Виктор Шутов - Юность Куинджи
Архип сел, потер ладонями глаза, словно не веря самому себе, огляделся. Черная пелена над землей исчезла. Мириады звезд, сбившиеся на Чумацком шляху, искрящейся лентой пересекли небесный купол. Завороженный неповторимым величием мироздания, Архип хотел бы воспроизвести его красками, вложить в них свою восторженность и подарить картину людям, чтобы и они так же радовались природе, как вдохновляется ею он…
К концу 1855 года, после падения Севастополя, Крымская война стала стихать. Но именно в эти месяцы жителям Мариуполя пришлось быть свидетелями ее безрассудства и бесчеловечности. Здание училища временно заняли под госпиталь. Из Крыма привозили на арбах и подводах покалеченных солдат, матросов и казаков. Возле лазарета всегда толпились женщины с кошелками и узелками, просили сестер милосердия передать раненым страдальцам то фрукты, то домашнюю снедь.
Глубокой осенью вражеские корабли вторично появились на мариупольском рейде. Сделали два залпа по городу, не причинив, однако, разрушений. Из‑за большого расстояния ядра не долетали до цели. Высадить десант неприятель не решился. На этот раз казачьи сотни демонстративно стояли над обрывами, готовые к атаке. Пробыв часа полтора на рейде, вражеская эскадра повернула обратно и скрылась за горизонтом.
Паники в городе не было, но Аморети распорядился на всякий случай заложить две пролетки и приготовить провиант.
Архип помогал хозяйке и кухарке вязать узлы, укладывать пакеты и корзины. Но в полдень пришел Спиро Серафимович и сказал, что неприятель удалился. Потом обратился к Куинджи:
— Чего тобой так интересуется Леонтий Кетчерджи? Не накоил[53] ты беды какой? — Он усмехнулся. — Может, дочка его приглянулась? Хороша барышня по всем статьям. Без матери растет, а умница, грамоте научилась, на фортепьянах играет… Нет у меня сына, а то бы высватал ее. А сам Леонтий — купец знатный на весь Азовский край.
Спиро Серафимович вздохнул, внимательно посмотрел на парня, стоявшего у брички, повернулся и пошел в дом. Видимо, забыл о своем вопросе. Но сердце Архипа екнуло, когда хозяин заговорил о Вере Кетчерджи. Может, просила отца, чтобы тот пригласил его в дом.
Тогда, во время нападения врага на город, Куинджи принес девочку к брату. Ее уложили на софу, перевязали разбитую ногу, накормили коврижками с арьяном. Вере полегчало, и она уснула. Архип сел на коня и поскакал в Мариуполь. Разыскал дом Кетчерджи; пожилая экономка сказала, что хозяина до сих пор нет.
— Товар повез, — и вдруг, приложив конец черного фартука к глазам, запричитала: — А красавица наша потерялась. Дома не ночевала… Головушка моя горемычная, не доглядела я. Грех‑то какой. Бог покарает меня. Ой, покарает…
— Жива она, бабушка, — перебил Архип, — У брата моего Спиридона сейчас.
Экономка вмиг преобразилась. Лицо стало злым, глаза блеснули гневом.
— Ах ты, антихрист! — выкрикнула она, — Зачем сразу не сказал? А ну веди ее сюда!
— Вот ва–а-аша лошадь, — сказал глухо насупившийся Куинджи. — Возьмите… У Веры ра–а-азбита нога…
Он повернулся и пошел прочь от экономки. Она что‑то кричала ему вслед, но парнишка не оглянулся. Расстроенный, пришел к Аморети. Тот сидел у себя в кабинете, обхватив голову руками. Глубоко запавшими глазами, потускневшими от пережитого потрясения, посмотрел на Архипа и едва выдавил из себя:
— Слава богу…
На следующий день пришел Спиридон, вызвал на улицу Архипа и сказал, что девочку отвез домой на своей бричке дядя Гарась.
— Велела кланяться тебе, — добавил брат. — Просила так и сказать: кланяется, мол. И никогда не забудет твоей помощи. Гляди, она из богатого рода.
— Не затем помогал ей, — ответил Архип. — Ла–а-адно…
В воскресные октябрьские дни Куинджи брал ящик с красками, картон или доску и уходил далеко вверх по течению Кальчика, где были построены водяные мельницы. Выбирал уединенное местечко, подолгу смотрел, как в лучах осеннего солнца вспыхивают краски на воде, на лопастях мельничного колеса, на подгоревших листьях боярышника, ивы и клена.
Легко наносил на картон угольком речку, мельницу, камыш и прибрежный кустарник. Затем осторожно стряхивал раскрошившийся уголь, но не так, чтобы исчез рисунок, и принимался за краски. Медленно смешивал их, сравнивал с натурой, наносил мазки на картон. И так без роздыха работал час, другой, пока не становилось ясно, что этюд готов.
Отступал назад, прищуривал глаза, всматривался в этюд долго, придирчиво, затем тоскливо вздыхал и произносил вслух:
— Все‑таки не ярко. Нет натурного света.
Вспоминал Феселера, который мог бы объяснить, как достигать точного изображения, но тот уже несколько месяцев не показывался в Мариуполе…
«Может, рисунки показать Вере? — подумал Архип, когда Аморети заговорил об ее отце. — Нет, еще девчонка. Похвалит, наверное, как и Настенька. А мне нужна помощь настоящего художника».
Все тверже утверждался он в мысли, что необходимо идти к Айвазовскому. И Аморети при удобном случае заговаривал об этом.
— По всему видать, война скоро кончится, — говорил он. — Раненые в госпитале только и твердят: выдохся неприятель. Положил он под Севастополем двенадцать десятков тысяч людских душ… Тебе ведомо, сколько в Мариуполе вместе с Марьино и Карасевкой народу проживает? Едва ли тысячи четыре наберется. Вот и посчитай: целых тридцать поселений таких, как наше, легли на поле брани. А ради чего? И россиян, должно, не меньше во имя отечества и царя–батюшки полегло.
Он замолчал. В последнее время хозяин Архипа стал частенько забывать начальную причину беседы. Раньше за ним такого не водилось. Обычно речь его ограничивалась указаниями и различными распоряжениями, была короткой и четкой. Теперь говорил много, вроде бы рассуждал, в ореховых глазах появлялась отрешенность. Наверное, до сих пор не прошло потрясение или страх, пережитые во время нападения неприятельского десанта на Мариуполь. Вот и сейчас Спиро Серафимович долго глядел на Куинджи и словно не узнавал его. Неожиданно взмахнул рукой перед своим лицом, как бы отгоняя назойливую муху, и спросил:
— Да, о чем это я говорил? Ага, вспомнил. Тебе, Архип, нужно к Айвазовскому отправиться. С ним хорошо знаком Дуранте, а со мной этот господин на короткой ноге. Как приедет ко мне по торговым делам, попрошу его написать письмо Айвазовскому, чтобы тот принял тебя… Будем надеяться на скорый конец войны…
В масленицу, под вечер, в доме Аморети появился незнакомый мужчина, худой, высокий, в черном пальто с маленьким воротником, обшитым синим бархатом, в фуражке с глянцевым козырьком. Лицо молодое, обрамленное рыжеватой, аккуратно подстриженной бородкой и густыми бакенбардами. В прихожей снял фуражку, встряхнул непокорным чубом и сказал ясным баритоном:
— Честь имею представиться: кузен старшего учителя местного училища господина Косогубова — Михаил Шалованов. Студент Санкт–Петербургского университета.
Архип в это время стоял в дверях своей коморки и по обыкновению, чуть наклонив голову, разглядывал нежданного посетителя. За минуту до этого он возвратился из Карасевки и не успел переодеться. Был в серой куртке с потертыми на локтях рукавами, в клетчатых штанах, доходивших до щиколоток. Парень за последний год заметно прибавил в росте, раздался в плечах, но ходил в прежней одежде, сшитой еще до поступления на службу к Аморети.
— О! — воскликнул Спиро Серафимович. — Рад! Очень рад принять у себя столичного гостя. Мы ведь близкие приятели с Семеном Степановичем… Давненько не видел его, давненько. Не хворает ли наш дорогой философ–дипломат?
— Вроде бы нет, — ответил Шалованов.
— Снимайте пальто и проходите в покои, — предложил Аморети.
— Извольте не беспокоиться. Я, собственно, по случаю и не к вам. Вот к этому молодому человеку, — сказал студент и кивнул в сторону Куинджи, — К господину Архипу… Архипу… Не имею чести знать фамилии.
Аморети едва заметно скривил в недоброй улыбке губы, что не ускользнуло от внимания Шалованова, и сказал с подчеркнутой иронией:
— Господин Архип Куинджи. Господин…
Но студент резко прервал:
— Прекрасно! Много наслышан о вашем покровительстве над молодым талантом. Он стоит этого — благородный юноша. Как настоящий мужчина, спас дочь господина Кетчерджи, — Шалованов подошел к Архипу, протянул ему руку со словами: — Поздравляю. По–братски. И завидую, Архип Куинджи.
Парень смущенно переступил с ноги на ногу, еще ниже наклонил курчавую голову. А Шалованов повернулся к Аморети и, глядя на него пытливыми синими глазами, сказал:
— Перед вами посланец Веры Кетчерджи. Не выполнить ее поручение я не мог. Как и не гоже не откликаться на приглашение благодарного человека, да еще такого юного и красивого. Однако я понимаю, по какой причине господин Куинджи не появляется в доме Кетчерджи.
