Гред Фукс - Мужчина на всю жизнь
И наконец в один прекрасный день ее осенило: он ждет. Сидит в кресле перед телевизором и ждет, когда она сломается. Все очень несложно. Вопрос ее выдержки, вопрос времени. Она встала и подошла к двери в гостиную. Ей нужно было воочию увидеть, как он сидит.
Ну уж нет, дружочек, подумала она.
Когда в следующий раз он крикнул из ванной:
— Где мое чистое белье?
Она ответила:
— Ты и сам знаешь.
Потом как-то утром на столе не оказалось завтрака.
Он молчал.
Молчала и она.
— Мама, почему ты ничего не говоришь? — спросил Карстен.
— Ваша мать со мной не разговаривает.
— Карстен спросил меня, а не тебя.
Она по-прежнему готовила ему бутерброды, которые он уносил на работу в старой, погнутой алюминиевой коробке. Однажды вечером ей пришла в голову замечательная мысль.
Когда следующим утром Хайнц Маттек в столовой предприятия "Мерк и Зоммер" на глазах примерно двадцати товарищей по работе достал свои бутерброды, они были завернуты в тот самый соблазнительный гарнитур, который он однажды преподнес жене.
Детей она отправила ночевать к Ирене. Той было дано указание позвонить ровно в половине восьмого. Если никто не ответит, приехать. Если никто не откроет, вызвать полицию. Она дожидалась его в кухне.
В половине восьмого позвонила Ирена.
— Ну и как, под каким глазом у тебя фонарь, под правым или под левым?
— Под левым, — сказала Марион, невольно улыбнувшись.
— Я уже предвкушаю завтрашний рассказ Нойбергерши о том, какое у него было лицо, когда он достал завтрак… Ну, я пошла заниматься делами.
Муж Нойбергерши работал у Мерка и Зоммера, в том же цехе.
Она сидела на кухне и слышала, как он вошел. Ключ в замок, сумку на шкаф, шапку на вешалку, потом туда же куртку. По идее он должен был бы сейчас пройти на кухню, но он прошел мимо, в ванную. Потом она услышала его шаги в гостиной.
— Иди же сюда! — крикнула она.
— Ты в самом деле этого хочешь?
— Да, — сказала она.
И тут он ее ударил.
— Ты должен наконец поговорить со мной! — крикнула она.
Этот вечер весь дом запомнил надолго. Разлетались на мелкие кусочки тарелки, опрокидывались стулья, хлопали двери.
— Значит, я должна уволиться?! — кричала она. — Я должна снова вернуться на кухню? Нет, ты докажи мне, что это необходимо!
Она выдернула вилку телевизора из розетки.
— Хозяин желает, и кончено? И либо я беспрекословно повинуюсь, либо валюсь с ног от усталости? Да кто ты такой? Говоришь, все должно стать как прежде? Держи карман шире. Что нас теперь связывает? Я даже не смогла тебе сказать, с кем встречается твоя дочь, потому что ты бы ни черта не понял, дубина несчастная!
Когда он снова вставил вилку телевизора в розетку, она сбегала на кухню и вернулась с ножом.
— Ты должен меня выслушать! — крикнула она, опять выдернула вилку и на этот раз обрезала провод.
— Разве с тобой можно было поговорить? После той истории с Райсмюллершей, когда все сходилось так, что либо я заложу ее, либо меня вышвырнут, разве тогда я могла поговорить с тобой? И я должна забыть это?
Одним движением он смел с комода вазу и птицу из цветного стекла.
— Ты вынюхиваешь что-то в Ритиной комнате! — кричала она. — А как ты ведешь себя на работе? Вкалываешь сверхурочно, когда все давно уже разошлись по домам, подлизываешься к мастеру, да ты просто отъявленный штрейкбрехер.
Он прошел в спальню и начал собирать чемодан.
— Ты должен меня выслушать! — кричала она. — Я не могу позвать в гости свою лучшую подругу! Хозяин, видите ли, имеет что-то против нее. И почему я должна стирать тебе белье? Почему ты сам не стираешь? Почему ты не стираешь белье мне? Почему? Почему?
Она с силой пнула чемодан, так что он упал с кровати.
— Товарищи хотят выбрать меня профсоюзным уполномоченным, а ты хочешь, чтобы я бросила работу. Да ты понимаешь, чего от меня требуешь?
Она сняла с плиты кастрюлю с супом.
— Подойди, подойди поближе, я тебя окрещу… Бросил меня одну со всеми моими заботами. Ведь то, что было важно для меня, по-твоему, гроша ломаного не стоило. А как ты разговаривал со Счастливчиком!
Она загородила ему выход из кухни.
— Нет, ты отсюда не уйдешь. Говоришь, все должно стать как раньше! — кричала она. — А что это значит — как раньше? Будь любезен, объясни.
Он отбросил ее от двери. Она налетела на шкаф.
— Ты должен принимать меня в расчет! — кричала она. — Я — вот она! Я существую!
В прихожей она оттолкнула его в сторону и выдернула ключ из замка.
— Дай сюда ключ, — сказал он.
— А почему ты не спишь со мной? — выкрикнула она.
Он взглянул на нее, и тут она ударила его по лицу.
— Прекрати, Марион, — сказал он. — Я больше не могу.
Они оба уже больше не могли. В одиннадцать оба лежали в постели: он в своей, она в Ритиной. Заснула она как убитая.
Несколько дней не происходило ничего особенного, потом как-то вечером он сказал:
— Я беру назад свои слова о том, что ты должна бросить работу. Больше я на этом не настаиваю.
Она подождала, но продолжения не последовало. Он вышел.
— Так, — сказала она спустя несколько дней, этот срок ей понадобился, чтобы сделать следующий шаг, — значит, ты согласен, чтобы я осталась на работе. Ты даешь мне такое разрешение. Весьма благородный жест. И наверное, он тебе дорого стоил. Но мне-то что толку от этого?
Он недоуменно смотрел на нее.
— Чего же ты еще хочешь?
— Мы работаем оба. Только ты работаешь одну смену, а я две. Потому что, приходя домой, я отрабатываю вторую. Ты великодушно позволяешь мне отрабатывать эти две смены, но этого еще недостаточно.
— А чего же достаточно?
— По полторы смены каждый.
— И что я должен делать?
— Готовить утром завтрак, — сухо сказала она. — В холодильнике есть все, что нужно.
При желании он умел замечательно готовить. И теперь занялся этим всерьез. Приходя домой, он первым делом повязывал себе передник. Вскоре они прекрасно сработались. Ей стало чуть легче с домашними делами, но важно было не это. И не работа на складе с ее отупляющим однообразием. И даже не заработок. Важнее всего были женщины, ее товарищи по работе.
Теперь ее занимали уже не столько соленые шутки Райсмюллерши, сколько ее лицо в тот момент, когда она работала и думала, что никто за ней не наблюдает, ее рот, делавшийся маленьким и капризным. Изящную малютку Райхман Марион отнюдь не считала серой мышкой, какой та слыла или хотела слыть: слишком уж хлесткими были реплики, которые эта пигалица выпаливала своим тоненьким детским голоском. Не хотела бы она быть ее мужем. А вот на толстуху Грюнхаупт, наоборот, можно было положиться, она сразу внушала симпатию, возможно из-за очков с толстыми двухфокусными стеклами. Мистельская с виду здорово смахивала на потаскуху, из-за манеры одеваться все так ее и воспринимали, и, в общем-то, совершенно безосновательно.
В упаковочной секции часто возникали споры, и распадались они на две категории: споры на почве работы и споры, идущие извне. Марион любили еще и за то, что она умела четко их различать. Когда Мистельская жаловалась на плохую работу Дуббе, необходимо было иметь в виду, что именно сейчас от нее опять удрал очередной любовник, а когда Грюнхауптша обзывала тощую Кникремшу "старой жирной коровой", это значило одно: пора отправить Кникремшу за другой стол.
Большей частью Марион просто выслушивала их. Обычно этого было достаточно. В крайнем случае она задавала два-три на водящих вопроса. Иногда волей-неволей говорила то, что думала. Мастеру, секретарю профсоюзной организации на общем собрании профсоюза, начальнику отдела на производственном собрании — этим она говорила то, что думала, всегда. Прежде ей такое и во сне не снилось — встать на общем производственном собрании и выступить против начальства. Упаковочный отдел присутствовал почти в полном составе, одна только их секция занимала целых три ряда, и вдруг со всех сторон она услышала шепот: "Марион, скажи же что-нибудь, Марион, дай им прикурить". И тогда она попросила слова и встала. Руки у нее дрожали, голос срывался, но она стояла окруженная своими коллегами, такими же работницами, как она; когда она села, они захлопали как безумные, а представитель администрации начал рисовать на бумажке человечков.
Она пользовалась авторитетом у подруг, у нее было много сторонников, даже мастер начал выказывать ей слащавое дружелюбие. Ее выдвинули в профсоюзные уполномоченные. В ней росло самосознание.
Не потому, что так говорили о ней другие, просто теперь она знала, чего хочет. А хотела она выслушивать пожелания коллег. И еще: отстаивая интересы подруг, не давать спуску мастеру и начальнику отдела. До тех пор, пока в упаковочной секции не установят вентилятор. Пока не улучшатся санитарные условия. Пока не перестанет изо дня в день возрастать общий вес распакованного товара. Пока администрация не прекратит грозить им увольнениями, и это несмотря на сверхприбыль, которую концерн опять получил в этом году.
