Анар - Круг
— А ты как думала? — сказала Кармен. — Ты скажешь одно, а там будет другое?
Все засмеялись.
— В каком веке вы живете, люди? — сказала Кармен. — Для всех магнитофон — пройденный этап. А эти только очнулись. Потрясены чудом техники, да?
— Ой, не могу! — сказала Джильда.
— Слушайте, вы же сами просили магнитофон, — сказал Неймат. — Вы из меня кишки вымотали. Вот я и купил.
— И отлично, — сказала Сурея. — Не обращай внимания на этих девчонок. Они глупости болтают.
— Ничего им не нравится, — укоризненно сказала Бикя. — И Алины тоже такие.
— Но правда же замечательная штука, — сказала Сурея. — Я своего голоса не узнала. Как будто совсем посторонний человек.
— Никто не узнае́т своего голоса, — сказал Неймат, — потому что и в жизни мы не воспринимаем свой голос таким, какой он есть.
— Хочешь, еще раз послушаем, — сказала Сурея.
— Ну уж простите, — сказала Кармен. — Это испытание выше моих сил.
Она и за ней Джильда ушли в другую комнату. Нергиз побежала за ними. Неймат нажал на клавишу. Прошли первые слова, первые фразы.
Из другой комнаты закричала Кармен:
— Значит, я хочу ска…
И в тот же момент из магнитофона послышался голос Суреи: «…Значит, я хочу ска…»
Неймат покачал головой.
Из другой комнаты послышался голос Кармен:
— Сейчас бабурочка начнет расхваливать магнитофон Мурзика.
И тут же послышался голос тети Бики: «…У Али тоже есть такой. Только он побольше».
В другой комнате захохотали.
Они дослушали до конца. Девочки подавали реплики, и магнитофон повторял их слова, как попугай. Они уже знали запись наизусть.
Да и Неймат тоже знал, что за чем, чей голос за чьим, все оттенки, запинки, придыхания, покашливания, смешки — все застыло в неизменности.
Из магнитофона послышался голос Неймата: «…Если я еще раз увижу…»
И вновь лента начала крутиться беззвучно.
Нергиз прибежала из другой комнаты. Две ее тоненькие косички прыгали по плечам, как мышиные хвостики.
— Папа, — сказала она, — а что ты сделаешь, если еще раз увидишь?
— Ах ты, чертенок, — сказал Неймат, — я остановил ленту слишком рано. Но смотри, если ты еще раз возьмешь мою ручку, я… я не знаю, что я сделаю!
Нергиз растерянно на него глядела.
— Если не знаешь, зачем говоришь? — сказала она.
Неймат засмеялся и поднял ее на руки. Поцеловал в щеку. Поставил на пол.
В дверь постучали.
— Войдите.
Показалась лысая голова Муршуда.
— Стучите, и закроется вам, — сказал Муршуд. — Не плюй в колодец: вылетит — не поймаешь, — такова была его манера острить.
Он вошел, сияя двумя рядами золотых зубов.
— Здравствуйте? Здравствуйте! Как дела? Ничего, спасибо! — Это тоже было из его ассортимента. Сам спрашивал, сам отвечал. — Который час? Половина пятого. Откуда? С работы.
И сам смеялся.
Муршуд был соседом Неймата. Он — зубной врач. Однажды кто-то сказал, что Муршуд — комик, и это решило его участь. Комикование стало его крестом. Где бы он ни был, в любой компании, в любой обстановке, в любую минуту он лез из кожи, чтобы быть смешным.
— Как сказал шейх Ильяс ибн Юсуф Низами Гянджеви, цыплят по осени считают, — сказал Муршуд. — Я пришел сегодня, Неймат, моя лапушка, взять реванш. — Вчера Неймат четыре раза подряд обыграл его в шахматы. — Вчера я получил журавля в небе. Жена разбудила меня чуть свет и говорит: «Поди попроси еще хоть синицу в руки, откроем зоомагазин». Я говорю: «Нет, женушка, ни за что. — Он погладил себя по лысине. — Ты слышала, лысый в гору не пойдет! Журавль дан мне на время. Я взял его у нашего лапушки Неймата в долг. Нынче же снесу обратно. Как говорил Илья Иосифович Низами, долг платежом черен».
— У Низами-муаллима есть еще одно подходящее изречение, — сказал Неймат. — Покойный шейх тонко подметил: куда коня с копытами, там хоть трава не расти.
Он давно освоился с манерой Муршуда.
— Да упокоит аллах твоих умерших, — сказал Муршуд. — Я сейчас тебе такое покажу, что дух Низами из Гянджи перелетит в Баку. Между прочим, еду я вчера в троллейбусе. Кондуктор объявляет: кинотеатр Низами, улица Низами, музей Низами. Рядом со мной сидит один тип и говорит: «Скажи, приятель, кто такой этот Низами? Куда ни поедешь, всюду его имя». Я говорю: «А ты не слышал, это поэт такой — Низами из Гянджи». — «A-а, говорит, так и скажи. Не иначе, у него кто-то наверху из своих, из гянджинцев…»
— Выиграть у меня в шахматы — дело непростое, — сказал Неймат. — Я прошел хорошую школу. Во время войны по секрету от мамы я с соседским мальчиком играл на маргарин. Я знал, что должен хоть лопнуть, но выиграть. И действительно, ни разу не проиграл.
— Да-а! Кто не любит маргарину, не получит осетрину, — сказал Муршуд.
Через пять минут постучалась жена Муршуда Мензер. Это был такой стиль: сперва приходил муж, а через пять минут являлась жена. Или наоборот.
— Где ты пропадаешь? С утра ищу гуляку, — сказала Мензер. — Здравствуйте, Неймат, голубчик!
— Где я пропадаю? Прячусь между башмаками и шляпой.
Мензер захохотала, прикрыв рот ладонью.
— А соседушка, — сказала она, — кажется, замесила тесто. Внимание, Муршуд, нас ждет пир столбом и дым горой.
— Готовимся с позавчерашнего, — сказал Муршуд. — Я старый грешник — люблю пир столбом.
— Милости просим, — сказала Сурея. — Завтра к трем заходите.
— Ну уж нет, — сказал Муршуд, — не кормите нас завтраками. Кто знает, что будет завтра. Я слаб здоровьем. У меня повышенное давление и пониженный тонус. Не знаю, доживу до завтра или отдам концы. Как сказал Низами, завтра, завтра, не сегодня — так редакторы твердят.
— О, соседка, поздравляю! — сказала Мензер. — Вы, кажется, купили новый приемник.
Муршуд шлепнул себя обеими руками по лысине.
— Боже милосердный! Жена, ты меня осрамила. Это же магнитофон, а не приемник! Поздравляю, носите на здоровье! А я-то сижу и не вижу…
— Откуда мне знать, муженек, — сказала Мензер. — Дома у нас сроду такого не бывало, от соседей не видели…
Муршуд сказал:
— Ну, жена, это уж слишком. Соседка готовит для тебя пир, и все тебе мало, еще и магнитофон подавай…
Мензер захохотала:
— Ох и язык у тебя, муженек! Это же так говорится…
— «Говорится», — вдоволь насмеявшись, сказал Муршуд. — Неймат, умоляю, что я, не прав? Бей пять! «От соседей не видели»!.. Не «от», а «у» соседей!
— Таким соседям, как вы, все отдать — мало, — сказала тетушка Бикя. — В трудные дни жизни хороший сосед порой ближе кровных.
«Тема добрососедства — минимум на четверть часа», — подумал Неймат.
— Тетушка Бикя, родная, у вас с языка мед каплет. При таком языке и зубы должны быть, как сахар. А если что, приходите ко мне хоть завтра — я беспошлинно поставлю вам тридцать два новеньких зуба. Но шутки в сторону, Неймат, бывает и вправду такое соседство…
«Нет, кажется, пришел мой конец, — подумал Неймат. — Его юмор еще как-то можно выдержать, но его пафос…»
— Ну, конечно, Муршуд, — сказал он, — разумеется, соседство — это вещь. — Вдруг его взгляд упал на магнитофон. — Знаете, мы только что записались на пленку. Здорово получилось. Хотите послушать?
— Вот это, как говорил покойный Низами, саг ол,[13] Пушкин! Включи-ка, соседушка, послушаем. Отлично сказано, что вино хорошо старое, а магнитофон — новый.
Неймат включил магнитофон. Всякий раз, как звучал новый голос, Мензер вскрикивала:
— Ой, муженек! Клянусь жизнью, это наш Неймат! Вай, муженек, ей-богу, наша Сурея! Ой, тетушка Бикя, клянусь богом, тетушка Бикя! — как будто из магнитофона должен был послышаться по крайней мере голос Моллы Насреддина.
Открытия Мензер продолжались.
— Карменчик! Джильдочка! — кричала она.
— Мурзик? — вдруг вскинулся Муршуд. — Это она на Муртуза Балаевича? Ах, проказница!
Из магнитофона послышался голос Неймата: «…Если я еще раз увижу…»
И настала тишина.
— Всё, — сказал Неймат и нажал на клавишу.
— А что ты сделаешь, Неймат, если еще раз увидишь, — сказал Муршуд, — скажи по секрету…
— Да я и сам не знаю.
— Силы небесные, какое это чудо, — сказала Мензер. — Голубчик, Неймат, я тебя прошу, давай еще раз послушаем.
Неймат нажал на клавишу. Прослушали еще раз.
— Сурея, родная! Тетушка Бикя! Ах ты, боже мой! — снова вскрикивала Мензер, узнавая голоса.
Снова послышался голос Неймата: «…Если я еще раз увижу…»
И настала тишина.
— Всё, — сказал Неймат и нажал на клавишу.
Неймат и Муршуд сели играть в шахматы.
У Муршуда и тут была особая манера. Во время игры он беспрерывно что-то напевал и приговаривал.
— В общем, назвался ткачом, Кёр-оглы,[14] пусть несут пряжу; а если я, Неймат-муаллим, скажу тебе здесь «шах», куда ты пойдешь? Ага, сюда! Оч-чень хорошо, оч-чень приятно; куплю, говорит, доченька, тебе башмаки, хватит босиком по двору гонять; купи, говорит, папочка, да буду я твоей жертвой! Вот еще раз шах; шах — и серьги в ушах; шел мальчишка на урок, сделал он по льду шажок, поскользнулся, растянулся, рассердился, замахнулся,[15] беру, сказал, эту ладью вот этим конем; ты спросишь — зачем, отвечу: так нужно; горы, говорит, мои горы, замки моей печали; не трогай, говорит, меня, не лезь, не до тебя теперь; да… отдали, значит, девушку за лысого, и вот однажды… Однажды видят — шах, еще шах! Значит, вот ты как? Очень мило с твоей стороны! Теперь ты мне говоришь…
