Петр Замойский - Повести
И мысли мои вновь, помимо воли, опять улетают туда, в то далекое село, под крышу того дома, где впервые я встретил ее в дождливый день. И страшная, до боли щемящая все тело мое, всю душу мою тоска, страх охватывают меня. Снова я там. Снова и в который уже раз. Тысячи дум обдумал я, сколько неслышных разговоров вел я с ней в мыслях. Нет, не забыть мне ее, не в силах моих сделать это. Ничто не заслонит ее от меня. И Федора, грозная ведьма, как призрак, как страшный сон, померкла, растаяла в моей памяти. Как жалею, что тогда растерялся, был ошеломлен и не отчитал ее. Как ругаю себя, что ушел, не повидавшись, не поговорив с Леной. Надо было преодолеть страх надо было побороть самолюбие… Но теперь поздно. Что сейчас она, моя Лена? Думает ли обо мне? Вспоминает ли? Если бы думала, написала бы. Самому писать, первому, — нет, нельзя. Вдруг получу от нее самой отказ? Пусть лучше не буду знать ничего, если не пишет, пусть навек останутся одни мои несбывшиеся, сладостные мечты о первой и настоящей, неповторимой любви, которая только один раз бывает в жизни.
Эх, Лена моя, Леночка!.. Моя ли?
— Петр! — послышался голос Сони.
Вскакиваю и, задевая за сучья, с яблоком в руках спешу. Соня стоит в дверях и смотрит, смотрит, как я иду. Догадавшись, что она наблюдает за мной, я чувствую, что ноги мои путаются, подкашиваются. Чтобы подавить смущение, я улыбаюсь во весь рот. А она все смотрит. И у меня невольно вырвался вопрос:
— Что так… уставились на меня?
— Я? Вот не думала.
— Нашел! — вдруг ни с того, ни с сего показываю ей яблоко. — Куда его?
— Ах, беда! — смеется она. — Держите покрепче, пригодится… Давайте читать!
Когда она окончила чтение, на лице у нее тоже был испуг. Не боялась ли она, что я, по ее примеру, расхохочусь?
— Хорошо, Соня!
— Честное слово?
— Правда, чисто вышло, и «ура» не надо.
— Если хорошо, переписывайте, а я пойду.
Пока я переписывал, Соня несколько раз то приходила, то уходила молча, не мешая мне. Вот снова скрипнула калитка, и Соня, гремя тарелками, появилась в садике. Подошла к столу и начала сбрасывать с него все, что мешало.
— А я… не мешаю?
— Сказала бы, да обидитесь.
— Догадываюсь, — и выхожу из сарайчика.
В саду почти темно. На западе горит заря. Стада пригнали, с улицы слышен вечерний шум. С токов и полей вернулись люди. Оглядываюсь на сарайчик. Там огонек. И дверь приотворена. Огонек виден сквозь щель, будто по двери провели огненную линию. Затем дверь тихо открывается, полоска света падает на деревья, на колодец в саду. Некоторое время Соня стоит в дверях. Это, видимо, безмолвный знак мне, чтобы я шел. И я торопливо иду к сараю.
— Ого! — невольно восклицаю я, глянув на стол.
Соня с поклоном встречает и ведет к столу.
— Пожалуйста, отведайте хлеба–соли.
— Да тут не только хлеб–соль, тут я вижу… Со–оня, что я вижу?
— Все, что бог послал.
— И вы… пить будете? — киваю ей на бутылку с какой‑то настойкой на вишнях.
— И гулять буду… А смерть придет, умирать буду, — вздыхает Соня.
На столе — маленькая, с кружевами скатерть. На ней тарелки, белая миска с чем‑то, огурцы, арбуз, куча яблок и пеклеванный хлеб. При мерцающем свете толстой свечи все в этом сарайчике выглядит иначе, чем днем: таинственнее, уютнее.
— С чего начнем, хозяин? — спрашивает Соня.
— Вон с чего, хозяйка, — указываю на бутылку.
— Нет, вот с чего, — и она открывает миску, накладывает мне ароматного вареного мяса с молодой картошкой и приказывает:
— Можете теперь смело говорить: есть хочу.
Наливает в стопки янтарную жидкость.
— За что?
— За… нашу дружбу.
Мы чокнулись. Не так‑то легко ей одолеть стопку настоенного спирта. Она покраснела, но пьет, старается.
— Молодец, Соня!
Она наливает еще…
Где‑то запел петух, ему откликнулся другой, третий, а мы все сидим и говорим, говорим.
Нет, она хороший друг!..
32
С фронта почти каждый день прибывали солдаты. Редкий без какого‑либо оружия. Несли винтовки, как дубинки, на плече, повесив на них вещевой мешок. У иных — шашки, револьверы. Два матроса пришли — на них крест–накрест пулеметные ленты, за поясом гранаты. Так и ходили по селу во всеоружии.
Как‑то, словно сговорившись, заявилось сразу человек десять. С ними и мой брат Васька. Он тоже принес винтовку.
— Эсером пришел или большевиком?
— Раз винтовка со штыком, стало быть, большевиком, — ответил шутливо брат, ставя винтовку за голландку. — Пригодится? — спросил он меня.
— Конечно, нес не зря. Но повоевал ты все‑таки мало.
— Надо будет — добавлю, — ухмыльнулся он и вскинул головой, забыв, что чуба‑то у него нет. — А ты все пишешь? — посмотрел на бумаги.
— Мое дело такое. Скоро новую власть выбирать будем, — и я даю ему список.
Брат читает, потом смотрит на меня.
— Учредилку?
— Ого! — еще более удивляюсь я брату. — Да ты совсем, видно, стал грамотным?
— Гляди, что для тебя принес.
Брат лезет в вещевой мешок, вынимает наган и кладет его на «Приказ о составлении списка граждан, имеющих право голоса».
— Патроны? — спрашиваю его.
— Знамо, не горохом заряжать. Вот они.
Жму Ваське руку, и он рад, что я уже не подсмеиваюсь над ним.
— Так вот что, — говорю, — винтовку чисть каждый день.
Вскоре вернулся с фронта и муж Маши, Ефим Копыто. Он тоже о оружием. Как‑то вечером, когда в школе шла репетиция «Предложения», вбежал Ленька и таинственно шепнул мне:
— Только что гумнами прошагали Макарка с Ванькой Павловым. У обоих винтовки! Зачем им оружие?
— Совсем ни к чему, — согласился я.
В ту же ночь мы отобрали у них винтовки и патроны.
Филя снова принялся за обучение военному делу. Теперь у него не только молодежь, но и те, что пришли с фронта. Это настоящая боевая дружина — человек тридцать. Занимались уже не с палками — хватало винтовок. Филя командовал дружиной от имени комитета.
Слухи о карательных отрядах Временного правительства все чаще доходили до нас. Рассказывали, что в некоторых селах за раздел помещичьего хлеба и скота арестовывали, пороли. Когда стало известно о восстании Корнилова, мы решили окончательно оформить организацию боевого отряда из фронтовиков, — ведь мы могли ожидать всего: мы выгнали Сабуренкова, Шторха, а мужики третьего общества поговаривают о том, чтобы прогнать и самого крупного помещика — Климова. Потому‑то и в имение своего отца очень часто приезжает офицер Климов с отрядом солдат, которым он командует.
Ездил с Григорием в Кокшай. Огромное волостное село — в руках эсеров. Они засели в волостном земстве, не дают выступать фронтовикам и даже оружие отбирают у них. Поручили Тарасу организовать хотя бы небольшую дружину и держать с нами связь. Такую же связь установил Филя с волостным селом Владениным. Пришедшие с фронта матросы вступили в боевую дружину.
Соня днем в школе, вечером — с неграмотными, которых набрала человек двадцать. Тут солдатки, девки и несколько фронтовиков.
Из имения Шторха привезли два воза книг, плотники сделали полки, и в школе появилась настоящая большая библиотека. Ездили в имение Морозова, искали рояль, но нашли только верхнюю крышку.
— Все равно играть у нас некому, — сказал я Соне.
— Немного я могла бы.
Впервые узнал, что Соня умеет играть на рояле.
— Тогда найдем, — обещал я.
После престольного праздника мужики нашего села нагрянули на климовское поле, поделили озимое, бахчи и начали подъем зяби.
Сам Климов не только не препятствовал захвату земли, но даже помогал в дележе. Мужики за это оставили ему десятин тридцать самой лучшей земли. Некоторые так расчувствовались, что обещали даже и вспахать ее. Произошло полное примирение. Климов выпил с ними спирта и угостил всех мясом. Пораженные такой обходительностью, мужики отослали домой стражу, которую взяли на всякий случай, и принялись за работу.
Шумно и весело было на полях. Дни стояли хорошие. Некоторые ночевали под телегами, но больше всего народу располагалось в огромных ригах помещика. По вечерам гармонь, песни, костры на бахчах. Женщины копали морковь, репу, свеклу, рубили капусту. Бахчи Климова занимали большое поле вдоль реки, в низине.
В одну из таких ночей две риги со спящими были окружены. Ворвались солдаты, и началась расправа. Били прикладами, ногами. Обезумевший народ бросился к воротам, но они были заперты.
Страшную весть о ночном нападении карательного отряда принес окровавленный брат Фили.
Мы помчались к имению — кто верхом, кто на телегах. Впереди Григорий с матросами. Я — с братом Фили, со своим братом Васькой. Ленька правит лошадью. Три винтовки у нас под соломой, у меня — наган. Сзади — Павел, Степка, Авдоня и недавно вернувшийся Костя Жила. Лошади мчат галопом. Решили объехать имение, дав крюк на гору. Что там происходит сейчас, никто хорошо не знает. Брат Фили говорит, что они с Филей спали в углу риги, когда нагрянул офицер Климов. Два фонаря ослепили одноглазого великана.