Восемь белых ночей - Асиман Андре
Будь я хорошим сыном, я познакомился бы с Кларой давным-давно и привел бы ее сюда. Будь я хорошим сыном, зашел бы сегодня за Кларой пораньше и сказал: хочу отвести тебя к моей матери, потому что очень жалею, что его уже нет, ты бы ему понравилась. Я бы с ней вместе зашел на миг в его кабинет, нарушил тревожный сон его вещей: его «Пеликана», карандаша, щерящихся турков, очков – Клара вернула бы их к жизни, как вот стряхнула дремоту с моей кухни, моего ковра, халата, помогла мне отыскать любовь в вещах и в жизни.
Я привел бы ее, как это делалось в старые времена, и, прежде чем представить гостям, просто позвал бы на балкон и попросил помочь мне закрыть этикетки на бутылках. Что это мы делаем? – спрашивает она. Закрываем названия вин. «Знаю! – отвечает она. – Что это мы делаем?» Я прекрасно понимаю смысл вопроса, хотя в первый момент и изображаю неведение, потому что мне так же трудно объяснить ей, почему мне захотелось привести ее в дом к моим родителям, как трудно было попросить ее остановить машину и быстренько дойти до могилы отца, да и вообще очень много такого, о чем мне трудно попросить, Клара, ведь в этих мелочных простых просьбах я открываю тебе больше, чем в больших. Пусть его там больше нет, он не выйдет тебе навстречу, все равно, давай сегодня заглянем туда, прежде чем останемся вдвоем и нагими – откроем мамино шампанское, и, если выяснится, что явился неотступный Дон Жуан, мы все вчетвером весело выпьем за Новый год, а потом мы помчимся обратно на Сто Шестую улицу, оставив Вдову Клико и Дома Периньона отделять дурное от доброго в их жизнях. В такси я скажу: надеюсь, ты нынче не зазомбированная. «Не зазомбированная», – ответишь ты.
«Ну просто совсем не зазомбированная». Как это в духе Клары.
Клара, скажи еще раз, что ты не зазомбированная.
Просто совсем не зазомбированная. Доволен?
Очень, очень.
В винном магазине, где я рассчитывал купить для вечеринки несколько редкостных бутылок, длиннющая очередь: протянулась подковой вдоль всего прилавка. Нужно было раньше пойти с Олафом. Правильно он переживал сегодня днем.
Тогда бог с ними, с бутылками. Цветы? Цветы я пошлю завтра. Собственно, их нужно было послать на прошлой неделе. Бог с ними, с цветами, тоже.
Мне хочется одного: сесть, как на прошлой неделе, когда разыгралась метель, в автобус М5 – снаружи почти ничего не видно, но я признателен этому снегу, который будто испускает дух, как только изможденные бледные хлопья соприкасаются со стеклами. Время от времени, в свете огней у парка Риверсайд, мне удается разглядеть льдины, что плывут по Гудзону, точно застрявшие лоси, что терпеливо продвигаются вниз по течению. Хруп, хряп, хряп. Сегодня я даже не стану заходить в квартиру к Кларе, направлюсь прямиком к Гансу и Гретхен. Выйду на Сто Двенадцатой улице, будто вновь по ошибке, попытаюсь заблудиться, как в тот вечер, когда поднялся вверх к памятнику Сэмюэлю Тилдену, и на миг вновь представлю, что оказался во Франции, благодаря сенбернару, или благодаря тому, что город выглядит сегодня таким средневековым, или благодаря слиянию сновидения и предвкушения – они заставляют думать, что я шагнул в фильм, который сам же и проецирую на экран, фильм, где снег падает так покойно, что все, на что он ложится, предстает зачарованным и нетленным. Явлюсь на вечеринку, меня поприветствует Гретхен, которая приросла к входной двери, оставлю в гардеробе пальто, на сей раз не потеряю номерок, поторчу в гостиной у пианино, прежде чем взять себе выпить, постою возле елки, именно там, где стоял неделю назад, – и кто знает, может, мы прикинемся совершенными чужаками, потому что ей это нравится не меньше, чем мне, и, когда она протянет руку, чтобы пожать мою, я ее остановлю и спрошу: вы – знакомая Князя, а она ответит: а вы, наверное, голос из вчерашнего тейлефона? Он самый, он самый. И мы сядем у того же самого окна, она принесет еды, а потом мы будем вдвоем бродить из комнаты в комнату по этой огромной квартире, выпьем чего-нибудь вроде пунша, хотя терпеть не можем пунш, отправимся вниз, как и в прошлый раз, по запруженной гостями лестнице, откроем дверь, ведущую на балкон, и постоим там вдвоем, глядя на берег Нью-Джерси, пытаясь отыскать тот же луч, что вращается над Манхэттеном, подумаем про Белладжо, Византию, Санкт-Петербург и вспомним, что в ту ночь видели вечность.
Сейчас перед мысленным взором разворачивался весь вечер – так разворачиваются желания, про которые известно, что они будут исполнены: перемещение с балкона в кухню, потом наверх, в оранжерею, Павел и Пабло, три грации, Муффи Митфорд с двумя ее невыносимыми дочерями – мысли мои плывут мимо сугроба возле памятника Сэмюэлю Тилдену, мимо вьюги на прошлой неделе, мимо Ромера и городка Сен-Реми с его черепичными крышами, который возник передо мной на закраине Гудзона как видение плавучего города, изобретенного специально для нас с Кларой.
Хочется снова выйти с ней на балкон – пусть потушит сигарету в снегу, пусть носок ее ноги столкнет окурок на машины, припаркованные внизу в два ряда, пусть снег сомкнет над нами сияющие белые ладони, безвременные, зачарованные. А по ходу дела будет столько искушений. Ролло опять станет заступаться за Инки: «Да чтоб тебя, женщина!» Кто знает, может, явится и сам Инки и станет молить ее снова – худощавый и щеголеватый, уведет ее в уголок, который большинству гостей неведом, а мне придется стоять и гадать, следует ли вмешаться или лучше просто стоять и гадать, пытаясь сообразить, разжижились ли их отношения до обычной дружбы или не разжижились вообще, может, ей наплевать, даже если он прыгнет с балкона, несмотря на всю дружбу; не бывает дружбы после любви, опаленной любви, мосты сжигают, а с ними заодно и причалы. Мы будем стоять рядом среди других, и Клара внезапно попросит отпустить ее на пару минут и, встав с Орлой и Бэрил посреди комнаты, без всякого предупреждения запоет арию из «Кавалера розы», а я буду отводить глаза, потому что знаю себя, еще одна секунда – и я разрыдаюсь, а если я разрыдаюсь – что ж, ну и ладно, она подойдет ко мне, опустит ту самую руку, что тогда стискивала меня столь свирепо, мне на лицо и скажет: эта песня для вас, Князь, это мой запоздалый подарок на Рождество одному человеку – вдруг он любит меня меньше, чем я люблю его. Я знаю себя, знаю, что не устою перед искушением, увлеку ее в переполненный гардероб и, притиснув к шеренге надушенных норковых шуб, спрошу в упор: хочешь от меня детей, хотя я понятия не имею, куда катится моя жизнь, да или нет? Да. Думаешь, мы будем счастливы вместе? Да. В какой момент завершится эта выдумка? Не знаю, никогда не знала… Я ответила на все твои вопросы? Да. Ты уверен? Вроде бы. Она отпросится еще на минутку, я скажу – хорошо, она куда-то умчится, а я потом буду ждать, и ждать, и ждать снова – пока наконец до меня не дойдет, как и на прошлой неделе, что она взяла и исчезла. Инки. Ну конечно! Мог бы догадаться.
Тут-то я и решу уйти, уйти хотя бы для того, чтобы не показать всей глубины своего отчаяния и потрясения, всех упований на то, чтобы вечер завершился по-иному. Попрошу свое пальто, надену его и тихо шагну за дверь, потом дойду до парка Штрауса, дойду быстрым шагом – вдруг она заметила, как я ухожу, и побежала следом. В парке я рухну на скамейку и останусь сидеть, как сидел всю неделю в надежде, что Клара все-таки пошла следом спросить, чего это я ушел так рано. Я именно этого и хочу – чтобы она пошла за мной и спросила: почему я ушел так рано? Такой уж я, скажу я, такой уж я, вечно я не в состоянии удержать-то-чего-хочу-больше-всего-на-свете, ведь мне так редко достается то, о чем я мечтаю, что, получив, я отказываюсь верить, боюсь дотронуться и, сам того не понимая, отказываюсь. Например, телефон отключаешь? Например, отключаю телефон. Например, говоришь: «Слишком скоро, внезапно, поспешно», когда я ору: «Давай сейчас, чтоб тебя», говоришь «Может быть», когда я ору: «Я согласна на все», например, не приходишь в кино, хотя знаешь – знаешь наверняка, осел ты безмозглый, что я в тот вечер не могла туда не пойти? Да, скажу я, например, не являюсь, зная, что ты никогда меня не простишь. И что? Да ничего. Я каждый вечер прихожу сюда думать о том, что, видимо, потерял тебя, потому что каждый вечер кажется мне последним, и здесь я делаю лишь одно – сам не зная, что это делаю: молюсь, чтобы никогда не настал день, который я проведу без тебя. Я готов провести в этом парке тысячу ночей на морозе, на любых твоих условиях – все лучше, чем утратить тебя навсегда.
