Марга Минко - Стеклянный мост
Когда Герри принесет завтрак, она сначала войдет в спальню. Обнаружит пустую постель, заглянет в ванную и застанет ее в таком виде. Впопыхах Фрида натянула платье задом наперед, отчаянными рывками снова сняла, повернула, как полагается, и всунула руки в рукава, потом, задыхаясь, одернула его и застегнулась.
Завтра она примет душ.
Завтра она оденется понаряднее.
Завтра она сходит в парикмахерскую.
Сегодня она будет к этому готовиться.
Стоя перед умывальником, она небрежно провела гребенкой по жидким кудряшкам и, завершая свой туалет, чуть припудрила пуховкой лицо. На скулах и бровях остались красноватые пушинки. Она смахнула их, подрумянила щеки, снова припудрила и побрела обратно в спальню-гостиную, раздвинула оконные шторы и с чувством облегчения уселась за стол у окна просмотреть заметки, сделанные накануне вечером в блокноте.
Было еще темно; в окне она могла видеть только отражение комнаты и свое собственное, под лампой. Но над крышами конторских зданий по другую сторону улицы пепельно-серый воздух начал редеть, окрашиваясь в оттенки неярких цветов — от желтоватого до бледно-синего.
Она любила смотреть, как уползает темнота и над городом растекается свет. Когда она чувствовала себя хорошо, то часто подсаживалась к окну и со своего пятого этажа наблюдала рождение нового дня, хотя возведенные недавно коробки учреждений стали загораживать вид. Лучше бы на здешнем пустыре выстроили жилые дома с палисадниками, тогда она бы целыми днями смотрела на жизнь чужих семей, и мало-помалу они стали бы для нее как родные. А чиновники, сидящие зимой и летом в залитых ярко-желтым светом окнах со стальными рамами, ничего не говорили ее сердцу; они были все на один покрой — ни дать ни взять живые куклы.
Светлая промоина между серыми небесами и грядой крыш все расширялась, и дальше по улице, за низкими домами, из нее вдруг всплыли кроны деревьев, телевизионные антенны, острый шпиль колокольни. Фриде припомнились утренние часы, когда они, только что встав с постели, вдвоем смотрели из окна спальни на реку, на вырастающие из тумана берега. Якоб за ее спиной тихо говорил: "Вода каждый день другая". А она на это:
"Ты всегда так говоришь". А он: "А разве не так?" Слова эти вроде бы ничего не значили, но от повторения обретали почти молитвенный смысл, вполне в духе ритуала, каким зачинался каждый новый день их совместной жизни.
Улыбнувшись, она раскрыла блокнот и сняла колпачок с авторучки, но тут в дверь постучали. Пришла Герри с завтраком.
— Доброе утро, мефрау Борхстейн. Что я вижу? Вы уже на ногах? — воскликнула девушка с безапелляционной бодростью, которую она демонстрировала и в тех случаях, когда заставала ее в кровати. "Что я вижу, мефрау Борхстейн? Вы еще в постели? А погода такая чудесная". Да говори ты со мной нормально, хотелось ей ответить, не надо нас подбадривать, мы с собой сами справимся. Уж не думаешь ли ты, что мы всегда были такими, что старость — врожденное отклонение от нормы? Ей хотелось сказать все начистоту, но сегодня она решила промолчать, сегодня она не даст вывести себя из равновесия, ничто не должно помешать ее планам. Она посмеялась, взглянув на лицо служанки. На редкость курносый нос девушки еще больше подчеркивал ее короткую верхнюю губу, отчего казалось, что она все время ловит ртом воздух.
— Нынешней ночью мороз был десять градусов, — сказала Герри. Она поставила на стол поднос и отошла к двери. — Ветер дует прямо ледяной, и снегопад будет.
— Ах, оставь, на снегопад никак не похоже. Взгляни-ка на небо. — С ее лица не сходила улыбка.
— По радио говорили. И еще сказали, что морозы продержатся несколько дней.
Девушка стояла полуобернувшись. Ее курносый профиль повторился увеличенным силуэтом на светло-серой дверной филенке. Точь-в-точь как тени зверей, которых Якоб представлял детям на стене, подумала Фрида. У Якоба это великолепно получалось, его руки показывали все, что просили дети.
— Я уже столько суровых зим пережила, переживу и эту.
Она тряхнула головой, давая понять, что эта тема ее не интересует, а сама вспомнила зимний парк, замерзшие пруды, множество конькобежцев, среди них Якоб с детьми, бегут цепочкой и, пробегая мимо, каждый раз машут ей рукой. Она машет в ответ, а потом долго следит за белыми шапочками, покуда не теряет их из виду в толпе.
— Сегодня ни одна душа на улицу не выходит, мефрау Борхстейн. Оставайтесь и вы дома, — произнесла Герри, прежде чем закрыть за собой дверь.
Фрида взглянула на свою руку, подивилась вялым движениям кисти. Взяла чайник, наполнила чашку и медленно стала намазывать масло на ломтик хлеба. Нарезала его кусочками, но тут заметила, что забыла сделать себе бутерброд. Канителясь с прозрачными, липнущими друг к другу пластинками сыра, она вдыхала запах свежего хлеба и печеных яиц — солнце светило в окно кухни, бросало яркие блики на уставленный едою стол, на клетчатую красно-белую скатерть; они завтракали и говорили все сразу — Лео и Ольга рассказывали про школу, Якоб про свою контору, сегодня будет трудный день, много работы, но он постарается вернуться вовремя. Фрида прикрыла глаза, чтобы удержать это видение, положила нож, отодвинула тарелку, откинулась на спинку стула.
Они вчетвером стояли внизу, у лестницы. Ее рука сжимала холодные пальцы Ольги. Лео сказал, что ему очень любопытно и хотелось бы сначала узнать, что там и как. Якоб успокаивал его: дескать, все подготовлено, обо всем договорились. Фрида судорожно перебирала в памяти, не забыла ли чего-то важного. Ведь может статься, что несколько лет пройдет, пока они снова вернутся домой. Камин еще горел, но он сам потухнет; оконные шторы задергивать не нужно, сказал Хейн, чтобы не навлечь подозрений. Из-за темноты в коридоре дом и без того казался необитаемым.
Ее взгляд покоился теперь на стоящем перед нею у стены шкафчике, на фотографиях в серебряных рамках. Впрочем, и без этих фотографий она легко могла себе их представить, всех до одного. Пока она жива, пока не угасла ее память, они все время будут стоять у нее перед глазами. Только это и оправдывает ее существование. Ей удалось дожить до восьмидесяти пяти, а там кто знает, может быть, она еще догонит свою бабушку — та, несмотря на целый букет вымышленных, правда, болезней, от которых, по ее же собственным предсказаниям, она должна была безвременно сойти в могилу, дотянула до девяноста шести. Сидя в пятницу вечером во главе стола, застланного белой камчатной скатертью, окруженная своим многочисленным потомством, Матушка, как ее звали в семье, медленно сложила руки на коленях, обвела взглядом всю картину, чтобы проверить, все ли, что нужно, тут есть, и затем испустила дух.
В последний раз Фрида сидела за таким столом сорок лет назад. Она отмечала свой день рождения, народу в комнате было битком, и никто не думал, что больше им никогда уже вместе не сойтись. Сколько же раз видела она себя на пороге той длинной комнаты, где собрались они, навечно молодые! Этих воспоминаний было ей довольно, чтобы жить дальше, и так, год за годом, ее дни рождения тихо скользили мимо. Лишь теперь она обнаружила, что достигла возраста, какой уже полагается чествовать. Директриса, с которой она заговорила об этом, выразила ей полную поддержку: "Разумеется, мефрау Ворхстейн. Вы должны к этому подготовиться. И мы тоже подготовимся".
Почти касаясь лбом оконного стекла, она смотрела вниз. Уличные фонари еще горели, но солнце уже наводило медный глянец на крыши низких домов. Показалась автомашина коммунальной службы и, резко развернувшись, остановилась на другой стороне улицы.
Фрида надела очки, раскрыла блокнот и принялась считать. В конце каждой строчки со статьей расходов она проставила нужные суммы, потом сложила их, определяя, сколько придется истратить. Ее страсть вычислять и калькулировать со временем ничуть не остыла. Когда ее спрашивали, для чего ей это нужно, она отвечала, что это позволяет сохранить ясность духа. И на сей раз дело не ограничилось подсчетом стоимости покупок. Умножение, деление, дроби, даже уравнения — на бумаге вырос целый лес цифр, в котором она самозабвенно блуждала.
Балтюс поставил свой "фольксваген" на левой стороне улицы, сразу за зданием Социального обеспечения, прямо на тротуаре, в полуметре от колодца центрального отопления. Ферстрейен открыл заднюю дверцу. Вместе они вытащили насос, шланги и складные заградительные щитки.
Куранты на церкви за домом престарелых пробили полчаса. Половина девятого. Ферстрейен подвел свои часы — забыл утром завести.
— Правильно делаешь, — сказал Балтюс. Он зябко потопал по земле и скрещенными руками, будто обнимая сам себя, похлопал по плечам. Изо рта у него валил пар, как из пасти фыркающей лошади.
В кабинете директрисы, просторной комнате на первом этаже с большим окном на улицу, без двадцати девять зазвонил телефон. Секретарша архитектора Де Флондера сообщила, что господа, которых ожидают в половине двенадцатого для осмотра дома, прибудут на полчаса раньше в связи с изменением программы. Рена ван Стратен, недовольная тем, что ломается намеченный распорядок дня, немедля позвонила на кухню и попросила прислать к ней Бин Хейманс.
