Анар - Цейтнот
Да, лезли порой в голову мысли о романчике с Нелли. Однако Фуад понимал и другое: нереально все это, несбыточно, пустые мечтания. У него есть семья, два сына, есть Шовкю — долговременные, так сказать, непреходящие ценности. А даже самая безумная, самая страстная любовь протянется месяц, ну три, максимум год, — а дальше что? Все, что пылает, должно сгореть, улетучиться в атмосферу. После горения остается только пепел, ничего больше.
Но, с другой стороны, человек есть человек, и в сердце у каждого, верно, существует уголок тайных, сокровенных желаний. Замуровать их навеки — тоже несправедливо. Словом, небольшой романчик с Нелли скрасил бы его жизнь. Конечно, не здесь, не в Баку. Например, осенью, во время отпуска, махнуть с ней куда-нибудь на курорт — в Крым, Сочи, Прибалтику. Забраться в какую-нибудь глушь, где наверняка не встретишь ни одного бакинца. Страна большая: есть Байкал, есть Иссык-Куль, есть, наконец, Камчатка. И там есть курорты, черт побери! Может, когда-нибудь? Кто знает… Возможны и другие варианты. Например, после того как Фуад станет начальником, в один из дней — деловая поездка. Он скажет серьезно, веско: «Нелли! Меня вызывают в Москву, важное совещание! Будет много дел, уйма писанины. Понадобится стенографистка. Скажите в отделе кадров, пусть подготовят приказ на вас…»
Да, знала бы Нелли, о чем он думает! Почему, как назло, ему всегда нравятся высокие? Румийя — исключение: они с ней одного роста, разумеется если Румийя не на высоких каблуках. Как часто в юности его маленький рост вставал непреодолимой преградой между ним и девушками, которые ему нравились! Сейчас он иронически посмеивается, вспоминая свои двадцатилетней давности переживания из-за роста, но тогда ему было не до смеха. Это была драма! И какая! Да, сейчас все это кажется ему смешным, но в ту пору, когда он влюблялся в каждую мало-мальски хорошенькую девушку и, влюбившись, мечтал о женитьбе, семейном счастье, тогда все эти девушки были для него недоступны. Из-за его маленького роста. Увы! Кроме шуток, это была драма. Например, как он страдал, когда влюбился в Эсмер! Эсмер и Октай учились в одном классе. Фуад — в десятом, они — в восьмом. Эсмер жила в Ичери Шахаре вдвоем с матерью. Потом она стала женой Джамала. Джамал преподавал в их школе английский. Курбан-киши не любил его. Говорил: «Терпеть не могу мужчин-кокеток! Что ждать от человека, который носит в кармане маникюрные ножницы?» Джамал и вправду был воплощением аккуратности, стильно одевался. Все думали, Эсмер встречалась с Октаем, и Фуад безумно ревновал Эсмер к Октаю. Окончив школу, Эсмер неожиданно для всех вышла замуж за Джамала, вскоре они уехали из Баку. Фуад постепенно забыл Эсмер, затянулась его сердечная рана. Но тогда, в школе, и потом, в армии (он не попал сразу в институт, был призван, служил два года под Ленинградом), ах как он страдал по Эсмер! Чего он только не делал, чтобы подрасти! Еще когда учился в школе, записался в баскетбольную секцию, занимался лечебной гимнастикой. Он сходил с ума по Эсмер, но сердца ей своего не открыл, боялся, что она посмеется над ним, расскажет Октаю и другим ребятам, опозорит его…
…Сев за стол, он первым делом открыл рабочий блокнот, где было записано, что он должен сегодня сделать, с кем встретиться, кому позвонить и так далее. Все планировалось заранее, накануне. Пробежал глазами страницу:
«10.00 — планерка у А. Н.
11.00 — летучка у меня.
12.10 — аэропорт. Делегация из ГДР. Обед с ними.
16.00 — похороны.
19.00 — открытие!!!»
После слова «открытие» стояло три восклицательных знака, их смысл был ведом одному лишь Фуаду. Ниже шли памятки: кому звонить, по какому вопросу, и, наконец, самая последняя строка гласила: «Встреча с самим собой!» Фуад улыбнулся.
Нелли принесла свежие газеты и стакан чаю. Он подумал: «Давно я не покупал ей заварку. Начальник пьет, я пью, она сама пьет. Те десять пачек индийского, которые я привез ей из Москвы, наверное, давно кончились». Записал в блокноте, на «завтрашней» странице: «Чай». Просмотрел газеты. Ежедневно ему приносили десять — двенадцать газет. Из них он внимательно читал только две — «Правду» и «Бакинский рабочий».
В двадцать минут десятого к нему пришел юрисконсульт Михаил Моисеевич. Поздоровался. Положил перед ним на стол папку с бумагами. Фуад пробегал глазами каждый документ, Михаил Моисеевич давал пояснения, затем Фуад накладывал резолюцию.
Михаил Моисеевич бросил взгляд на очередной документ:
— Фуад Курбанович, четвертая проектная просит погасить задолжность по первому кварталу.
— Четвертая мастерская? — Фуад помолчал, что-то прикидывая. — Хорошо, не возражаю. — Черкнул вверху наискось: «Не возражаю. Мехтиев».
За два года работы с Ахмедом Назаровым… Сотрудники управления называли его между собой — Ахмед Назар; сочинили про него стишки: «Ахмед Назар, Назар Ахмед! Бью одного — вопит весь свет!» Да, так вот, за два года работы с Ахмедом Назаром Фуад научился у него очень многому. Бо́льшая часть усвоенного — уроки негативного характера. Фуад наблюдал за поступками, действиями, методом работы начальника, за тем, как он держит себя с людьми в том или ином случае, как строит отношения с сотрудниками, как разговаривает с теми, кто ниже его по рангу, кто выше, и, наблюдая, делал вывод: «Плохо. Так нельзя!» Меньшая часть из того, что он усвоил, общаясь с Ахмедом Назаром, были вещи позитивного характера. Как-никак Ахмед Назар считался «опытным кадровым работником». Формулировку «Не возражаю» Фуад позаимствовал как раз у него. Тут был один очень тонкий нюанс. Можно, например, написать — «Согласен», «Хорошая инициатива», «Одобряю» и тому подобное, а можно — «Не возражаю». Когда ты пишешь — «Согласен», «Одобряю», ты как бы ратуешь за выдвинутое предложение, ты — соучастник тех, кто его выдвинул, и, значит, в какой-то степени делишь с ними ответственность. А в «Не возражаю» есть вроде бы элемент твоего пассивного отношения к инициативе. Ты не выдвигал данного предложения, ты не соавтор идеи, ты всего лишь… не возражал. И в будущем, в случае неблагоприятного исхода дела, твоя ответственность в том только и будет заключаться, что ты «не возражал». Значит, и вины твоей в этом деле всего лишь чуть-чуть, ну, двадцать пять процентов, максимум — пятьдесят. Очень удобная, выгодная формулировка. Пользу от нее Фуад познал на практике, в конкретных делах неоднократно.
Следующий документ Фуад читал очень долго.
Михаил Моисеевич пояснил:
— Этот вопрос оговорен с Ахмедом Назаровичем.
«Нет, я тоже не дурак, — подумал Фуад. — Сложное, кляузное дело». Поднял глаза на Михаила Моисеевича:
— Раз оговорено с Ахмедом Назаровичем, пусть он и подпишет.
Юрисконсульт улыбнулся. Вопрос был ясен обоим. Несомненно, Михаил Моисеевич знал, что Ахмед Назар в ближайшее время уходит. И кто придет на его место, наверняка слышал. Ясно, что накануне ожидаемых перемен Фуаду не было смысла связываться с запутанным делом. Естественно, и Ахмед Назар, сидя, как говорится, на чемоданах, не хотел взваливать на свои плечи груз возможной ответственности. Поэтому уже два месяца документ «отфутболивался», по выражению Михаила Моисеевича, от начальника к заму, от зама к начальнику.
Раздался телефонный звонок. Фуад взглянул на часы: половина десятого. «Началось», — подумал он и взял трубку одного из четырех телефонов, стоящих на столе, — голубого.
— Мехтиев слушает… А, Джабир! Привет, привет. — Прикрыл ладонью трубку, спросил Михаила Моисеевича: — У вас ко мне все?
Михаил Моисеевич кашлянул:
— Есть еще один вопрос, Фуад Курбанович, личный. Но я зайду попозже. — Сложил документы в папку и вышел.
— Чем могу, Джабир? Всегда рад служить… — Зазвонил второй телефон, Фуад сказал в голубую трубку: — Извини, Джабир, минутку… — Взял белую трубку. — Мехтиев слушает… Так… Понял вас. Есть. — Положил белую трубку на аппарат. Нажал кнопку звонка на столе, вызывая Нелли. Сказал в голубую трубку: — Джабир, я слушаю… — Начал слушать. Вошла Нелли. Он, прикрыв ладонью трубку, сказал ей: — Закажите Сумгаит, Новрузова. — Нелли вышла. Сказал в трубку: — Не беспокойся, Джабир, я поручу, этим займутся. Позвоню тебе, счастливо. — Положил трубку.
Захрипел селектор, послышался голос Ахмеда Назара:
— Товарищ Мехтиев.
Слишком официально. Очевидно, начальник не один или разговаривает с кем-нибудь по телефону. Обычно он говорил ему: «Фуад» или «Фуад-муаллим», а если разговор шел по-русскии — «Фуад Курбанович».
— Да, слушаю вас.
— Доброе утро. Есть ответ от Воробьева?
— Доброе утро, Ахмед-муаллим. Я заказал Сумгаит, Новрузова. Жду.
Селектор выдал добродушный смешок:
— Значит, оба ждем.
— Понял вас, Ахмед-муаллим.
Селектор выключился. Фуад снял телефонную трубку, набрал номер:
— Григорян, барев ара, вонцес?[3] Ну что ж ты, друг? Ты же давал слово: будет, будет… Когда? Меня вот уже с утра теребят. Прошу, займись лично! Действуй от моего имени. Так и передай Захиду… Ну, есть, пока… «Арарат» проиграл, а, кум?! Ха-ха-ха!.. — Положил трубку.
