Альберт Лиханов - Крёсна
Было бы полной неправдой сказать, что мы их не страшились. Еще как! Кому хочется плестись понуро позади всех? Но Анна Николаевна и не давала плестись.
Вот что она выдумала. Тройку или даже двойку в тетрадь ставила. Но в журнале — только точку, да и то карандашиком. Таких точечников она все-таки оставляла после уроков, но раз класс занимала следующая смена, вела их в учительскую.
Учительская! Ого-го! Пусть там старушки-учительницы на перемене чай даже пьют, а все равно неудобно, будто бы немножечко в зубном кабинете. Тут, конечно, бормашины нет, рот открыть не велят
— скорее, велят рот закрыть, ушами не хлопать и быть предельно собранным, внимательным, четким, ведь Анна Николаевна тебе свое личное время отдает. Чаще всего, конечно же, она оставляла в учительской ребят, у которых арифметика хромала. Берет тетрадку, объясняет, в чем ошибка, какое правило надо вспомнить, на отдельном листке пишет, как правильно похожую задачу решить. Спрашивает: ты понял? Если не понял, еще раз повторит и еще. Дает задачу, предлагает: реши. Ты решаешь. Если правильно, ставит отметку. Потом еще задачу дает. Снова ставит отметку, если решил. Но — обратите внимание — в твоей тетрадке.
Однако только этого учительнице мало. Она задает задачку из прошлого, недельной давности. Еще одну — месячной давности. Еще одну — снова свежую, где запутался. Ежели все идет гладко, не жалея ставит хорошие отметки, например, четверки. Даже после двоек четверку поставит, не побоится. Однако никогда не поставит пятерку после двойки. И мы не ворчим, соглашаемся: это уж было бы слишком.
После таких занятий Анна Николаевна тебя отпускала. Если оставляла группу, того, кто соображал быстрей и увереннее повторял задачки старые и разбирался в новых, отпускала раньше, а другие оставались. Бывало, всех троих-четверых-шестерых экзаменовала вдоль и поперек и не отпускала никого, если даже один не понимал.
Всей кучкой сидели полчаса-час и вздыхали хором, с радостью, когда этот последний, наконец, допер, как надо решать. Зато все из школы выскакивали радостные, не очень-то, конечно, разбираясь, что в этой радости есть некая солидарность с победителем, еще пять минут назад казавшимся побежденным, — ведь кто знает, завтра таким можешь оказаться и ты, и как славно, что ты будешь не один, как не оказался им сегодняшний отставалец.
Испытание учительской надо было непременно попробовать на себе, хотя и не всем, особенно девчонкам, это требовалось. После учительской ты понимал, что у тебя все в порядке. Анна Николаевна, даже не очень-то вглядываясь в тебя, разбиралась в тебе будто какой доктор — запросто выясняла, чего ты не знал или забыл, и повторяла нужное. Да она и была доктором: выясняла твое нездоровье в арифметике. Или в правилах русского языка. Она не запускала наши болезни — вот что, и лечила их, пока они незначительны и не доставляют больших неприятностей.
Был у нее еще один прием: к больным или, скажем лучше, заболевающим она прикрепляла здоровых. В нашем тридцатидушном классе у нее было, самое малое, пять круглых, без дураков, отличников. Точнее-то, конечно, отличниц. И вот она велела им сегодня, например, идти на помощь товарищу. Домой. Как сами выучат уроки, так и идти.
Это был, доложу вам, еще тот приемчик. Девчонки-отличницы смотрят победительно, даже, кажется, облизываются, будто какие овчарки, а те, к кому они должны заявиться после уроков, бледнеют и отговариваются, как могут: я, мол, сегодня на рынок за молоком пойду и меня не будет, или еще про поликлинику соврут. Тогда Анна Николаевна, чуть улыбаясь и не глядя в сторону врунов, говорит:
— Ох, я вижу, мне самой придется к вам в гости зайти.
Лучше уж тогда не рыпаться, а согласиться на отличниц, тут хоть можно дома как-нибудь объясниться: дескать, мы вместе уроки учим! Хорошо девчонка с девчонкой, а если отличница к мальчишке явится, кто в это поверит, во-первых? А во-вторых, если соседские пацаны засекут, еще и дразнить станут, не приведи господи!
Анна Николаевна, конечно, приходила и домой кое к кому, но по другим делам, да об этом позже.
Пока же хочу сказать, что дополнительные занятия в учительской не после того образовались, как Анна Николаевна орден получила, а гораздо раньше. Да честно говоря, они были всегда, начиная со второго класса. А вот после ордена-то Анна Николаевна наша необыкновенная выдумала кое-что поинтереснее.
* * *Но для этого надо вернуться в ночное зимнее утро, когда на партах уже зажжены керосиновые коптилки с самодельными фитилями и редкие свечи.
Дверь привычно распахнулась, и на пороге — сверкающая огнем керосиновая лампа на уровне лица учительницы, так что кажется, у лампы есть ноги и она пришла к нам сама посветить своим светом.
Анна Николаевна повернулась, сделала шаги к столу, поставила лампу на него, и волшебство почти исчезло, хотя осталась полутемная пещера класса, усыпанная почти тридцатью живыми огоньками. Наверное, со стороны мы походили на язычников, которые собрались помолиться своим древним богам. А еще мы походили на звездное небо, если постараться себе это представить: учительская лампа — это луна, а наши огоньки — это звезды.
— Сегодня, — сказала Анна Николаевна, — мы истратим десять минут урока совсем на другие занятия. Дежурный мне поможет.
Дежурным был Вовка Крошкин, круглоголовый мой добрый дружбан. Он нес зеленую эмалированную кружку с розоватой водой — как выяснилось потом, это был слабый раствор марганцовки — и следовал за Анной Николаевной. Про розовый цвет мы узнавали потом, ведь дежурить-то каждому приходилось. Учительница двигалась по рядам, и в одной руке у нее была небольшая, в общем-то, картонная коробочка, в другой же — блестящая старинная серебряная ложечка. Учительница захватывала ложечкой круглую бусинку, велела открыть рот тому, перед кем останавливалась. И требовала:
— Раскуси!
После этого она полоскала ложечку в зеленой кружке и цепляла новый шарик.
В классе возник легкий гомон, требовалось пояснение, и, не отрываясь от своего дела, Анна Николаевна принялась рассказывать, что раздает она обыкновенный витамин С и что это очень полезно, особенно если на дворе зима, а в стране война, и теперь, пока у нее есть деньги, она будет нам давать эти сладкие ягодки.
Вообще-то к своему третьему классу я знал про витамин С. Время от времени мама покупала его в аптеке, потому что он продавался без всяких карточек, хотя и стоил недешево: если мне не изменяет память — пятьдесят рублей коробочка, обтянутая грубой темно-желтой бумагой.
Сперва я думал, про витамин знают все люди, но оказалось, что Вовка, например, не знает, и я приносил ему несколько раз желтые круглые шарики в класс, да еще он угощался, когда бывал у меня в гостях. Так что он следовал в то утро за Анной Николаевной, не выказывая никакого удивления, хотя это его ассистирование закончилось смехом. Но сперва маленькая закавыка произошла со мной.
Учительница приближалась ко мне, а я все не знал, как мне быть. Ведь мама покупала мне витамин С. И я его ел. По-медицински — принимал. А другие не принимали. И мне казалось, что неудобно хрупать витамин в школе, если он есть у тебя дома. И поэтому, когда Анна Николаевна протянула мне ложечку, я мотнул головой.
— Ты что? — удивилась она.
— Я принимаю дома. Мама купила, — сказал я.
Она посмотрела на меня сквозь очки с какой-то
особенной внимательностью. Казалось, поколебалась. Ну и правильно, подумал я, пусть отдаст другому.
— Но ведь это не вредно, как ты думаешь? — строго спросила у меня учительница.
— Нет, — легко согласился я.
— Вот и хорошо, — сказала она и протянула ложечку. — Раскуси!
Я раскусил, и мне стало неловко. Получилось, я просто похвастался, что этот витамин у меня есть дома. У других нет, а у меня есть, и я еще беру у Анны Николаевны.
Закончив угощение, учительница вернулась к столу, спросила, внимательно оглядев класс:
— Я никого не забыла?
— Никого! — почти дружно ответил класс.
И тут подал голос Вовка из-за учительницыной спины:
— А я?
Анна Николаевна всплеснула руками, народ рассмеялся, и Вовка получил за заслуги и в качестве извинения сразу две бусинки. Облизываясь и улыбаясь, будто котенок, он вернулся на парту, соседнюю со моей — нас разделял только проход, — а учительница спросила:
— Знаете ли вы, что за ордена и медали государство платит деньги?
Мы сосредоточились. Никто не знал.
— Не очень большие деньги, — продолжала Анна Николаевна, — но все-таки платит. И за орден Лени-на больше всех.
Когда наша учительница говорила о взрослых вещах, мы притихали сразу, не столько проявляя естественный интерес, сколько отвечая уважением на серьезность. И в тот раз она говорила всерьез.
— Я хочу, чтобы вы знали, что я не считаю вправе тратить эти деньги на себя… Будем на них покупать витамины.
