Анар - Круг
Потом Заур сказал:
— Не начинай, бога ради, снова о мужьях, женах и детях и будь здорова.
Тахмина сказала:
— И ты будь. Ребенка я не хочу, но от тебя — пожалуй.
— Нет уж, извини! — А потом добавил: — Жаль, что соли нет. Редиска без соли — сама понимаешь…
Высыпали звезды, и Тахмина сказала:
— Смотри, небо как будто посолили. Это для тебя: ткни редиску в звезды и ешь.
Заур сказал, что тогда звезды можно сравнить с чем угодно, например с семечками. Тахмина сказала:
— Конечно, можно, давай будем щелкать семечки…
Стало совсем темно, и Заур взялся за пуговицы ее платья. Тахмина отвела его руку и сказала:
— Подожди, я расскажу тебе сказку.
А Заур сказал:
— Не хочу никаких сказок, хочу тебя.
Тахмина сказала:
— Сказка как раз обо мне. Ее мне рассказывала бабушка давным-давно. Сказка про Асли и Керема. Говорят, в день свадьбы отец Асли подарил ей платье. Вот такое, как мое, с пуговицами сверху донизу. А платье это было заколдованное! В брачную ночь Керем начал расстегивать пуговицы. Но когда осталась последняя, все пуговицы… то есть петли… застегнулись снова.
Заур сказал, что это глупая сказка, и Керем какой-то болван, и вовсе не обязательно расстегивать все пуговицы до последней.
Тахмина сказала:
— Ты сам дуралей, а сказка гениальная. Она прямо обо мне. Многие думают, что расстегнули все мои пуговицы. А осталась одна, последняя, и я снова застегиваюсь до самого подбородка, запираюсь на замок.
Заур сказал:
— Ничего, и пуговицы расстегнем, и ключ подберем.
Тахмина сказала:
— Не смейся так, тебе не идет, когда ты так смеешься, ты становишься похожим на других. Я хочу, чтобы ты ни на кого не был похож. Я хочу, чтобы у меня был от тебя ребенок. Чтобы он был на тебя похож, но ты не будь похож ни на кого.
Заур сказал:
— Ну, что ты все — ребенок да ребенок. Хочешь ребенка — роди. Слава богу, у тебя есть муж. Или твой муж…
Тахмина вылила коньяк из рюмки ему на голову и тут же пожалела об этом. Она сказала:
— Как жаль, что я вылила коньяк на твою пустую башку, лучше б я выпила его и все забыла. — Потом Тахмина поцеловала его — и сразу же отстранилась. — Все, — сказала она, — не подходи ко мне. — Потом сказала: — Если б я хотела ребенка, он был бы у меня в восемнадцать лет. Это была моя первая любовь. Первая и последняя любовь.
И Тахмина стала рассказывать о своей первой и последней любви. Она встретила того человека, когда ей было шестнадцать.
— Имени его не скажу. Потому что его все знают… Да нет, дурачок, конечно, не Дадаш, что ты привязался к этому Дадашу? Что Дадаш в сравнении с ним? Дерьмо! Дадаш ему в подметки не годится. Он был красавец, я считала его принцем, Иосифом Прекрасным. Для него я была готова на все. Когда я видела его, я теряла голову. Если б он сказал — умри, я бы на смерть пошла. Однажды я почувствовала, что беременна. Глупенькая! Я и боялась, дуреха, и радовалась. Сказала ему, думала, он тоже обрадуется. Я ведь знала, что он любит детей. Он всегда говорил, что скоро получит квартиру и мы поженимся. А он стал белый как бумага. Упал на колени, стал умолять. «Не губи, говорит, у меня в районе семья, дети». Отвел к врачу. Это было моим первым университетом. Ну и ладно, давай выпьем.
Они выпили, потом Заур спросил:
— А Манаф?
— Ну что Манаф? Не пойму, что он тебя так волнует? Кто такой Манаф? Манаф — тень, нуль, нет его. Вон в Тбилиси у него жена и ребенок, пусть катится к ним.
— У него и ребенок есть?
— Дочка. Семи лет. В этом году пойдет в школу. Он купил ей портфель, пенал, тетради, все такое, повез. Как будто я не знаю. Прячет от меня. Когда-то Манаф добивался меня. А я его знать не хотела. Он говорил: «Не пойдешь за меня — удавлюсь». Наконец он мне надоел, измором взял, и я ему сказала: «Знаешь что? Имей в виду, до тебя у меня был кое-кто. И мы с ним были близки». Пожалела я его — смолчала про аборт. Он побледнел, как сейчас помню, потом закрыл лицо руками и застыл. Прямо статуя скорби. Ушел, и три дня его не было. Потом явился — щеки ввалились, глаза запали. «Мне ни до чего нет дела, говорит. Я на все согласен. Идем в загс. Сегодня же». Я сказала: «Ну нет, прежде выслушай мое условие. Ты никогда не будешь спрашивать меня об этом человеке и не будешь пытаться узнать о нем. И никогда не будешь меня попрекать…» — «Что ты, сказал он, конечно!» Больше мы об этом не говорили. И через два дня пошли в загс. Вечером после свадьбы посмотрела я на него… Жалкое зрелище. Он был как побитый пес. Один глаз смеется, другой плачет. Я сказала: «Ты знаешь, условие условием, но я тебе вот что открою: этот человек был моим женихом. Свадьба должна была состояться через неделю. Но… мы поспешили… Ты знаешь, бывает… ребячество, глупость… За два дня до свадьбы он утонул в море». Ей-богу, Манафу как будто подарили весь мир. Он чуть не плакал у моих ног. Боже, как чудовищно глупы мужчины!
Тахмина говорила, говорила. Заур слышал ее голос, но не разбирал слов. Он лежал на спине, ощущал ночную сырость — пот земли. Он смотрел на далекие звезды, слушал шум моря, голос Тахмины и вспоминал так часто повторяемую Мамедом Насиром фразу: «Самое лучшее в мире путешествие — это путешествие на дно сосуда с вином». В это путешествие они и отправились. И уже почти достигли дна. Осталось совсем немного. Теперь они в другом мире: теплом, ласковом, приятном, печальном, как дно сосуда, мире…
Тахмина тоже думала. Говорила и думала. Она думала, что человек никогда не бывает счастлив ни сердцем, ни умом, ни мыслью, ни чувством, а только зыбким ощущением: внезапным, как ветерок, воспоминанием забытого запаха, звука, прикосновения… Летняя ночь, дача в Пиршагах, звездное небо…
…Тахмина совсем маленькая. С вечера заснула вместе с бабушкой. Просыпается от ночных звуков, слышит смешанные голоса, не может определить — чьи, но знает — из города приехали родственники. Значит, утром все пойдут на море. Она рада. И снова засыпает…
…Каждый день ровно в двенадцать на горизонте появляются самолеты. Летят высоко над морем. Роняют парашюты. Белые-белые парашюты раскрываются, как цветы, и сыплются на голубое море. Еще жива бабушка…
…Берег. Резкий северный ветер. Она стоит с отцом на скале. Прижалась к его ноге. Море вздымает волны, как флаги. Море наступает на них, как демонстрация…
…Москва. Ехали с аэродрома в город, все вокруг было одето в красное — готовились к Майским праздникам. Красные флаги, красные транспаранты. Ехали на такси и поминутно останавливались перед красным огнем светофора…
А когда уезжали, все зеленело. Деревья, травы… Зеленые отблески светофоров бросались под колеса, как зеленые листья на омытые дождем солнечные улицы. Дождь шел. Летний дождь. Гром гремел. Люди бежали. Дождь перестал. Посветлело.
…Пиршаги. Удаляющийся, исчезающий свист вечерней электрички. Последний день лета, первый день осени. Спокойные пески. Обезлюдевшие дачи. Пустой серый берег. Серые телеграфные столбы. Безмолвие…
…Тахмина заплакала, горько всхлипывая.
Заур мягко прикоснулся к ее волосам.
— Ладно, больше не буду, — сказала Тахмина. — Ерунда, пройдет, не обращай внимания. Не обращай внимания на женские слезы: мы часто и сами не знаем, о чем плачем. Давай лучше выпьем.
Выпили.
— Кончилась наша закуска.
— А вон, видишь, месяц, — сказала Тахмина. — Лучшая закуска к коньяку. Ты откусывай правый кончик, а мне оставь левый.
Выпили. Каждый откусил по кусочку месяца.
Тут Заур поднял голову и не увидел Тахмины. Оглянулся, оглядел скалы, берег, море, небо.
На небо вышел новый месяц, новые звезды. В лунном свете тени скал удлинились. Желтые пески отливали серебром. Лунная дорожка на море словно усеяна монетами.
Заур встал, стряхнул с себя песок, побежал, заглянул за скалу. Вдруг со стороны моря послышался плеск. Он обернулся. Ему показалось, что он видит сон.
Из моря выходила нагая женщина. Точно статуя из лунного света.
Заур забыл все, что так прочно усвоил: все правила, все запреты, советы, внушения, предостережения…
…В одно мгновение всё — прошлое, настоящее, будущее, машина отца, работа в издательстве по настоянию матери, его прежние приключения, запах женских поцелуев в его красивых усах, ожидания под дождем, тайные телефонные разговоры, услышанные песни, прочитанные книги, улыбающиеся ему глаза и те глаза, в которые он не смел смотреть прямо, детские проказы, отроческие томления, спортивные состязания, институтская жизнь, прогулки, путешествия, лекции и экзамены, страсть к вождению машины, запавшие в память слова, имена, номера телефонов, марки сигарет, последние дни, нынешний день, этот вечер, эта ночь, шум моря, месяц, эти звезды, — все, все слилось воедино и стало жаждущим, торопливым, ищущим, полным желания, страсти, неизъяснимого волнения. И это единое должно было слиться с другим — темным, живым. С единственным, собравшим в такой же сгусток другую жизнь: прошлое, настоящее, будущее другого человека, его мысли, душу, тоску, надежду, радость, ложь, тревоги — ему, Зауру, неизвестный и не могущий быть известным чужой мир.
