На край света (трилогия) - Голдинг Уильям
– И ему не стоило, особенно в разговоре с вами. Вы – пассажир. Вы не имеете никакого права вмешиваться в это дело.
Я не ответил. Чарльз с вымученной улыбкой упал в кресло напротив меня.
– Не хватало еще, чтобы вы обсуждали его с другими.
– Вот уж не ожидал от вас нагоняя…
– Это не нагоняй – всего лишь предупреждение. Капитан выслушал наш профессиональный спор и сделал выбор. Мы обязаны ему подчиниться.
– Чую, быть неприятностям.
– Вот и держитесь от них подальше.
– Мы друзья, разве нет? Я обязан вам помочь!
Чарльз покачал головой:
– Надеюсь, я смогу в нужное время заявить официальный протест. Кумбс уже готовится к работе. Две большие пластины (на которые у нас едва хватит металла), четыре металлических стержня с резьбой, гайки для них…
– Дальше можете не рассказывать, потому что я все это видел! Отец когда-то распорядился сделать нечто подобное в старых домах у реки: стянуть расшатавшиеся стены раскаленными докрасна металлическими балками. Я был совсем мал, но запомнил все очень хорошо: остывая, балки тянули стены внутрь. Похоже на ярмарочные развлечения.
– А дома были деревянные?
– Кирпичные.
– Наверняка от вашего внимания не ускользнул тот факт, что корабль построен из дерева. Мистер Бене собирается проткнуть раскаленным железом основательный кусок древесины – я прямо-таки слышу, как отвалилась ваша челюсть! Разумеется, он намерен просверлить широкие отверстия и утверждает, что от жара опора лишь слегка обуглится – и ничего больше. Модель, во всяком случае, повела себя именно так, тут с ним не поспоришь. И дыму было много.
– Но ведь совсем недавно капитан Андерсон восхвалял Бене за то, что тот обошелся без кузнечных работ, якорных цепей, дыма и пара! Прямой и честный повелитель тросов, блоков и парусины!
Лейтенант хлопнул ладонью по столу.
– Послушайте меня, Эдмунд! Мы в серьезной опасности, даже если мачта не пробьет дно. Вы когда-нибудь наблюдали, как затухает огонь в камине? Как искры пробиваются сквозь слой сажи, словно живые? Видели, как погибшее пламя вспыхивает заново, пробуждаясь к жизни? Такое пламя хотят запереть в кусок дерева. Предполагается, что мы все так же весело побежим по волнам, будто мало нам всего остального! Корпус разваливается, паруса гниют, путь неблизкий, погода кошмарная, особенно впереди, – но от нее никуда не денешься, потому что только этим путем мы достигнем земли раньше, чем у нас кончатся еда и питье…
Чарльз осекся, чтобы перевести дух, и в тишине отчетливо стало слышно, как журчит и бьется о борт вода.
– Простите, Эдмунд. Этот молодчик совершенно вывел меня из себя. Он думает, что сможет определить нашу долготу по луне, он думает… Да чего только он не думает! Наговорил я вам лишнего. Та самая ошибка, от которой только что предостерегал…
– Со мной можете говорить о чем угодно, я готов сохранить любой ваш секрет, клянусь жизнью!
Чарльз не сдержал улыбки.
– Ну, жизнью не надо, достаточно просто молчать. Нет, правда, дружище – забудьте этот разговор, да и все.
– Молчать обещаю, а вот забыть – увольте.
Он поднялся на ноги и подошел к окну.
– Эдмунд!
– Что такое?
– Вы мне доверяете?
– А что случилось – опасность? Конечно, доверяю!
Чарльз метнулся к столу.
– Переоденьтесь в ваши повседневные вещи – только не в штормовку! – и бегом на шкафут, встаньте там и не трогайтесь с места, что бы ни случилось – быстро!
Я побежал в свое временное жилище, торопливо сорвал с себя шинель и ночную рубашку, натянул одежду и выскочил обратно. Задыхаясь, я добежал до шкафута и вынужден был привалиться к грота-штагу, чтобы перевести дух. Неподалеку мистер Брокльбанк поплотнее завернулся в накидку и спустился в коридор. Оглядываясь кругом, я не мог понять, что привело Чарльза в такое волнение, пока не обернулся и не посмотрел вдаль.
Надо же!
Прямо за кормой повисла наичернейшая туча – никогда прежде таких не видывал. Там и сям она была тронута серым и напоминала грязную воду, что стюарду необходимо унести, да побыстрее. Более того – туча эта стремительно приближалась к нам, несомая каким-то собственным ветром прямо над водой. Опали и вновь надулись паруса, в то время как нос корабля повернулся справа налево. Через секунду нас накрыло дождем. Вода оказалась ледяной. Обрушиваясь на голову, она журчала, словно быстрый ручей, так что у меня перехватило дыхание. Одежда промокла мгновенно. Спотыкаясь, я шагнул было ко входу в коридор, но вспомнил предупреждение Чарльза и ступил обратно, потому что уже начал кое-что понимать, хотя про себя костерил приятеля на чем свет стоит – в первый и последний раз в жизни. Ливень все хлестал. Мокрые вещи прилипли к телу, ручьи текли из штанин, словно из водосточных труб. Свежий ветер еще сильней облепил меня одеждой, и я совершенно закоченел. Вдруг, точно по волшебству, капли перестали барабанить по палубе. Я поднял голову. Ветер бил в лицо, почерневшее море сливалось с таким же небом. У входа в коридор стоял Веббер, вестовой кают-компании.
– Мистер Саммерс поздравляет вас с принятием ванны, сэр! Можете спускаться! – улыбаясь, как горгулья, объявил он.
(3)
Ванна!
Я скатился по трапу в коридор, залил его водой и немедленно поскользнулся в луже. Проклиная все на свете, я помедлил у двери своей каюты, вспомнил о несчастной больной Зенобии, кинулся к каюте Колли и тут только сообразил, что по-прежнему занимаю каморку в кают-компании. Уже спокойнее я спустился ниже. Веббер открыл дверь.
– Я заберу ваши вещи, сэр.
– Лейтенант Саммерс шлет поздравления, сэр! – добавил оказавшийся тут же Филлипс.
Мне протянули полотенце – огромное, жесткое, как мешковина, но сухое, как осенний лист. Раздевшись донага, я завернулся в полотно, переступил через хлюпающую кучу, еще недавно служившую мне одеждой, и растерся, хохоча и насвистывая – вдоль и поперек, с ног до головы.
– А это что такое?
– От старшего офицера, сэр.
– Боже милосердный!
Итак: нижняя рубаха, сплетенная из суровой нитки; парусиновая блуза, вроде той, что носят старшины; шерстяной свитер грубой вязки, толщиной не менее дюйма; почти столь же толстые носки; моряцкие штаны – и не какие-нибудь подштанники, должен я вам сказать – а настоящие брюки! И напоследок – кожаный ремень.
– Он что же, считает, что я…
Но меня уже охватило веселое возбуждение. Во-первых, зуду пришел конец. Во-вторых, все это было похоже на детские карнавалы – с бумажными шляпами и картонными мечами.
– Прекрасно! Веббер, Филлипс – унесите и высушите эту кучу. Я оденусь сам.
Нет сомнений – человеку, который собирается натянуть на себя подобный наряд, надо сперва привыкнуть к мысли о нем. Зато одеяние было сухим и в отличие от моего теплым. Я даже заподозрил, что, если надену все сразу, мне станет не просто тепло, а чересчур жарко. К тому времени, как я справился с непривычным облачением, я вполне с ним примирился. Разумеется, с элегантными манерами пришлось расстаться. Подобная одежда сообщает хозяину определенную раскованность. Нет, в самом деле, именно с этого дня я почувствовал, как от меня отступила некая церемонность и даже высокомерие, свойственные мне до тех пор. Кроме того, я понял, почему солдаты Олдмедоу всегда стоят стройными рядами, и так прямо, будто их шомполами насквозь проткнули, а наши бравые моряки, несмотря на регулярные построения, не могут похвастаться солдатской выправкой. Все дело в форме, верней, в ее отсутствии. Матросская одежда зовется робой, и ее мешковатые складки никак не способствуют четкости и порядку.
Я вышел в кают-компанию. Старший офицер сидел за длинным столом, разложив перед собою бумаги.
– Чарльз!
Он поднял глаза и ухмыльнулся.
– Ну, как вам новое обмундирование?
– Теплое и сухое, но – Боже правый – как я выгляжу?
– Вполне пристойно.
– Простой моряк… А наши дамы? Что скажут они?! И вообще, как вам удалось сохранить эти тряпки на отсыревшей посудине, где угла сухого не найти?
