Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)
Анкар-ага был озадачен не на шутку — такого еще не случалось в его доме. Как он должен поступить? Со старухой советоваться не приходится — та на поводу у невестки. Кейкер тоже глаз с нее не сводит. А почему она вдруг заговорила об уходе? Не зная, какое принять решение, старик задумчиво почесал жесткими пальцами голову. Побриться бы надо — пятница… И вдруг рассердился, сам не зная на кого: кто сказал, что обязательно в пятницу голову брить? Чем воскресенье хуже? Или понедельник? Положено? Мало ли что положено. А положено молоденьким невесткам, девчонкам, грозиться уйти из дома?! Да, Анкар, отстал ты, видно, от жизни. Думаешь — вожак, весь караван за тобой идет, а люди-то про тебя и забыли, плетешься в самом хвосте…
Может, дали они маху — не с тем домом породнились? Так ведь его сыновья сами себе жен выбирали: и Паша и Юрдаман. Он только сватать ездил, для приличия. С другой стороны, не такая уж сноха и неудачная: скромная, работящая, собой хороша… Может, он и в самом деле не прав? Не признает ее за человека? А как еще признавать — советоваться с ней? Ну уж нет, этому не бывать.
В субботу Анкар-ага, как и все, кто ехал на базар, с обеда ушел домой. Снохи дома не оказалось. Сходил к Нунне-пальвану, побрил голову, напился чаю. Споха все не появлялась. Видно, смирилась, оставила мысль о базаре. Дурсун тоже довольна: значит, все-таки уважает невестка ее мужа. Уж как рассердилась, а не выходит из его воли. Это вселяло спокойствие.
Кейик не появилась до вечера, Анкар-ага так и уехал, не повидав ее.
У них с Нунной-пальваном был одни ишак на двоих, да и тот не свой, а Поллыка. Заведующий фермой ушел куда-то, и Нунна уговорил его хозяйку удружить им ишака. Если бы женщина знала, как Нунна-пальван станет обращаться с бедной скотиной, и во двор не пустила бы.
Прежде всего он предложил Анкару-ага ехать на ишаке по очереди, а когда Анкар возразил: мол, без отдыха под седоком ишак устанет, Нунна заявил, что такую скотину жалеть нечего — не на праведные деньги куплена.
— Мы с тобой скоро год здесь и никак на ишака не соберем, а у Поллыка и шинель, и сапоги, и ишака сразу купил. Думаешь, спроста?
— У него хозяйство… Не все такие голые, как ты, — попытался возразить Анкар-ага.
— Да брось, Анкар, по ишаку видно, какой у него хозяин: приметил — сено сложено, сразу туда тычется! Куда лезешь, проклятый! — Нунна-пальван резко дернул за уздцы и стукнул ишака палкой.
— Зря ты над скотиной мудруешь, — укоризненно заметил Анкар-ага. — Может, Поллык его в этих местах купил, вот и тянет к дому…
— Знаю я, куда они с хозяином тянут, — проворчал Нунна-пальван. — Не защищай его. Без тебя подхалимов хватает. Больше, чем песка в Каракумах. Испортила война людей. Вот ты гляди: взятки. Слыхали мы раньше про них? А теперь идет женщина к врачу — под платком каурму тащит. Банка каурмы — на день от работы освободят.
— Брось, Нунна-пальван! — с досадой отозвалась пожилая женщина, ехавшая на ишаке позади стариков. — Откуда у нас каурма? И запах ее забыли!
— Не про тебя разговор! — отмахнулся от старухи Нунна-пальван. — Я точно знаю: есть такие! Вот поймало какую-нибудь, схвачу за руку — и к Санджару.
— А она и тебе каурмы! — со смехом отозвалась молодая бабенка, невестка той, что ехала на ишаке. — Не одну, а целых две банки предложит, неужто откажешься? Дармовое-то, оно сладкое! Говорят, Санджаров сказал одному начальнику: «Когда ты со взятками покончишь?» А тот, не будь дурак, отвечает: «Ну, положим, покончу я со взятками; что ты мне за это дашь?»
Женщины засмеялись. Анкар-ага с удивлением слушал спутницу. И не то его удивило, что она рассказала, а то, как смело, деловито судила обо всем молодая женщина. «Да, — думал старик, покачиваясь на спине осла, — молодая, а все понимает… Поставь председателем — справится. И откуда они берутся? До войны я таких женщин не встречал. И было их раньше…»
Народу на базар понаехало — весь район. У ворот сарая, в котором оставляют ишаков, распоряжался юркий толстенький старикашка.
— Места нет, — скороговоркой произнес он. — Привязывайте, если найдете где, только я за вашу скотину не в ответе: украдут или подменят — сами будете разбираться.
Для начала Анкар-ага и Нунна-пальван не спеша прошлись по барахолке. Старухи и инвалиды бойко торговали одеждой и самодельной галантереей: расчески, иголки, бумажные кулечки с красками, поношенные, тщательно отглаженные брюки и гимнастерки — все это было аккуратно разложено на старых одеялах.
— Ну, пальван, сторговал бы себе обмундирование. — Анкар-ага показал на солдатскую шинель с тесемками от погон. — Словно на тебя шита.
— Бери, отец, бери, не пожалеешь! — обрадованно воскликнул однорукий парень, встряхивая шинель. — Почти не ношенная! А теплая — одеяла не надо!
— Нет, сынок, не подойдет, — ответил Нунна-пальван, — я генеральскую ищу.
Парень оторопело уставился на него, не понимая, шутит старик или нет, потом бросил шинель на одеяло и выругался.
Возле забора, отделявшего ту часть базара, где торговали скотом, народ окружил гадалку с морской свинкой. Старуха гладила зверька по голове, что-то нашептывала ему, а тот доставал из коробки «судьбу» — свернутую трубочкой бумажку. Анкар-ага заинтересовался, отдал старухе трешку. «Сын ваш болеет о вас, — читал парень, которому Анкар-ага доверил прочитать свою „судьбу“, — на плечах у него блестящие погоны, имел ранение, но сейчас поправился, скоро вернется домой».
— Ну, что скажешь? — Анкар-ага удивленно взглянул на Нунну-пальвана. — Похоже ведь. Давай ты теперь.
— Буду я деньги переводить!
— Я заплачу. Проверить хочется.
— Гадай еще раз, коли охота есть. Она ведь не смотрит, кому гадает.
Анкар-ага снова подошел к старухе, отдал ей два рубля. «Из вашего дома ушел на фронт сын, — было написано в бумаге. — Есть человек, который хочет ему зла. Вестей от сына вы не получаете, но он жив-здоров, ни разу не был ранен. Скоро вернется домой».
— Пойдем. — Анкар-ага бросил бумажку.
Ишака он купил быстро, зато Нунна-пальван долго не мог решиться; смотрел, приценялся, сомневался. Никак не мог сторговаться с хозяином приглянувшегося ему ишака — очень уж хотелось выгадать на пол-литра. Он даже нашел подшибалу, и тот помог сбить цену на двадцать пять рублей, однако потребовал эти деньги за услугу, и Нунна-пальван остался ни с чем.
У выхода с базара стариков задержали, попросили предъявить документы. Анкар-ага полез было в карман, но человек в военной форме посмотрел на него и сказал: «Проходите, отец».
— Видишь, — Анкар-ага торжествовал, — понимающие люди на лицо смотрят, бумажки им ни к чему.
Глава седьмая
К началу посевной все зерновые бригады перебросили на хлопок. Нам стала помогать бригада Нунны-пальвана. Там уже благополучно закончили с яровыми. Нунна-пальван ходил гордый до невозможности. «И с хлопком вашим за неделю разделаемся! — уверенно заявил он Паше. — Надо только вдохновить людей, лозунги написать толковые!»
Мы с Кейкер сочинили несколько лозунгов. Мне очень нравился такой: «Хлопок — наше оружие; в каждой коробочке — пуля, несущая смерть врагу!» — немножко похоже на стихи, правда?
Даже Рахманкулов, первый секретарь райкома, похвалил мой лозунг — он, секретарь, приехал перед началом прореживания, сам все осматривал и рассказывал бригадирам, как надо прореживать, как рыхлить.
Анкар-ага к этому времени перенес свою мастерскую поближе к бригадам. «На передний край», — шутил Паша. Рахманкулов похвалил старика, внимательно осмотрел инструменты, приспособления. Особенно поразило его, что Анкар-ага сумел починить сеялку, ведь он раньше ее и в глаза не видел.
Под хлопок распахали новые земли, те, что осенью расчищали от камыша. Уж, кажется, сколько корней пожгли, а зубья борон то и дело цеплялись за оставшиеся в земле.
— Так ничего не выйдет, — сказал Рахманкулов, — придется кого-нибудь на борону сажать.
Посадили меня. Но лошадь тянула две бороны, и одна оказалась намного тяжелей. Надо было посадить кого-нибудь и на другую. Женщины садиться отказались, Нунна-пальван махнул рукой и сел сам.
Наши лошади не привыкли ни к плугу, ни к бороне, пришлось одному из мальчишек взять лошадь пол уздцы.
— Ну теперь дело пойдет! — сказал Нунна-пальван, поудобней устраиваясь на бороне. — Подушечку бы сюда, конечно, неплохо… Ладно, давай! — крикнул он парню, державшему лошадь, и даже присвистнул.
Лошадь дернула борону, сделала несколько шагов и вдруг взвилась на дыбы. Я изо всех сил вцепился в сиденье. Кругом хохот. Оглядываюсь — на бороне Нунны-пальвана лежит только шапка, сам он, охая и ругаясь, поднимается с земли.
