрке поднялся ветер. Он глухо гудел в ветвях деревьев, гнал по небу рваные клочья чёрных облаков. Когда сук большой ветлы особенно сильно ударил в окно на втором этаже, проснулась Стешка.
– Боже праведный… - сонно пробормотала она. - Ни днём ни ночью покоя нету… Настька, ты спишь?
Сестра лежала рядом, с головой накрывшись одеялом. Казалось, спала.
Стешка спустила ноги с постели, подошла к окну. С минуту молча смотрела на пустую тёмную Живодёрку. Затем вздохнула, перекрестилась, повернулась было, чтобы снова забраться в постель… и внезапно замерла, словно навостривший уши заяц. Из-под одеяла доносились тихие всхлипы. Ахнув, Стешка совершила головокружительный прыжок от окна прямо на кровать:
– Настька! Ты что?
Нет ответа. Лоскутное одеяло сотрясалось. Стешка круглыми от ужаса глазами смотрела на него. Затем схватилась за край и дёрнула.
– Что ты? Настенька… Приснилось что-то, да? Водички принести? Мать позвать? Ставни закрыть?
– Ох, отвяжись… - простонала Настя, таща одеяло на себя.
Стешка воздела руки к потолку:
– Вот говорила я! И мать говорила! И Глафира Андреевна! Зачем только потащилась туда! Теперь вот из-за этой Ольки воешь, а кто она нам?
Шлюха, и больше ничего, хоть и померла! Как только совести хватило сюда рожать явиться! Всем голову заморочила… Митро вон прямо от Макарьевны в заведение к Данайке убежал, а чего там хорошего? Теперь неделю дома не жди, Яков Васильич всем за это баню устроит, а мы чем виноваты… Ну, Настенька, ну скажи, чего принести? Чего хочешь? Хочешь, пойду Дормидонтовну разбужу и велю самовар поставить? Конфетки мятной хочешь? У меня есть, необсосанная…
– Отста-а-ань… - Настя ударила кулаком в подушку. - Спи…
– Заснёшь с тобой, как же… - Стешка подползла к сестре, погладила её растрепавшуюся косу, плечи, худенькую спину.
– Ты мне скажи… только не рычи, а скажи… Я клянусь, я никому, вот Христом-богом, вот чтоб меня до двадцати лет замуж никто не взял… Ты ведь не из-за Ольки это вовсе, да?
– Уйди!!! - раздался придушенный шёпот. Из темноты бешено сверкнул мокрый глаз: - Оставь меня в покое! Жизни нет! Ей-богу, уйду на сундук спать!
Стешка обиженно надула губы:
– Ну и пожалуйста… Ну и на здоровье… Беги, целуйся тогда со своими Смоляковыми, они тебе лучше, конечно, чем сестра! Самое…
– Замолчи! - вдруг отчаянно вскрикнула Настя, и Стешка, ойкнув, юркнула под одеяло.
– Ты что голосишь? Весь дом перебудим…
– А мне плевать, плевать! Слышишь? Плевать! - крепкий маленький кулак Насти бил в перину, утопая в ней по локоть. - Что ты сказала, несчастная?
Что ты про Смоляковых сказала? И про меня? Откуда ты взяла это, откуда?!
– Да я же ничего… - запищала Стешка. - Просто так, к слову… И думать ничего не думала… Да сгори они, эти Смоляковы, чтоб их громом разбило, явились тут на наши головы, подколёсники немытые… ой!
– И вправду дура, - устало сказала Настя, переворачиваясь на спину.
Стешка, на всякий случай загородившись подушкой, испуганно смотрела на неё. Луна вышла из-за тучи, высветила гитару на стене, обозначила чёрные тени кровати и комода, скользнула по лицу Насти. Та лежала с закрытыми глазами. Молча глотала слёзы.
– Знаю я, чего ты воешь, - сердито сказала Стешка. - Только, по-моему, уже успокоиться пора. Всё-таки три месяца прошло. Он, Сбежнев, всё равно не вернётся, а раз так - плевать на него. Он сапога твоего не стоит, хоть и князь. Я так думаю, что…
– Не смей князя трогать, - сквозь зубы приказала Настя. - Ты не знаешь ничего, так и молчи.
– А откуда мне знать? - пожала Стешка плечами. - Ты же не говоришь ничего, ревёшь только. Думаешь, я глухая, не слышу? Каждую ночь почти хлюпаешь. А кто мне миллион даст за то, что я всё это слушаю и сплю из всех сил, а? И чего ревёт - сама не знает…
– Да уж не из-за Сбежнева. - Настя повернулась на бок. Взяв подсунутый Стешкой платок, медленно вытерла слёзы. Её глаза тускло заблестели в лунном свете. Изумлённая, растерянная Стешка молча смотрела на неё.
– Скажи, Стеша… То, что ты тут про Смолякова говорила… Откуда ты это взяла? Цыгане что-то болтают? Да? Может быть, Илья…
– Да никто не болтает! - Стешка в порыве отчаянной искренности стукнула себя в грудь так, что сама же охнула. Спрыгнув с постели, перебежала комнату, торжественно остановилась под образами, перекрестилась, с силой вдавливая пальцы в лоб, живот и плечи. - Ну, вот тебе крест! Второй! Третий! Языком мету, и больше ничего! Ну, Настька, ну будет, хватит… Что ж ты опять ревёшь?
– Боялась, понимаешь… - низким, чужим голосом выговорила Настя. – Боялась, что Илья… скажет кому-нибудь… Спьяну или так, со злости…
– Да что скажет-то?! - завопила Стешка. - Совсем ты меня задурила!
Илья-то тут при чём? Что он рассказать должен?
Настя села на постель. Обхватила колени руками. С досадой сказала:
– Не реви.
– Расскажи, а? - Стешка взяла её за руку. - Я - никому, вот Христом-богом…
Хочешь - руку в печь суну и поклянусь?
– С ума сошла… - Настя опустила голову. С минуту сидела молча, перебирая дрожащими пальцами пряди распущенных волос. На пол ложились чёрные тени обеих девушек. А потом луна ушла, и в наступившей темноте мягко замерцал красный свет лампадки в углу.
…Через четверть часа Стешка сказала замогильным голосом:
– Боже праведный и милосердный… Только этого нам не хватало. Господи!
Князю отказать! И из-за кого?!
Настя молчала, закрыв лицо руками. Глядя на её сгорбленную, жалкую фигурку, Стешка вдруг почувствовала прилив ярости.
– Ну подожди, Илюха! Ну дай только до утра дожить… Да чего дожидаться! - Стешка вскочила, забегала по комнате, хватая то платье, то кофту, то шаль. - Прямо сейчас пойду! Пойду, разбужу и ни единого волоса на нём не оставлю! Ах ты, оборванец таборный! Ах ты, вор базарный, конокрад, паскудник! Попомнишь ты Стешку Дмитриеву! Будешь у меня знать, как…
– Посмей только! - Настя вскочила, схватила Стешку за запястья, несколько раз с силой встряхнула её. - Не смей! Слышишь - не смей! Не виноват он.
