Анастасия Дробина - Дорогой длинною
Едва передохнувшие мужчины вновь, как горох в суп, посыпались в море.
Воспалённые от соли глаза следили за крошечной шаландой, которую волны несли прямо на камни - ближе, ближе, ближе… Митька скатился с утёса, кинулся было к морю, но Белаш поймал его и, не обращая внимания на яростные протесты и брыкание, отнёс подальше на берег. Толпа людей взорвалась криком, когда маленькая шаланда взметнулась на свинцовом горбе волны и перевернулась. Волны закипели людьми, человек тридцать цепью снова начали проталкиваться сквозь валы. Ледяная вода хлестала в лицо, вертела, тянула в глубину. Стоя по грудь в этой солёной заварухе, Илья с ужасом смотрел на то, как над его головой с грохотом опрокидывается водяная гора. Огромная волна накрыла его, оторвала от дна, швырнула навстречу чему-то скользкому, бесформенному, потащила в море. Крепко обхватив это "что-то", Илья из последних сил рванулся к берегу. "Господи, не хочу тонуть! Господи, пронеси, согласен сегодня ночью дома умереть!
Господи, да что я - каракатица морская?! Я цыган, господи, нам на роду такого не написано…" Судорога свела плечи, руки, от холода ныли суставы, но со всех сторон к нему кинулись рыбаки, и последнее, что успел увидеть Илья, была оскаленная, рычащая морда Белаша.
– Да отчепись ты от неё, задушишь ещё! - словно сквозь сон, Илья услышал чей-то голос, почувствовал, что его трясут, разжимают ему руки.
Через силу он разлепил саднящие, словно в них насыпали песка, глаза. Было темно. Где-то рядом ревели волны. Вокруг плотным мокрым кольцом столпились рыбаки, кто-то подсунул горящий фонарь, и Илья увидел улыбающиеся лица.
– А где Роза? - силясь сесть, испуганно спросил он.
– Вот балда! - Белаш перестал его трясти. - Очнись, брат, ты её в руках держишь. Как ты её в этой каше выловил - зарежь, не пойму.
Роза лежала у Ильи поперёк колен - неподвижная, с закрытыми глазами.
Её юбка, порванная и мокрая, задралась выше колен. Машинально Илья одёрнул её. Стараясь, чтобы не дрогнул голос, спросил:
– Она жива?
– Если не отпустишь - может и помереть.
Илья с усилием взял Розу на руки, перевернул вниз лицом. Она застонала.
Ледяная рука слабо ухватилась за запястье Ильи.
– Смоляко?..
– Фу! Слава богу… Розка, ну разве можно так?.. - растерянно прошептал он, прижимая её к себе. - Что же ты, дура, сотворила-то? Ещё б чуть-чуть - и не успели бы мы…
– Я… я хочу домой…
Рыбаки, стоящие рядом, весело, облегчённо рассмеялись.
– Неси домой, - ухмыльнулся Белаш. - Там сам разберёшься, как её в чувство приводить. Помощь занадобится - покличешь.
– Иди к чёртям! - огрызнулся Илья. Помедлив, добавил: - Спасибо, брат.
Белаш отмахнулся. Пересиливая подступившую тошноту и дрожь в коленях, Илья поднялся на ноги, перекинул Розу через плечо и понёс её к посёлку.
Следом толпой потянулись рыбаки. Вскоре берег был пуст, и только растрёпанные волны с рёвом выбрасывали на оползающую гальку обломки разбившихся о камни шаланд.
*****Полночи Илье не давал спать кашель и болезненные вздохи Розы. Лёжа в темноте, он чувствовал, как Роза дрожит рядом с ним, как судорожно кутается в одеяло, которое быстро всё оказалось на ней, как накрывает голову подушкой. Зная её характер, Илья сколько мог прикидывался спящим, но к рассвету, когда Роза зашлась в долгом приступе сиплого, лающего кашля, всё-таки не выдержал:
– Тебе очень плохо? Да? Может, за Лейбой в город съездить?
– Спи ты, каторга… - придушенно выругалась она в подушку. - Никого мне не надо! Чихнуть спокойно не дадут, тьфу…
Голос её был обычным, ворчливым, и Илья, сам измученный штормом, борьбой с волнами и бессонной ночью, уснул в минуту.
А утром Роза, не вставая с постели, хрипло спросила:
– Ты чего по дому толчёшься? В город на базар не идёшь разве? Долго мне на тебя ещё любоваться?
Илья сразу понял, что сегодня он никуда не уйдёт. Подойдя к кровати, он сдвинул рукой с подушки жёсткие от соли, спутанные с водорослями волосы Розы… и мороз пробежал по спине, когда он увидел на постели багряные пятна.
– Роза, это что?
– Дурак… не знаешь, что у баб такое бывает?
– Да что ты мне голову дуришь! Это не то совсем! Это ночью, да?!
– Отвяжись, добром прошу… - глухо сказала Роза, отворачиваясь к стене.
– Я за Лейбой поехал.
Она не отвечала. Потемнев, Илья сорвал со стены узду, быстро вышел.
Старый раввин Лейба Аронсиони прибыл в рыбачий посёлок через два часа, сидя на лошади позади Ильи. Это был старый, благообразный, оборванный еврей, весь обвешанный сумочками, мешочками и узелками с травами и порошками. Диплома врача у Лейбы, разумеется, не было, но знахарем он был отменным и более-менее успешно лечил всё: от открытых переломов до белой горячки. Когда Лейба, охая и причитая, сполз на животе с крупа буланого, всю дорогу мучившегося от невозможности пуститься рысью (раввин побаивался быстрой езды), он увидел странную картину: перед кабаком Лазаря стояли, сидели и лежали люди. Казалось, весь посёлок явился сюда в разгар дня. Три десятка осёдланных лошадей бродили у коновязи. Кучками стояли непривычно молчаливые женщины. Старый покосившийся плетень плотно облепила ребятня, а Лазарь, сидящий на окне дома ногами наружу, и не думал её прогонять. У самого крыльца, растянувшись в пыли и положив головы на животы жен, лежали приехавшие из Одессы евреи. Было тихо.
– Что за шамес? - вежливо поинтересовался старый раввин, обращаясь ко всем сразу. - Где Роза?
Лазарь слез с окна. Кряхтя, пошёл открыть дверь для раввина. Кое-кто было встал, чтобы пойти следом за ним, но Лейба, остановившись в дверях, строго сказал:
– Оставайтесь здесь, божьи дети.
– Мне, Лейба! - шёпотом попросил Илья. - Можно мне?
– Сиди здесь, босяк!
Тяжёлая дверь захлопнулась. Илья медленно опустился на землю, и во дворе трактира снова наступила тишина, которую изредка прерывало лишь лошадиное фырканье у коновязи. Вскоре в окне появилась седая голова Лейбы.
– Янка, иди сюда!
Худая, маленькая, сморщенная, как высохшая репа, жена Иона, первая в посёлке колдунья, помчалась в дом. С её уходом стало ещё тише. Над морем висел белый шар солнца, к нему неслись, пронзительно вскрикивая, беспокойные чайки. Время ползло бесконечно, Илья уже извёлся, выкуривая третью подряд трубку и без конца сплёвывая от горечи во рту. По земле потянулись, всё удлиняясь, чёрные тени. День перевалил на вторую половину, но никто не думал уходить, словно у сидящих перед трактиром людей не было ни своих дел, ни ремесла, ни семей. Даже рыбаки, пропустившие утренний лов, казалось, не думали об этом; даже молочники-молдаване не ехали в город, забыв о пропавшем от жары товаре. Лазарь, вздыхая, уже третий час тёр полотенцем гранёный стакан. Юлька лежала, закинув руки за голову, на земле под грецким орехом, жевала травинку. Цыгане, казалось, обратились в статуи и даже не отодвигались от палившего их лица солнца.
Наконец взвизгнула дверь. Разом поднялись все головы. На двор стремглав вылетела Янка. Её морщинистое коричневое лицо было заплакано.
– Ну что, ну что? - засыпали её вопросами. Янка, не отвечая, обхватила руками столб плетня, тихо завыла, мотая обвязанной белым платком головой. Илья, бросив в пыль трубку, одним прыжком оказался рядом с ней… Но дверь скрипнула снова, и на крыльцо вышел старый Лейба. Люди хлынули к трактиру.
– Что с Розой, Лейба? - сдавленно спросил Илья.
Слезящиеся глаза старого еврея смотрели поверх голов на слепящее солнце. Лейба молчал до тех пор, пока Илья не зарычал, и лишь тогда нараспев, дребезжащим голосом произнёс:
– Бог один, Илья, и все мы дети его. Он отпускает нас на эту землю, он забирает нас с неё. Против его воли…
– Равви!!! - в голос заорал Илья, впервые в жизни перебив человека старше себя. - Что с Розой?!
Мышиные лысые веки Лейбы задрожали. Он провёл сухими ручками по лицу, по груди.
– Наверное, уже поздно.
По толпе людей прокатился единый вздох. Несколько человек подбежали ближе к крыльцу… и отшатнулись, увидев лицо Ильи, упавшего на колени перед старым евреем.
– Равви! Лейба! Да нельзя же так! Такого и быть не может! Что ты говоришь, она же здоровая, как моя кобыла! Скажи, что ей надо! Вылечи её!
У меня деньги есть, много, - все твои будут, до копейки, все! Хочешь - отдашь в синагогу, хочешь - Хаву свою замуж выдашь! Лейба! Брешешь ты, что ли, черти бы тебя хвостами задушили?!
– Илья… - Старый раввин опустил руки ему на плечи, и, хотя ладони Лейбы были совсем лёгкими, Илья тут же умолк, склонил голову, оскалил зубы, сдерживая брань. Лейба что-то говорил ему, но Илья уже ничего не понимал.
В голове билось одно: поздно… уже поздно… Он повторял и повторял про себя это слово, но поверить, хоть убей, никак не мог. Не мог даже представить себе, что с Розой, с этой шальной бабой, всюду сующей свой нос, всего на свете попробовавшей, ничего не боящейся, может случиться непоправимое. И из-за чего?! В море искупалась? Да ведь все они вчера в нём выполоскались, и живы, слава богу… Нет. Нет, Лейба что-то напутал, она отлежится, встанет, и Илья ей шаланду новую купит, пусть ловит свою макрель, пусть хоть на белугу ходит, коли ума нету, только… Только не забирай её, господи! Да на что она тебе, дура такая?! Закрыв лицо руками, Илья не замечал, что вокруг него стоят, сочувственно гудя, рыбаки, что Лазарь рядом, точно так же стоя на коленях и обхватив курчавую голову, сквозь зубы ругается на своём языке, что Лейба даёт последние наставления плачущей Янке. Потом раввин уехал.
