Волков Павлович - Мальчишкам снятся бригантины...
Словом, нас ждут великие дела!
За дверью с табличкой
Ничего в общем‑то особенного не произошло. Но от утреннего телефонного звонка у Маши остался неприятный осадок. Звонил Ребров. Спросил, как дела, что нового в газете. Сказал, что все собирается прийти, но дел по горло. А потом как бы невзначай просил Машу зайти к нему. («Вы теперь, Мария Андреевна, говорят, вплотную занимаетесь отрядом, а нас интересует работа «Искателя».) От слова «нас» Машу покоробило. И она сдержанно ответила, что если выберет время, зайдет. «Постарайтесь выбрать», — уже тоном приказа сказал Ребров.
«Странный все‑таки человек, этот Ребров, — с раздражением думала Маша. — Еще недавно вместе с Пашковым вроде увлекался ребятами — и вдруг такая мгновенная перемена. Ну, допустим, его испугала драка в парке, история в старом Кремле, но ведь этого же и следовало ожидать. Сто с лишним ребят. Сто с лишним характеров! И кто может дать гарантию, что не будет еще одного ЧП? Интересно, помнит он те слова о романтике, которые он мне когда‑то так искренне говорил?»
— …Как мне найти Реброва? — спросила Маша у полного мужчины в синих нарукавниках и пенсне.
— Товарища Реброва? Его кабинет на третьем этаже. Комната, кажется, тридцать четыре. Там есть табличка.
«Ого, уже и табличка!» — усмехнулась про себя Маша.
Ребров был все таким же элегантный, подтянутым. В его маленьком кабинете было чисто, уютно, пахло зубной пастой типа «Поморин».
Ребров усадил Машу в кресло. По всему было видно, что он доволен своим маленьким кабинетом, аккуратным письменным столом, легким чернильным прибором и табличкой по ту сторону двери, на которой черным по белому написано: «Ребров В. Г.».
— Вы знаете, Маша, я так жалею, что пришлось бросить ребят. До сих пор вспоминаю наш поход в Кремль… А тут вот письменный стол, бумаги… Я понимаю, конечно, нужно, но это как‑то не по мне…
— Вы что‑то хотели мне сказать об отряде? — сухо перебила Маша.
— Да, да, конечно… Вы понимаете, Маша… Я далек от всяких обобщений, но поступают сигналы. Поймите меня правильно. Конечно, не все мы принимаем за чистую монету. Но ваши ребята очень уж увлекаются… Мне, например, самому несколько непонятно, зачем эти форменные рубашки… маршировки… Сбор по какой‑то тревоге… Вы знаете, что многие ребята только из‑за отряда не поехали в летние лагеря…
— И что же? Разве им в отряде хуже?
— Понимаете… — Ребров легким движением пригладил волосы. — Понимаете, романтика мальчишкам нужна. Но всему должен быть свой предел.
— У романтики пределов нет.
— Можно, Маша, быть с вами откровенным?
— Да, пожалуйста.
— Маша, вы хороший журналист, знаете ребячью психологию. Но тут получается такая ситуация. Александр Иванович чудесный, добрый человек… Он любит детей. Но при всех своих достоинствах не имеет никакого педагогического образования, а порой и чутья. А ведь тут особая работа, очень тонкая. Я бы даже сказал — ювелирная. И мы не имеем права забывать об этом.
— Виктор Григорьевич, вы забываете одну маловажную деталь. Любить ребят можно и без педагогического образования. Вы думаете, что когда получают диплом, то к нему обязательно, как бесплатное приложение, вручается призвание в целлофановом пакетике?
Ребров вежливо улыбнулся.
— Я всегда ценил ваше остроумие… Но то, что я вам говорил, это не только мое мнение. И вы должны понять мою искренность.
— Вы с этого и должны были начинать… Я могу быть свободной?
— Зачем такая официальность, Машенька… И вы зря на меня сердитесь! — Ребров поднялся и еще раз обаятельно улыбнулся. — Передайте большой привет Воронову и, конечно, Александру Ивановичу. Я как‑нибудь обязательно выберусь к вам.
И самый большой привет ребятам! — уже у двери услышала Маша.
Оставшись один, Ребров пробарабанил пальцами по столу. «Почему они недовольны мной? — подумал он про себя. — Я же с ними абсолютно искренен… Просто у них слишком узкий горизонт! Один отряд «Искатель», а тут целая область… Да дело не только в области, все надо видеть в перспективе…»
Чем занят редактор?
Маша хотела зайти к Воронову, но машинистка Люся сказала, что Андрей Николаевич занят.
Воронов действительно был занят. Он что‑то быстро писал, перечеркивал, снова писал. В пепельнице уже не было места для окурков. Вид у него был озабоченный, взъерошенный. И совершенно счастливый.
Он еще раз пробежал написанное и набрал номер телефона:
— Алло! Попросите, пожалуйста, Пашкова. Ах, это ты… Я что‑то не узнал твоего голоса… Старик, послушай! Наберись терпения и послушай… Мне попалась тут книжка про адмирала Лазарева…
Он удобнее взял телефонную трубку, придвинул листки и начал читать:
…Однажды он увидел
Над черным сном воды
Полоску Антарктиды —
Сияющие льды.
И сердце в нем упало
И вскинулось горя,
Чуть слышно прошептал он:
— Товарищи, земля!
Тех слов я не тревожу
И не произношу
И в стареньких калошах
По лужам я хожу.
В туманной бане, крякая,
Мне говорил сосед,
Что острова есть всякие,
А неоткрытых нет.
Что оба полушария
Объездили, обшарили.
Что далеко и близко,
И здесь и за бугром
Земля ясна, как миска,
Что вылизана псом.
А мне плевать на сытые,
На мудрые слова,
Над нами неоткрытые
Хохочут острова.
Весной нас ждут и летом,
Ждут и считают дни,
Пускай твердят:
«Их нету». Я знаю: «Есть они!»
Из дневника Никиты Березина
2 августа
Мне грустно потому, Что весело тебе…
Сегодня был день рождения Светки. Еще днем Мария Андреевна объявила это перед строем. Светка стояла красная и ужасно красивая. Потом я помчался домой. 3 рубля 75 копеек, отложенные на гантели, лежат у меня давно. Все никак не собрался купить. В «Гастрономе» я купил торт.
Самое сложное было вручить. Как‑то неудобно тащить его по улицам. Потом ребята! Еще подумают, что я влюбился в Светку. А это совершенная глупость! И тогда меня осенило, я спрятал коробку в портфель. На лестнице я столкнулся с Кубышкиным. Он подозрительно на меня посмотрел и ехидно так спросил:
— Что это вы так рано в школу собрались, молодой человек?
— А у меня переэкзаменовка, — так же ехидно ответил я.
— Поменьше по чердакам надо шастать! — пробурчал Кубышкин.
— А вам поменьше пива советую пить! — выпалил я и побежал вниз.
Светка была еще в штабе. Я спрятал портфель за спину и залез в «газик», чтобы обдумать положение. Но Костька Павлов увидел портфель и заорал:
— Эй, канцелярия, зачем портфель притащил? Что у тебя он такой пузатый?
Хотел я ему дать пару раз по шее, да должность не позволяет.
Сижу я в «газике», обдумываю план. И вдруг открывается дверца. Я думал, что это Костька, хотел двинуть ногой. А это Светка.
— Никита, я приглашаю тебя на день рождения. Приходи в семь часов к нам домой.
И тут я так растерялся, ни слова не говоря, сунул ей портфель. Светка вытаращила на меня глаза. Портфель потрепанный, бритвой порезанный в двух местах, застежка еле держится.
— Что это? — спросила Светка, но портфель не взяла.
— Это тебе. — Я сунул Светке портфель. — Только сильно не жми. Там этот, как его…
Светка улыбнулась, взяла портфель и убежала. А у меня гора с плеч свалилась.
К Светке мы пошли вместе с Валькой Черновым. Он по этому случаю надел черный свитер и черные скрипящие ботинки. Я выглядел тоже, по — моему, ничего. [В куртке, которую мне подарил папа.
У самых ворот нас нагнал Паганель. Вот, кто расфуфырился! Волосы прилизал и даже галстук нацепил какой‑то немыслимый…
Мы немного потоптались у двери, на которой висела табличка: «В. А. Васильев, профессор». Потом Паганель робко надавил на кнопку звонка и почему‑то снял очки.
Открыла нам сама Светка. Мы ее даже не узнали. В голубом платье, глаза блестят. А глаза у нее, оказывается, тоже голубые.
У Светки уже были гости, наши ребята из отряда, и какие‑то незнакомые девчонки.
— Сейчас придет еще Коля Архипов, — сказала нам Светка.
Через несколько минут раздался звонок. Светка побежала в прихожую. Вошла она с большим букетом цветов в целлофане. За спиной стоял улыбающийся и смущенный Коля Архипов.
Потом нас Светка познакомила со своими родителями, мамой и папой. Вообще‑то я думал, что профессора другие. Полные, высокие и серьезные. А Светин папа, наоборот, худой и очень веселый. Он все время шутил за столом, рассказывал всякие истории.
