Айбек - Детство (Повесть)
«Сестренка как раз дала две теньги, значит, она знает цену», — отметил я про себя. Я осторожно развязал поясной, платок, с поклоном вручил деньги хозяину. А книжку сунул за пазуху.
Выйдя с базара, мы присаживаемся на корточки на берегу канала, черпаем пригоршнями воду и пьем. Потом идем дальше. Я замедляю шаг и начинаю читать про себя, тихонько переворачивая страницу за страницей. А Тургун сердится, кричит:
— Э, если хочешь читать, читай вслух или идем быстрее!
Я смеюсь, не отрывая глаз от книги. Читаю негромко:
Черным-черны и без сурьмы блестят твои глаза,
Любой восторженной душе грозят твои глаза.
Все соловьи поют тебе, хваля твой тонкий стан,
Лишь Мукими один поет сто крат твои глаза!
— Ну как, понял, друг? Эта газель, сладкая, как песня, полна глубокого смысла.
— Мне она тоже понравилась. Только, купив рыбы, мы наелись бы досыта, а от этого стишка какой толк? — машет рукой Тургун.
Я не слушаю его, все мое внимание поглощено книгой.
* * *Солнце уже не жжет. Все чаще по небу проплывают облака. Начали опадать листья. И птицы уже, стая за стаей, улетают в теплые края.
Меня одолевает забота: нет ичигов, калош. Скоро начнутся холода, неужели, думаю, придется ходить в школу босиком? От отца нет никаких вестей. Я уже и письмо писал. Молчит.
Мать, бедная, идет с жалобой к бабушке.
— Отец твой, — говорит бабушка, — тоже скуп, но, если попросишь, поплачешься, думаю, не откажет в паре ичигов. А вот с калошами — беда. Как-нибудь уж сама добудешь. Не успеешь оглянуться, холода настанут, так что ты уж торопись, позаботься о сыне.
Когда приходит дед, мать исподволь, мягко заговаривает с ним насчет ичигов. Дед хмурится:
— О, доченька, терпи, довольствуйся тем, что есть. Как говорят: у кого есть — по достатку, у кого нет — по возможности. Расходов у меня и без того по самую макушку.
— Отец, милый, к кому же мне и идти со своим горем, как не к вам? Зять ваш скитается где-то в степи. Котелок тем только и кипятим, что тесьмой добуду. Вы обязательно должны сшить ичиги Мусабаю.
Дед не отвечает, задумывается ненадолго. Потом медленно встает, уходит куда-то и немного времени спустя возвращается, улыбающийся, с парой ичигов в руках:
— Вот, мой мальчик, надевай. Добрые ичиги…
— Ну, носи на здоровье, — говорит обрадованная мать, Крепко прижимая к груди ичиги, я бегу домой. Дед смеется мне вслед:
— Обрадовался!..
Наутро от отца неожиданно пришли деньги. Мы сразу же отправились на базар и купили калоши.
* * *Однажды в полдень перед концом занятий учитель подозвал меня к себе и говорит:
— Ну, идем, сын мой. Ты уже большой стал, с нами вместе будешь читать молитву о вспомоществовании. Есть тут одна больная…
— Что вы?! — Я покраснел, потупился.
Учитель оглядел меня и, видимо, догадался о причине моего смущения.
— М-мм… — проговорил он задумчиво. — Ну что ж, беги тогда приоденься. Было бы чисто, и довольно.
Я стремглав бегу домой.
— Мама, быстро! Где моя чалма?
— Что такое? — не понимая, спрашивает мать…
— Мы молитву, молитву идем читать, о вспомоществовании! — Я торопливо надеваю стеганый ватный халат, новые ичиги с калошами. Срывая с колышка бабушкин кисейный платок, кое-как наматываю его на голову и бегу в школу.
В школе уже собралось с десяток мальчишек-подростков пятнадцати-шестнадцати лет. Я оказался самым маленьким среди них. Ребята при виде меня зашептались. Учитель догадался и пошутил:
— Он хоть и мал, да удал, вам не уступит.
Я краснею и отворачиваюсь в смущении.
Все мы во главе с учителем молча выходим на улицу. Сворачиваем в переулок и тут же натыкаемся на свалку: какие-то мужчины наскакивают друг на друга, тузят кулаками.
Учитель останавливается. К нему подходят старики.
— Разведите, разведите их, почтенный!
Учитель бледнеет от гнева.
— Стой, стой! — кричит он. — Побойтесь аллаха, невежды!
Участники драки смущенные расступаются: у кого ворот разодран, у кого рукав чуть держится.
— Простите! Простите, почтенный!..
— В чем дело? Из-за чего скандал? — спрашивает учитель, еще не остывший от гнева.
Старики поясняют:
— У одного бедняка подошел срок долгу, и он решил продать дом. Из-за дома и скандал. Нашлись люди с достатком, и тому хочется взять, и другому завидно…
Вскоре мы входим в угловой двор по левой стороне переулка. Навстречу нам выбегает небольшого роста обходительный человек лет тридцати пяти-сорока. Больная лежит на просторной красивой террасе. Хозяин дома, сорвав с колышка большую шаль, торопливо прикрывает ею лицо больной. С поклоном показывает на разостланные одеяла:
— Пожалуйста, господин мой!
— Как ваша супруга? — справляется учитель, снимая кауши.
— Ей день ото дня все хуже, почтенный, — шепчет хозяин. — Может, после молитвы о вспомоществовании голову поднимет.
— Коран — слово божье. Молитва о вспомоществовании может сотворить чудеса, она и злых духов изгоняет, Да исцелит ее сам аллах! Душа, если она не отлетела, всегда таит в себе надежду. Неверие и отчаяние — от дьявола.
Учитель садится, скрестив ноги.
— Ну что ж, начнем! — говорит он, обращаясь к нам.
Мы рассаживаемся вокруг него на мягких одеялах и начинаем читать соответствующую суру корана.
Я украдкой приглядываюсь ко всему. Хотя двор был маловат, дом и терраса были уютные и напоминали изящную шкатулку. Крыша железная, столбы и наличники крашеные. Во дворе много цветов. Маленькая девочка, с трудом поднимая ведро, несла воду на кухню. На кухне какая-то старуха топила в большом казане курдючное сало. Аппетитный запах выжарок распространялся по всему двору.
Мы все читаем в один голос, торжественно и нараспев. Учитель время от времени дует на больную: «Суф!» Одновременно и мы все разом чуть наклоняемся в ее сторону. Читаем долго, все устали. Только у учителя голос остается чистым и ясным, усталости у него совсем не заметно.
Чтение продолжается ровно два часа. Закончив, мы все вздыхаем с облегчением: «Ух!» А учитель сидит важный и строгий.
— Воды… — чуть пошевелившись, тихонько шепчет больная.
Хозяин торопливо протягивает ей пиалу воды. Потом, сложив руки на груди, говорит, обращаясь к учителю:
— Прошу, почтеннейший! Прошу в дом.
Все мы во главе с учителем проходим в дом. Учитель садится на почетное место. На одеялах разложены мягкие подушки. Комната красиво убрана. Рядами стоят сундуки, в нишах много разной посуды. Напротив входа по углам стоят две чудесные китайские вазы. Все мы молча любуемся ими.
Учитель поинтересовался, что это за вазы. Бай чуть приметно улыбнулся.
— Покойный родитель наш привез их из Кашгара. Я тогда еще молод был. Очень редкостные вазы, — сказал он с гордостью.
Расстилается скатерть. Появляются мягкие лепешки, сладости. Вносится бурно кипящий самовар.
— Берите, берите! Кушайте, — приглашает бай учителя и нас.
Наш подслеповатый чтец корана основательно налегает на сладости. А я стесняюсь, веду себя очень сдержанно, Появляется жирный, обильно приправленный мясом плов. Учитель с аппетитом принимается за него, приглашая и нас.
— Берите, дети, берите! Очень вкусный плов получился. Такой плов, что во всех семи поясах земли не найти равного ему.
Тут мы тоже налегаем на плов. Потом пьем крепкий-крепкий чай. После этого учитель поднимает руки: «Омин!» — и долго читает всякие благожелания хозяину. Мы прощаемся и уходим.
К учителю частенько приходят посетители, кто с чашкой, кто с пиалой. Просят его:
— Господин! Напишите молитву на этой пиале.
У каждого своя причина: у одного «больна дочь», у другого «невестка прихворнула», у третьего «жене занедужилось». Учитель, не откладывая, тут же в классе приступает к делу.
— Молитва, — говорит он, — от всех недугов и затруднений средство. Пророк наш сказал: «Молитва исцеляет от любой болезни».
* * *Мы, ребята, вечерами, не зная устали, играем на улице, А как только стемнеет, сразу же, словно птицы по своим гнездам, скрываемся по домам. Я тоже боюсь оставаться один и бегу домой вместе с товарищами. Наши бабушки и матери уверяли, что после часа вечерней молитвы на берегу Почча-арыка, у большой проточной воды затевают свои игрища джины и прочая нечисть. Джины будто принимают обличье кошек с огненной шерстью, коз, волков и тому подобных тварей. Если джин, выбираясь из какого-нибудь потайного закоулка, заденет хвостом человека, случайно попавшего навстречу, то человек этот обязательно или припадочным станет, или полоумным, или его паралич разобьет, одним словом, на него обязательно нападет какая ни есть хворь. Чтобы умилостивить джинов, старухи, женщины обычно оставляли вечерами на берегу арыка горсть рисовой каши с мясом или просто каши. О проделках джинов среди женщин квартала ходило много всяких россказней: «Перед таким-то джин пробежал в обличье кошки!», «Такой-то видел, как мимо огненный ком промчался!» Поэтому, когда мне случалось запаздывать, я с замирающим сердцем старался как можно быстрее миновать Почча-арык.
