Михаил Шмушкевич - Я вас жду
— Оденьте его потеплее, в одеяло закутайте, а я мигом, — сказал он.
— Может быть, подождать, пока подъедет машина? — спросила я, сжимая губы, чтобы не расплакаться. — Он и так весь в поту.
— Пожалуй, — быстро согласился Виталий Максимович уже в дверях. — Машина подождёт.
Руслан после ухода врача не уснул. Лежал с опущенными веками, тяжело дышал.
— Руслан, — нагнулась я к нему. — Доктор настаивает, чтобы тебя поместить в больницу. Слыхал? Денька на два всего…
Мальчик не отозвался. То ли не понимал меня, то ли настолько ослаб, что не в силах был говорить.
— Я буду там с тобой.
Он не отреагировал и на это. Тогда я выбежала на улицу.
Весть о том, что Руслана забирают в больницу, быстро разнеслась по селу. Первой явилась мать Лёни Вереса, Дарья Фоминична. Последнее время её имя в селе упоминалось обязательно с насмешкой — «трижды шестнадцать — шестьдесят четыре». Подошла тихо, как тень, кивнула и, постояв с минуту, протянула мне какой-то белый свёрток.
— Что это, Дарья Фоминична?
— От всего сердца. В больнице кто его знает, какой дают творог, а мой свеженький, — сунула она мне насильно в руки свёрток.
— Спасибо, Дарья Фоминична. Вы очень добры, но всё же…
Женщина настаивала, но уже с обидой в голосе:
— Творог из молока большой жирности. Зорька моя, сами знаете, шестидойка, — сказала она с нескрываемой гордостью.
Да, я знала, что корова у Дарьи Фоминичны одна из лучших в Сулумиевке. Знала и почему «трижды шестнадцать — шестьдесят четыре…» Однажды, сдавая утренний надой, эта колхозница влила в молоко пару кружек воды. Приёмщик тотчас обнаружил обман. «Государство платит по шестнадцати копеек за литр. Неужели тебе мало? — спросил он и, весело подмигнул стоявшим тут женщинам, добавил. — Ишь, как заумничала. Три литра продаёшь за четыре… Трижды шестнадцать у неё шестьдесят четыре!»
— В районную детскую? — осведомилась Дарья Фоминична. — Хорошие там, говорят, доктора. Мальчик ваш, Галина Платоновна, быстренько поправится.
— Надеюсь, — ответила я.
Прибежала Любовь Еремеевна.
— Галя, в больнице детей даже вылечивают, — сказала она.
Неуместная, казалось бы, шутка, но эти слова были произнесены так, что с моей души словно камень свалился.
Пришёл весь закутанный, втянув голову в поднятый воротник пальто, директор школы. «Ему на мороз нельзя — астма», — подумала я.
— Павел Власович, зайдите в хату.
Он сбил веником снег с сапог, отряхнулся и лишь тогда вошёл в переднюю.
— Студёная зимушка-зима пришла, — произнёс Павел Власович, бросил короткий взгляд на Руслана и уже другим тоном добавил: — Вот что, товарищи… Через минуту подъедет машина. Не стойте, помогите Галине Платоновне одеть мальчика. Только, пожалуйста, без суеты.
Вскоре стёкла окон, разукрашенные тонкими кружевными узорами, задребезжали — подъехал «бобик».
— Тише-тише, не торопитесь, — сказал Павел Власович, заметив, что мы всё-таки засуетились. Затем ко мне: — С вами поедет Олег Несторович. Он уже ждёт.
Директор внимательно следил за тем, как одевают Руслана. Я одной рукой застёгиваю ему пуговицы пальто, а другой набиваю кожаную сумку.
— Тряпки ни к чему, а вот тёплые тапочки забыли, — заметил Павел Власович. — Вряд ли там для всех хватает тёплых шлёпанцев. — Затем: — Любовь Еремеевна, и вы собираетесь поехать?
— До обеда я свободна, — поясняет учительница.
Суходол разводит руками:
— Жаль-жаль, я это упустил. И Олега Несторовича обидеть не хочется.
Директор школы негласно опекал молодого математика, мечтал сделать из этого до мозга костей горожанина оседлого жителя Сулумиевки…
Кое-чего он уже добился. Теперь Олег Несторович уже не вздыхает, не морщится, когда выбирает место, чтобы обойти непролазную грязь, не приходит в отчаяние оттого, что печка дымит. Дети, почувствовав в нём верного друга, отвечают искренним, душевным уважением. Вслед за кружком занимательной математики последовали не менее увлекательные занятия: «Сделай сам», «Ану-ка, подумай!», походы по местам боевых действий партизанского отряда «Родина»…
Недилько считает себя повинным в болезни Руслана. За день до болезни маленький Багмут и другие ребята сооружали на стадионе трамплин для прыжков на лыжах. Ребята, узнав, что их наставник ещё и мастер лыжного спорта и что он собирается с ними «брать звуковые барьеры», старались изо всех сил. Работали до пота. Потом сняли верхнюю одежду и… вот результат!
Остапчук ведёт машину по заметённому снегом шоссе.
— Сейчас, Галина Платоновна, выскочим на асфальт, — успокаивает меня Остапчук. — Час и — мы в Каменске.
Зима ли, лето, осень, весна — на асфальте всегда царит гул моторов. Вот и сейчас нам навстречу мчится длинная колонна тяжёлых грузовиков.
У маленького Багмута закрыты глаза. Неужели спит? Щёки у него горят сильнее прежнего. Температура, выходит, продолжает подниматься.
— Нельзя ли, Алексей, побыстрее?
— Скользко очень. Ладно, попробую…
Стрелка спидометра стремительными рывками скачет вверх, показывая больше восьмидесяти километров в час. Лес обрывается неожиданно, словно кто-то отсекает его топором.
Не едем — летим. Уже отчётливо виден Каменск, Башни, товарный состав, труба кирпичного завода, потемневшая сверху, деревья скачут, перегоняя друг друга, навстречу. Они сбиваются в кучу и тут же разбегаются, У переезда Алексей резко тормозит: перед самым нашим носом опускается шлагбаум. Надо же!.. А поезд, которого ждёт женщина с флажком, одетая в ватник и в валенки, всё не показывается. Я уверена, если б эта женщина знала, какого больного ребёнка везём, то непременно пропустила бы нас.
— Кирилл Филиппович, — кивает Остапчук на чёрную «Волгу», застывшую по ту сторону переезда. — Малюк самый беспокойный человек в районе, один бог знает, когда он спит. Не завидую его шофёру — несчастнейший человек этот Вася.
Кирилл Филиппович, вспоминаю, когда приезжал с министром, остался очень доволен нашими делами на стройке, гордился ею. Кивнув на меня, он сказал: «Идея принадлежит вот этой скандалистке и, конечно, её идейному вдохновителю, директору школы Павлу Власовичу». И когда случилось несчастье с Михайликом, когда противники стройки торжествовали, он умерил их пыл, но и нам дал крепкую взбучку…
Спохватываюсь: зачем отвлекаюсь, думаю о постороннем? Сейчас всё, всё, что не относится к Руслану, не имеет значения! «Может, дать телеграмму Трофиму Иларионовичу? — проносится в голове мысль и уже не покидает меня. — Напишу так, как оно есть: «Руслан в детской больнице, диагноз — крупозное воспаление лёгких». Писать «приезжайте» не надо, сам приедет.
Недавно профессор Багмут чистосердечно признался мне, что кое кто из коллег его укоряет: «Какой ты отец, если мог так себе просто отдать на попечение заочницы ребёнка».
Какими же доводами отбивается Трофим Иларионович? Вескими, но главного пока не называет — секрет!
В Каменске на вокзале в ожидании поезда он раскрыл мне эту тайну.
— Руслана я доверяю человеку, который стал для меня не менее дорог, чем мой ребёнок, — сказал профессор. — В мыслях, Галина Платоновна, я вижу вас всегда рядом со своим сыном. — Он помолчал немного, усмехнулся и добавил: — А сегодня задумываюсь над тем, с какой стороны пристроиться третьим.
В санпропускнике Руслана приняла молоденькая симпатичная блондинка. Педиатр измерила мальчику температуру, раздела, выслушала и подтвердила диагноз. После всего этого она принялась, как мне казалось, равнодушно заполнять плотный серый лист. Это и вызвало у меня неприязнь к ней Многое могу простить человеку, но только не равнодушие, тем более, если речь идёт о враче да ещё и педиатре. Сорок минут — я специально поглядывала на часы — заняла процедура приёма в стационар Руслана, сорок минут!
— Значит, вы не мать? — подняла она наконец голову. — Я так и думала — слишком вы юны для такого парня.
Нервы мои держались буквально на волоске, поэтому в слове «парень» мне послышался намёк на то, что Руслан уже большой и не нуждается в опеке. Второе, что меня пугало, — молодость врача. «Назначит «парню», — подумала я, — курс лечения и забудет проверить, заглядывает ли палатная сестра в её записи».
— Где его мать? Отец?
— Мать умерла, а отец живёт в другом месте.
По миловидному лицу врача пробегает тень недовольства.
— Ну и отец!
— Не надо, доктор… брюзжать.
Блондинка явно чем-то раздражена.
— Вы свободны, товарищи.
Я — ни с места.
— Может, надо вызвать отца? — спрашиваю как можно спокойнее.
— Зачем? — пожимает плечами врач. — Зачем? Вы сами вполне справитесь. Вы, очевидно, тоже педагог? — обращается она к Олегу Несторовичу. — Угадала? А в общем, товарищи, решайте сами. Передачи у нас принимаются три раза в неделю. Там, в коридоре, прочтёте — в какие дни и часы…
