Наталья Парыгина - Один неверный шаг
«Ага, он еще уверен, что я его позову и опять буду выслушивать всякие гадости про того и про другого, — злорадно думал Сергей Александрович, глядя вслед удаляющемуся своей неслышной приседающей походкой Храпову. — Нет! К чертям собачьим! Не стану! И назначу заместителем Долинина. Надо завести в работе новый стиль…»
В чем будет заключаться этот новый стиль, Сергей Александрович сам хорошенько не представлял. Но, во всяком случае, это будет такой стиль, что Авдонин не посмеет больше усмехаться… Авдонин, впрочем, скоро отсюда исчезнет… и не придется переживать, что кто-то о тебе подумает дурное, и вообще… И вообще надо держаться, как Долинин: спокойно, уверенно, с достоинством.
В первый раз Сергей Александрович представил себе образцом не главного инженера, а человека, которого он не только не считал замечательным, а даже находил несимпатичным и вредным. Чего это он вдруг позавидовал строптивому Долинину? Хотя несколько лет назад он, пожалуй, во многом был похож на теперешнего Долинина… Похож? В чем похож?
Сергей Александрович вдруг настроился покопаться в своей душе, разобраться в самом себе и обдумать внутреннюю перестройку, какая ему потребуется для нового стиля руководства. Но разве человек на такой беспокойной должности принадлежит самому себе хотя бы пять минут? Не принадлежит, нет. Любой может распахнуть дверь кабинета и ворваться, когда ему захочется. Вон он, не спросил даже разрешения и уже стоит перед его столом, этот развязный Малахов. Зачем он опять явился?
— Я того, Сергей Александрович… Ушел давеча, живот вдруг схватило, — косясь на Авдонина, заговорил Михеич. — Мы наше обоюдное предложение не успели оформить. Может, теперь, если у вас, конечно, время…
Обоюдное предложение? «Что вы, Малахов, говорите глупости, какое обоюдное предложение? Вы оформляйте, а я поддержу. Предложение в самом деле интересное…»
Наверно, Сергей Александрович что-нибудь и сказал бы Малахову в этом роде, если бы он успел настроиться на тот новый стиль, который ему пока только смутно мерещился. Но Малахов застал его врасплох. И даже принес ему внезапное облегчение. У Сергея Александровича как гора с плеч свалилась.
Фу, чудак… Ну разве он не чудак? Подумал невесть что. Что Малахов из дерзости покинул его кабинет, что он всем в цехе разболтал про соавторство, что теперь все только об этом и говорят. А у человека просто заболел живот. И он прекрасно все понял. Ничего я ему не навязывал. Он сам предлагает вместе бороться за экономию металла в цехе.
— Садись, Петр Михеевич. Сейчас оформим. И надо будет сделать побольше пробных отливок по новому способу. Это будет самый крупный козырь. Без козырей мы с тобой не победим…
— Без козырей игра ненадежная, — тотчас согласился Михеич.
Приятные новости
— Таня, где Павлик?
— Ушел с ребятами на футбол. А что?
— Ничего, так. Ты знаешь, у меня приятные новости.
— Правда? Подожди, не говори, я заправлю кисель, а потом мы пойдем в комнату, сядем на диван, и ты скажешь.
— Ну, ну, давай, любительница ритуалов.
— И сначала я немножко поугадываю.
— Не угадаешь! — засмеялся Сергей.
— Повысить в должности тебя не могли, — размешивая кисель, вслух рассуждала Таня, — ты и без того залетел так высоко, что иной раз кружится голова.
— Твоя?
— Нет, твоя.
— Моя кружится, а ты чувствуешь?
— Конечно, — невозмутимо подтвердила Таня, но объяснять Сергею, каким образом она чувствует его головокружение, не стала. — Это отпадает. Присудили цеху знамя? Нет, итоги подводятся в начале месяца, сейчас не время. Похвалил директор? Вижу по твоей хитрючей усмешке, что дело серьезное.
— Я говорил — не угадаешь.
— Готов, — сказала Таня о киселе. — Идем теперь в комнату.
— Еще будешь угадывать?
— Да, еще. Три раза.
— Давай.
— Ты решил поступить в аспирантуру.
— Не угадала.
— Будут строить новое здание для литейного.
— Не угадала.
— Приехал журналист и напишет о твоем цехе очерк.
— Ты воображаешь, что я ужасно тщеславен.
— О-о, еще как!
— Да, так ты полагаешь, что я тщеславен, мелочен, глуп.
— Вот уж нет! Обещал сказать приятное, а сам несешь чепуху.
— Ну-ну, не буду. Можешь думать обо мне все что угодно, а я все-таки муж, глава, и я куплю тебе новую шубу, и Павлик поедет в Артек, и притом я буду отдавать тебе всю до копеечки зарплату. Не рада?
— Рада. Я еще не поняла. Тебя премируют?
— Нет. Я подал рационализаторское предложение, очень выгодное. Какую ты хочешь шубу? Беличью? Или из мерлушки? Я видел как-то в меховом серую шубку из мерлушки, триста рублей, тебе очень пойдет.
— Думаешь?
— Будешь красавица в этой шубе.
— А без шубы?
— Без шубы тоже.
Сергей притянул к себе Таню, крепко поцеловал в губы.
— И Павлик будет просто счастлив.
— Ты все-таки настаиваешь…
— Таня, да это же преступление лишить Павлика такого удовольствия!
— А знаешь, я целый день мучаюсь. Мне очень хочется, чтобы он поехал. И я боюсь…
— Не бойся. Ничего не бойся!
— Ладно. Пусть едет. Мы подарим ему путевку в конверте. Запечатаем и дадим, и пусть он сам раскроет и удивится, да?
— Ну, когда ты станешь совсем взрослой?
— Теперь уже надо говорить: совсем старой. Сережа, вот мел, нарисуй мне вот здесь, на полу, что ты придумал.
— В технике ты не разбираешься, не понимаю, к чему это!..
— Почему ты кричишь? Сережа!
— Ну, хорошо, извини. Мне не нравится, что ты стараешься выглядеть этакой сверхпатриоткой, для которой личные интересы даже не на втором, а на десятом плане. Я дарю тебе шубу. Я дарю Павлику путевку в Артек. А для тебя, видите ли, важнее всего производственные результаты рационализации.
— Совсем не в этом дело. Просто я очень любила, как ты рассказывал мне о таких событиях раньше. «Татьяна, твой муж — изобретатель, светлая голова, он заслужил жирный борщ со сметаной и десять горячих поцелуев. Его предложение одобрено бризом…» И чертил на полу формы, стержни, отливки… Ни черта я в них не понимала, просто мне было очень хорошо радоваться вместе с тобой. А теперь у нас все меньше радости. Я не знаю почему. Деньги, квартира, обстановка, здоровые милые дети, люди нам завидуют, а жить мы стали хуже. Ты сам это чувствуешь! Мне кажется, ты как-то черствеешь сердцем. Я думала, что с тобой этого никогда не случится…
— Если бы я сидел в консервной банке, я бы не менялся. А завод не консервная банка, там железо мнут, как тесто, и человеку не легче. С меня требуют, на меня нажимают, меня щелкают то по лбу, то по затылку, а ты хочешь, чтобы я оставался милым ангелочком и посылал направо и налево воздушные поцелуи. Да, я стал хуже. Да, я стал черствее. И не буду таким, каким был. Можешь меня презирать, но это закон жизни.
— Сережа, что у тебя случилось? Скажи, у тебя какая-нибудь неприятность?
— Никакой. Самый обыкновенный день. Даже удачный. Я ведь тебе рассказал.
— Ты уже решил, кто будет твоим заместителем?
Сергей в упор вызывающе посмотрел на Таню.
— Да, решил, — сказал он. — Тебе это должно быть совершенно все равно, потому что это мой, мой, а не твой заместитель. Но если хочешь, я тебе скажу.
— Не надо, — перебила Таня. — Я сама поняла. Храпов!
— Правильно, — подтвердил Сергей. — Храпов. И тебе не стоит вмешиваться в мои производственные дела.
— Посмотри, пожалуйста, не убежала ли Леночка на дорогу, — попросила Таня усталым голосом. — Она тут играла, около дома.
Обыкновенный вечер
Юрка Белозеров вечером отправился на футбол.
В Дубравинске не было пока Лужников, но на окраине города раскинулась просторная зеленая площадь, обрамленная тополями, которая и служила стадионом. Входить на площадь каждый мог с любой стороны, так как ограду еще не построили, но солидные, уважающие порядок болельщики шли все-таки через ворота, уже несколько почерневшие от почтенного возраста.
Трибун или хотя бы скамеек на стадионе не было, и болельщики в хорошую погоду рассаживались прямо на траве, а в сырую наблюдали за игрой стоя. Сегодня вечер был отличный, и хотя играли не приезжие футболисты, а местные — кузнечный цех с механическим, — народу набралось довольно много.
Юрка Белозеров, стоя на бугорке, обшаривал глазами болельщиков. Он хотел увидеть своих школьных приятелей, которые до сих пор были ему как-то ближе заводских ребят. Заводские ровесники относились к Юрке покровительственно, а он этого не любил. Другое дело — прежние друзья. С ними он сам мог говорить со снисходительным вниманием человека, который довольно пожил и всячины повидал на свете.
Вдруг кто-то положил Юрке на плечо тяжелую руку. Он живо обернулся, думая увидеть кого-нибудь из сверстников, но перед ним стоял Пономарев. Юрка досадливо дернулся и сбросил его руку со своего плеча.
