Владимир Пистоленко - Товарищи
Оля представила себе, как завтра утром они с Наташей не будут разговаривать, и ее забил мелкий озноб. Не будут шутить, как обычно! Возможно, даже станут, словно чужие, не замечать друг друга! Чего бы только не дала сейчас Оля, чтобы все изменить, оставить отношения с Наташей такими, какими они были до сегодняшнего вечера! Но изменить ничего нельзя. Поздно говорить об этом. Она не заметила, как вздохнула.
— Ольга! — шепотом окликнула ее Наташа.
Оля подумала, что ослышалась.
— Оля! — снова позвала ее Наташа.
— Ну?
— Ты не спишь?
— Нет. А что?
Наташа не ответила. Оля услышала, что подруга встала с койки и зашуршала туфлями по полу.
— Подвинься, — шепнула Наташа и, когда Оля отодвинулась к стенке, нырнула к ней под одеяло.
— А меня забыли? — уже во весь голос сказала Надя и вприпрыжку бросилась к Олиной койке.
Началась возня, смех. Потом зашептались.
Разошлись по своим местам заполночь. Но едва Наташа задремала, как Оля окликнула ее:
— Наташа, а знаешь, что я думаю: письмо Карцину писать не буду. Не надо.
— Почему? — встревожилась Наташа.
— Письмо — нехорошо. Будто я боюсь его. Лучше всего пойду и скажу все, в глаза скажу: так, мол, и так, очень я похожа на дикаря.
ЛИТЕЙКА ЕСТЬ — РАБОТАЙТЕ!
Мазай и Жутаев пришли на усадьбу МТС ранним утром, когда еще не совсем рассвело и и окнах мигали огни.
Ребята вошли в контору и остановились у двери с табличкой: «Директор». Мазай нерешительно взглянул на Бориса:
— Стучать?
— Стучи.
— А может, еще не пришел?
— Не пришел, так не ответит.
Жутаев отстранил Мазая и негромко постучал.
— Войдите, — послышалось из-за двери.
Жутаев потянул на себя дверь. Навстречу им вышел из-за стола высокий тучный мужчина, с одутловатым, болезненным лицом и заметно полысевшей головой.
— Здравствуйте, товарищ директор! — бойко отчеканил Мазай и приложил по-военному руку к ушанке.
— Здравствуйте… товарищи, — словно задыхаясь, ответил директор и протянул ребятам свою огромную руку. — Садитесь. Зовите меня по имени-отчеству — Николай Степанович. Так вроде проще будет. Фамилия же моя — Маврин. А вас как зовут?
— Борис. Фамилия — Жутаев.
— А меня — Василий Павлович Мазай.
— Понятно.
Маврин прошел за стол и тоже сел,
— Рано вы поднялись. Вообще это хорошо. Значит, не неженки. Но я думал — после морозной дороги подольше поспите.
— Привычка такая выработалась — рано вставать, — объяснил Мазай. — В ремесленном некогда нежиться, да и, по правде сказать, у нас нет любителей подольше поваляться в постели.
— Это хорошо… — Маврин кивнул головой. — Живем мы, друзья, в суровое время. Для неженок оно совсем не подходяще. Мы и строим и обороняемся… А впрочем, мы уже не обороняемся… Сейчас мы Гитлера с его бандитами по загривкам лупим. До самого Берлина доберемся… чтоб другим неповадно было. Все это, ребята, ой, как нелегко нам дается! И выдержали мы эти страшные трудности только потому, что народ у нас закаленный… Вот как. Неженкам не под силу наша многотрудная жизнь, наши большие дела. Куда-а!
Он говорил не спеша, с паузами. Дыхание у него было прерывистым, громким и хрипловатым, с чуть уловимым присвистом. Временами Маврин вдруг умолкал, словно был не в состоянии вымолвить следующее слово.
— Вы, наверно, больны, Николай Степанович? — участливо спросил Жутаев.
Маврин кивнул головой:
— Астма мучит. Слышали о такой болезни? Противная штука, хуже ничего и не придумаешь… А впрочем, хороших болезней в природе не бывает… У меня ночью приступ был. Спасибо врачу — выручает каждый раз. Молодая, а толк знает… Сейчас все в порядке… — Он хитровато подмигнул Мазаю одним глазом. — Понравился я этой астме, да и возраст мой для нее самый подходящий— пятьдесят восемь лет, — вот она и собралась меня скрутить, но ничего не получается у голубушки. В характере советского человека обязательно должны быть настойчивость и упорство. Само собой понятно — не по пустякам… Нашему брату не положено сдаваться… Мы должны побеждать, с корнем должны вырывать все, что мешает, что за ноги цепляется. А иначе — жить неинтересно. Вот я и сражаюсь со своей астмой… И пока удачно.
Маврин говорил шутливым тоном, старался казаться бодрым и веселым, но, видимо, давалось это ему нелегко.
— Вы, Николай Степанович, рассуждаете в точности, как мой папаша, — довольным голосом сказал Мазай. — Вот даю честное слово! У него знаете какое еще есть правило?
— Ну-ка, расскажи, — заинтересовался директор.
— «Ты, говорит, Васька, знай, что настоящий моряк не любит за волной плыть, а только навстречу, потому как за волной любой и слабенький поплывет, даже тот, кто и плавать не умеет, а против волны — только смелые да сильные плыть решаются». Это значит, товарищ директор: никаких трудностей не бойся. Точно, как и вы сказали.
— Правильный совет. Отец— моряк?
— Так точно, товарищ директор, старшина второй статьи. Наград у него — вся грудь, как говорят, в крестах. И с правой стороны и с левой стороны. Одним словом, начнешь считать — со счету собьешься.
— Настоящий он, должно быть, человек.
— Просто герой! — восторженно подтвердил Мазай. — Жаль, карточки нет, а то бы вы и сами посмотрели, мы с ним по виду — прямая родия. Покажешь кому карточку, человек и не знает, кто на ней, — сразу скажет: «Васька, это твой папашка!»
— Наверно, член партии?
— А как же! Партийный!
— Ну, а ты — конечно, в комсомоле?
Мазай смутился и отрицательно покачал головой:
— Я беспартийная молодежь.
— Не комсомолец? — удивился Николай Степанович. — Плоховато. Почему же ты стоишь в стороне? Место передовой молодежи, брат, в комсомоле. А ведь вы — трудовой резерв страны.
— Успеем! Какие наши годы?
— А годы-то как раз комсомольские. Напрасно на отшибе держишься.
Мазай не нашел, что ответить, а директор, пытливо взглянув на него, перевел разговор на другую тему. Настенные часы пробили восемь. Маврин покачал недовольно головой и щелкнул выключателем:
— На улице совсем светло стало. — И уже серьезным тоном сказал: — Ну что ж, давайте, товарищи, перейдем к делу… Ты, — кивнул он в сторону Мазая, — вчера вечером спросил, что будете делать вы, формовщики. Я отложил до утра… Так вот, друзья мои: вам предстоит большая и ответственная работа. Я не буду распространяться о наших трудностях, о нехватке запасных частей для машин… Здесь ничего нового и удивительного нет. Коротко: если мы сами не изготовим ряд деталей, ремонт инвентаря затянется. А этого допустить нельзя. Нельзя!.. Не имеем права. Посевная на носу. И вот здесь просим вас помочь. — Заметив, что Жутаев хочет о чем-то спросить, Маврин остановил его рукой. — Ты хочешь сказать, что без вагранки и формовщик и литейщик — как токари без станка? Верно? Об этом сейчас вы оба думаете?
— Правильно, — подтвердил Жутаев. — Вы угадали, Николай Степанович. Без вагранки и вообще без литейки ничего мы не сделаем.
— Металл! Раскаленный чугунок! Вот наша жизнь, Николай Степанович.
— Мы проходили реставрацию деталей, но то совсем другое дело…
— Так у нас же есть литейка! Что? Удивлены? Литейка почти на полном ходу. Ее начали строить еще перед войной. Пустяки оставалось доделать, но все эти годы руки не доходили… На днях полностью закончили. Можно хоть сегодня приступать.
— Здорово! — обрадовался Мазай.
— А мы даже не предполагали…
— Литейка есть, но нет специалистов — ни формовщиков, ни литейщиков. На вас вся надежда, товарищи. Мы вас ждали, не буду скрывать, как из печки пирога… А вот сейчас я прошу сказать откровенно: сможете помочь нам?.. Ваша помощь просто необходима: иначе прорыв, подготовка к посевной сорвется. Понимаете? Очень ответственное дело.
Маврин говорил убедительно, держал себя с ребятами, как со взрослыми мастерами, от которых зависит вся дальнейшая работа МТС.
Как ответить? В таком разговоре бросаться словами нельзя, нельзя говорить только потому, что молчать неловко.
— А какие детали формовать? — поинтересовался Жутаев.
— Вот и я хотел узнать, — поддержал Мазай.
— Разные детали. Все покажу. Шестеренки, к примеру, умеете формовать?
— Мне доводилось. Не так чтобы много, но разобраться разберусь.
— Я тоже формовал, но мало, — сознался Жутаев.
— Но в общем-то не боитесь самостоятельной работы?
Маврин не сводил пытливого взгляда с посерьезневших лиц ребят.
— Товарищ директор, — решился наконец заговорить Мазай, — мы постараемся… Как ты думаешь? — обратился он к Жутаеву. — Возьмемся. Верно?
— Возьмемся.
— А справитесь? — спросил Маврин. — Тут, ребята, ни стесняться, ни кривить душой нельзя. Разговор идет на откровенность. Говорите так, как думаете.
