Борис Тумасов - На рубежах южных
Кто‑то осторожно тронул Федора за плечо. Дикун обернулся. Он узнал кузнеца Мамеда и маленького человека, который тогда, на базаре, выступал как переводчик.
— Вай, казак! — проговорил переводчик. — Ходи на сторона, большой дело есть! Темный дело!
Человечек ухватил Федора за рукав свитки и вывел из толпы. Оглянувшись по сторонам, он заговорил торопливо и сбивчиво:
— Худой дело, казак! Совсем яман дело! Хан Сонгул фирман от шаха Мухамеда получал. Мулла фирман получал. Так приказал — завтра утром русский резить — казак резить, солдат резить. Сонгул народ собирал, мулла народ собирал, грозил башка рубить, кто резить не будет… Наша не хочет за Мухамед воевать… Говорить нада ваш паша…
Дикун нахмурился, оглянулся по сторонам. Прямо на него усталой походкой, нагнув голову и заложив за спину руки, шёл Головатый.
— Пан войсковой судья! Слухайте! Недоброе дело! — кинулся к Головатому Дикун.
Антон Андреевич внимательно выслушал его, зорким взглядом окинул азербайджанцев:
— Добре! Спасибо вам, други! Ото всей нашей матушки–России спасибо!
Через полчаса один из есаулов уже скакал к адмиралу Федорову. В лагере, по тайному приказу Головатого, были усилены караулы. Приказано никому за пределы лагеря не отлучаться.
Немного погодя посланный вернулся с ответом адмирала. Федоров выражал сомнение в достоверности сведений, сообщённых войсковым судьёй.
— Эх, вобла сушёная! Ни мозгов, ни хитрости — одна шкура блестящая! — ругался Головатый, в бешенстве разрывая адмиральский ответ.
А утром в Баку начался бунт против русских. Воины хана и толпа вооружённых персидских купцов неожиданно напали на караван–сарай, в котором расположилась рота русских солдат.
— Бей неверных! Бей гяуров! — неистово призывали муллы.
— Вур! Бей! — орали купцы, размахивая кривыми саблями.
Отбиваясь штыками, русские солдаты медленно отступали. И едва они вышли из крепости, как тяжёлые ворота со скрежетом закрылись.
С диким гиканьем и визгом толпа ханских слуг гонялась по городу за солдатами, не успевшими уйти.
— Алла! Алла! — орали муллы.
Ханские аскеры и купцы поднялись на стены, готовясь к сопротивлению.
По приказу адмирала Федорова «Царицын» подошёл ближе к берегу. Пехотные части и казаки готовились к штурму.
И тут бунтовщики обнаружили, что их очень мало. Население города не поддержало их.
Едва грянул первый залп с «Царицына» и ядра с шипеньем запрыгали у мечети, как ханских воинов словно смело со стен. Когда солдаты и казаки ворвались в крепость, улицы были пустынны.
Бунт закончился так же быстро, как и начался. Хан Сонгул, слащаво улыбаясь, выразил адмиралу Федорову своё сожаление происшедшим и сам попросил расположить в крепости не роту, а батальон русских войск.
•Неприветлив остров Сары. Куда ни глянь — золотистая россыпь песка. За узким проливом, отделяющим остров от берега, — бесконечный разлив камышей, дикий край птиц, мошкары и комаров. А над всем этим — над островом, над камышами, над морем — неистовое солнце.
Половой и Шмалько высадились на остров в числе первых. Сдвинув папаху, Ефим почесал затылок.
— Как помру я, то непременно в рай попаду.
— Это же почему?
— А потому, что два раза в пекле не бывают. Меня на этой сковородке здешние черти жарить будут…
— Так, значит, и я в рай попаду…
— А я твоих грехов не исповедал, для тебя, может, и этой сковородки мало…
Когда‑то, ещё задолго до прихода сюда русских войск, Мухамед–ага намечал основать на острове караван–сарай для торговых встреч персидских купцов с астраханскими. Приступили даже к строительству зданий, но вскоре почти все работающие здесь умерли от малярии, а шах забыл про свою затею.
— В этом пекле, видать, без дров жарят, — невесело пошутил Ефим.
— М–да… Хуже этого края не видел, — поддакнул Осип. — Как не выйдет скоро перемирия, помирать нам всем тут. И чего только эту погибель Сарой назвали. Сара‑то по библии баба была…
— А толмач говорил, что Сары по–здешнему — Желтый.
Казаки мрачно разглядывали остров. Знойное марево дрожало над песком, тонко и грустно звенели песчинки.
— Эх, звал тогда Леонтий с собой, не пошли, — вздохнул Шмалько. — Чуяло его сердце, видать…
— Да, он, наверно, уже в Грузии, у Рыжупы. А то, может, обратно на Кубань подался.
Волны с тихим рокотом набегали на пологий берег, откатывались и снова набегали. Море сверкало тысячами солнечных чешуек.
С надсадным писком метались чайки.
— Шмалько! Половой! И куда это вас понесло! Там Смола разрывается, вас кличет!
Казаки обернулись. За ними бежал Дикун.
— Чего он? Без нас на остров сойти боится?
— Батарею строить надо.
— Мошкару с пушек бить будем…
Казаки повернули назад.
Весь день до поздней ночи, надрываясь, стаскивали черноморцы со всего острова камни, строили батарею, набивали песком мешки, заколачивали сваи для казацких челнов, сгружали с судов ядра, запасы продовольствия.
Утреннее солнце удивлённо заглянуло в зевы казацких единорогов, направленных в сторону Талышинского берега.
•Ночь над Каспием. В темноте дрожат редкие звёзды. Сорвалась одна, закатилась.
Кто‑то вздохнул.
— Чья‑то…
Казацкие челны бесшумно скользят все дальше и дальше на юг, к персидским берегам. Третьи сутки на исходе.
— И–эх! И–эх! — взмах, рывок, взмах, рывок.
Скоро рассвет. Приналегли казаки на весла, торопятся. Задумало русское командование ударить силами черноморцев в тыл кызылбашцам. Это заставило бы задуматься заносчивого Мухамеда–агу.
Казачий флот вёл Головатый.
«И–эх! И–эх!» — скользят челны. Дикун сидит на корме. В ожидании схватки тревожно стучит сердце. Пристально всматривается он в смутные очертания берега.
«Точь–в-точь как ходили когда‑то к турецким берегам», — вспоминает он свой первый поход.
Спереди, сзади, с боков — челны. Темными силуэтами маячат в них казаки. Их много, в каждом чёлне по десятку. Ефим вместе с Федором. Он сидит на вёслах. Казаки тихо переговариваются.
— Не чуют, что на них погибель идёт.
— Тоже люди, небось…
— Какие там люди, нехристи…
Потянуло дымком овечьих кизяков.
— Готовьсь! — негромко обронил Смола.
Челны, развернувшись веером, понеслись к берегу. Все ближе и ближе надвигается тёмная громада берега. Нигде ни огонька. Только слышен лай собак.
Не ждали караульные персы казаков, поздно хватились. И выстрела не успели сделать, как людская волна выплеснулась на каменистый берег, устремилась к городу. Звонкоголосое «ура» от моря понеслось по улицам.
Из казарм в одном белье выскакивали солдаты шаха.
Всё перемешалось в рукопашной схватке. В кривых улочках рубились, озверело резались кинжалами, кровью брызгали на стены глиняных домишек.
Огненные языки пожара в нескольких местах взметнулись над городом. В багровом свете виднелась сверкающая сталь.
На Дикуна налетел высокий бритый перс. Увидев казака, оскалился, взвизгнул. Зазвенели скрестившиеся сабли. Отбив наскок, Федор рывком вонзил клинок в грудь перса. Тот схватился за казачью шашку и рухнул на спину, тяжко застонал.
Перескочив через убитого, Дикун побежал вперёд по узкой улочке. За поворотом, у белой высокой стены, два перса в шароварах, но без рубашек, наседали на есаула Смолу. Прижавшись к стене, тот с трудом отражал сабельные удары. Федор бросился на выручку. Один из персов издали заметил его и, размахивая саблей, налетел на казака.
Перс орудовал саблей умело. Федор чувствовал, что перед ним опытный воин. Зарево пожара освещало бронзовое тело, мускулистые руки. Дикун не видел, как разрубленный чуть ли не надвое упал Смола, как почти сейчас же подоспел Ефим и, зарубив перса, побежал на помощь другу.
— Держись!
Увидев перед собой второго казака, перс, мгновенно отскочив в сторону, юркнул в тёмный переулок. Ни Федор, ни Ефим не стали догонять его.
— Спасибо, друг, выручил, — тихо сказал Дикун.
— Ладно, пошли…
На востоке небо стало серым. Над морем нависла молочная пелена. Уже не один казак и не один перс заснули вечным сном на тесных, каменистых улицах. Вытаптывая виноградники, все дальше и дальше в горы уходят солдаты шаха. Наконец не выдержали, дрогнули, побежали.
Багровое солнце выглянуло из‑за моря, осветило горы, зелень садов.
Дикун прислонился к каменной изгороди, зубами оторвал край рубашки, перевязал рассечённую руку и удивился:
«Когда это меня? Я и не заметил».
Бой кончился. Казаки расходились по городу, заглядывали в уцелевшие от пожара домики. На базаре взломали лавки, драли на онучи дорогие кашемировые платки, тащили в лодки персидские ковры, шелка, все ценное, что попадалось под руку.
