Твоими глазами - Хёг Питер

Они готовили аппаратуру, а в это время вставало солнце.

Мы с Лизой надели халаты и очки, ассистенты подключили провода и сели за мониторы.

Ставни, шторы и звукоизолирующие перегородки закрылись.

— У нас тут настоящий прорыв, — начала она. — Мы получили доступ к записям десяти тысяч сканирований, проводившихся в Скандинавии за последние десять лет. Это огромный объём информации. Только МРТ делает тридцать тысяч измерений в секунду. Ни у кого нет возможности обработать все эти данные. Так что мы сделали выборку. Кабир выбрал сто человек — по одному общему критерию. Всех их сканировали в одно и то же время — десять дней назад.

Кабир — один из её ассистентов. У него чёрные кудрявые волосы, миндалевидные глаза. Очень серьёзный молодой человек. Очень бледный. Наверное, он слишком много времени проводит за монитором. Чтобы попасть в кабинет Лизы, надо пройти мимо его кабинета. Дверь всегда приоткрыта, с его компьютера снят корпус, вокруг полуметровая паутина из проводов и печатных плат.

Свет в зале погас, глухо зажужжали проекторы.

Помещение наполнилось людьми. Вдоль стен появились контуры множества пациентов. Сотня голубых светящихся фигур.

Она наклонилась ко мне.

— Каждый день по всему миру сканируют множество людей, — пояснила она. — Данные МРТ сопоставляются с энцефалограммами. Действительно передовое — это проекция на сетчатку. Лазерный луч — это когерентный поток фотонов. Он несёт и тепло. Сам проектор очень прост. Сложность состояла в том, чтобы разработать способ отвода этого тепла. Чтобы не повредить зрение. К этому времени у нас уже появился Кабир. Он — гений. Он эту проблему решил.

В её благодарности не было сомнений. И в любви. Возможно, они любовники. Или прежде были любовниками.

— Это наше достижение. Это — и графическая интерпретация данных. А ещё серьёзное отношение к пациентам. К диалогу с ними. Это самое важное.

Лица и гениталии у светящихся фигур были размыты. Но тела были как живые. Словно мы находились в обществе сотни людей, созданных из голубого света.

— К сожалению, нам пришлось снизить разрешение. В противном случае ни процессоры, ни проекторы не справились бы с таким объёмом информации. Ты уже видел, как мы научились выделять сходные структуры. Мы проверили, нет ли подобных повторяющихся структур у этих людей. Конечно же, с таким разрешением возможен лишь поверхностный поиск. И тем не менее результаты представляют интерес.

То, что я увидел сейчас, я прежде видел у Вильяма. Чёрные структуры появлялись и исчезали одновременно у многих фигур, у всё большего количества, возможно, даже у всех — ясные рисунки, чёткие, словно нарисованные тушью. В случае с Вильямом было две фигуры, по одной с каждого из двух сканирований, сделанных в те два сеанса, когда он рассказывал о несчастных случаях.

Сейчас здесь была сотня человек.

Изображения сменялись очень быстро. Невозможно было уловить какой-то повторяющийся узор. Я успел заметить лишь отдельные совпадения.

Она выключила проекторы, мы погрузились в темноту.

— Сто человек, никак друг с другом не связанных, — продолжала она. — Кого-то сканировали в Стокгольме, нескольких — в больнице на Фальстере, кого-то — в Осло, в Умео, где-то возле Гренсе-Якобсэльва и в Йёрринге. Почему у всех изображений общий рисунок? Мы исключили систематическую составляющую. То, что является общим для всех. Удалили всё нам понятное. И тем не менее мы видим постоянное, нетривиальное совпадение.

Очевидно, она нажала следующую клавишу — светящиеся фигуры снова возникли вдоль стен.

— Эти сто человек сканируют в настоящий момент. Вот прямо сейчас, когда мы здесь сидим. От мобильного сканера на горной станции Кебнейкайсе до Марибо. От Ольборга до Мальмё и Рённе. Мы получили разрешение считывать данные онлайн.

Сканеры, в которых были мы с Лизой, включились. Я отметил про себя какое-то воздействие, которое одновременно и чувствовалось, и не чувствовалось. И головокружение.

На двух стульях перед нами проступили голубые контуры наших собственных тел.

— Энцефалограф выключен. Только МРТ. Чтобы иметь возможность сравнить нас с остальными. Мы сейчас вместе с ними, в реальном времени. Сейчас попросим Кабира отследить, есть ли совпадающие рисунки.

На её и на моей голограммах проступили чёрные узоры. Они стремительно менялись. И то же самое — на светящихся фигурах у стен.

Я не мог не прислушиваться к самому себе. К той части себя, которую улавливал измерительный прибор, о которой я ничего не знал, но, казалось, она как-то связывает меня с сотней совершенно неизвестных мне людей. Связывала меня с ними в эту минуту.

— Что это? — спросила она.

Голос её был хриплым.

— Что может быть общего у ста с лишним незнакомых людей, находящихся на большом расстоянии друг от друга?

У меня на этот вопрос не было ответа.

— Если бы мы все находились ближе, причиной могла бы стать погода. Метеоусловия. Утренние новости. Одинаковый завтрак. Но в Абиску идёт снег, а в Хельсингёре — дождь. Здесь светит солнце, а в Тромсё штормовой ветер. Так что дело в чём-то другом.

Проекторы выключились, медленно загорелся свет.

— Какие у тебя ощущения?

— Как-то страшновато.

Она встала.

— Мы ищем связь, — сказала она. — Мечтаем о встрече с другими людьми. Но когда шанс появляется, мы шарахаемся в сторону. Может, действительно стоит сократить все человеческие контакты. Может, глубинная связь между людьми тоже представляет опасность.

*

В клинике имелась маленькая кухня.

— Я тут принёс кое-что перекусить, — сказал я.

И выложил на стол хлеб, сыр, оливки, масло и салат. Хлеб я испёк сам.

Она замерла. Вслед за ней и остальные.

— Совместный приём пищи — это встреча, — сказал я. — Первая встреча ребёнка с матерью, когда его кормят грудью. Общие семейные обеды. Тайная вечеря. Свадебный ужин. Поминки. Последняя трапеза приговорённого к смерти.

Она пристально смотрела на меня.

— «Мы мечтаем о встрече с другими людьми, — сказал я. — Но когда шанс появляется, мы шарахаемся в сторону».

Она всё ещё не сводила с меня глаз. Потом рассмеялась.

И стала накладывать себе еду на тарелку.

— В летнем детском саду, — сказал я, — в усадьбе «Карлсберга», когда мы возвращались после дневной прогулки, нам давали сладкое — ломтики белого хлеба с толстым слоем мягкого маргарина, посыпанного жёлтым сахаром.

Я представил себе ту столовую. Обшитые деревом стены, мебель из сосны. Освещение. Вспомнил запах. Огромного деревянного дома, который стоял закрытым зимой и вот теперь только начинал прогреваться. Запах пара из душевых.

Лиза накрыла мою руку своей. Она впервые прикоснулась ко мне, если не считать того объятия.

В эту минуту мне показалось, что я увидел рядом с нами наши голограммы. Увидел потоки в светящихся телах. Пляшущие язычки вокруг сердца. Вокруг зрительной коры мозга.

— Ты знаешь, что лежит в основе всей науки?

Я покачал головой.

— Готовность прийти на помощь. Источник жизненной силы в любой науке состоит в том, что она должна передаваться дальше. В самой глубине души учёного, за карьерными устремлениями, за желанием понять мир, чтобы управлять им, таится желание обернуться к тем, кто идёт позади, и помочь им дойти до той точки, где находится он сам. Чтобы в один прекрасный день увидеть, как они пойдут дальше, когда сам он остановится.

Я обвёл взглядом молодые, открытые лица её помощников.

— А как же оружие? — спросил я. — Большая часть учёных во всём мире работает на войну или как-то связана с ней.

Она ничего не ответила.

— Мы спали в одной комнате, — сказал я. — Ты, Симон, я и Конни, в комнате фрёкен Йонны. Там мы обнаружили, что можем проникнуть друг к другу в сны.

* * *

Конни писалась во сне. Фрекен Йонна никогда ничего не говорила, ни разу её не ругала, она лишь постелила клеёнку ей на матрас и регулярно меняла простыни. Каждый день. Но дети в детском саду что-то заметили, хотя нас и водили в душ два раза в неделю. Дети стараются держаться подальше от ребёнка, от которого пахнет мочой.